Страница 4 из 182
Однако поначалу все складывалось весьма благоприятно. 18 сентября 1934 года Советский Союз приняли в Лигу наций, а еще три месяца спустя удалось наконец заложить первые камни в основание системы европейской безопасности. 5 декабря после девятимесячных, трудных, не раз прерывавшихся переговоров был подписан советско-французский, а 7 декабря и советско-чехословацкий протоколы. Они предусматривали взаимное обязательство сторон «не вступать в переговоры, которые могли бы нанести ущерб подготовке и заключению Восточного регионального пакта». Затем, 2 мая 1935 года, в Париже был заключен сроком на пять лет договор между СССР и Францией. Он обуславливал немедленные консультации в случае угрозы нападения на одну из сторон «какого-либо европейского государства» и оказание помощи, поддержки той из них, которая стала бы объектом неспровоцированного нападения третьей европейской державы. 16 мая аналогичный по содержанию договор СССР подписал в Праге и с Чехословакией. Правда, в последнем имелась многозначительная оговорка: он вступал в силу лишь в том случае, если помощь одной из сторон оказывала Франция[2].
Совершенно безрезультатными оказались тогда попытки Москвы заложить основы и еще одного регионального пакта, тихоокеанского. Предложения, сделанные Советским Союзом еще в ноябре 1933 года США и предусматривавшие подписание договора о ненападении ими, а также Китаем, Японией и другими заинтересованными странами, был отклонен Вашингтоном даже без предварительного обсуждения или консультаций.
Анализируя причины возникновения тех трудностей, которые непреодолимой преградой вставали на пути достижения безопасности в мире, советское руководство не могло не осознать главного. Все неудачи проистекали, прежде всего, из-за того, что Советский Союз не признавался мировым сообществом своим достойным и равноправным партнером. Вызывал если не страх, то опасения, рассматривался своеобразным «анфан террибль», выпадавшим из круга всех остальных европейских стран. Выглядел одиозным из-за своей постоянно подчеркиваемой классово-революционной позиции. Той, которая выражалась не в речах отдельных дипломатов, государственных деятелей, не в каких-либо декларациях, что можно было в конце концов дезавуировать, от которых можно было отойти при обычном пересмотре внешнеполитического курса, порожденного очередной сменой правительства, а в Конституции СССР 1924 года.
Именно в ней, в первой фразе первого же раздела, провозглашалось: «Со времени образования советских республик, государства мира раскололись на два лагеря, лагерь капитализма и лагерь социализма… Неустойчивость международного положения и опасность новых нападений делает неизбежным создание единого фронта советских республик перед лицом капиталистического окружения»[3]. Так, прямо и недвусмысленно, выражалось основополагающее — не просто дистанцирование СССР от всего мира, но и будущее столкновение между ними. После этого, после прямой помощи революционным движениям — пусть через Коминтерн, но ведь никто всерьез не отделял его от все той же Москвы, столицы Советского Союза и места пребывания ИККИ, от ВКП(б), его секции и одновременно правящей партии страны, от Молотова, совмещавшего посты главы правительства Советского Союза и исполкома Коминтерна — западные демократии вполне справедливо, со своей точки зрения, отказывались идти на установление тесного политического сотрудничества с Кремлем, не связывали с ним обеспечение мира и стабильности.
Следовательно, советскому руководству хотя бы на тот период, пока он в запланированном рывке не сумеет создать достаточно мощной оборонной промышленности, не вооружит должным образом, на самом современном уровне армию и флот, предстояло сделать очень многое. Убедить западные демократии в своей надежности как партнера и возможного военного союзника. Доказать, что с СССР следует обращаться так, как он того заслуживает в силу своего геополитического положения и экономического потенциала. А для того необходимо было не на словах, а на деле отрешиться от прежней одиозной позиции в обеих ипостасях своей внешней политики — и коминтерновской, и государственной. И вместе с тем максимально приблизиться по политической системе к стандартам демократии.
Сразу же наиболее заметными, очевидными оказались перемены, затронувшие Коминтерн. Выразились же они поначалу в смене в начале 1935 года Молотова на посту генерального секретаря ИККИ Георгием Димитровым. Человеком, снискавшим широкую популярность и симпатии как мужественный и стойкий антифашист. Сумевшим на Лейпцигском процессе не только противостоять нацистскому «правосудию». Заставившим признать свою невиновность и, следовательно, всю надуманность обвинения, подтасовку фактов, провокационность самого повода для процесса — поджога здания рейхстага.
Но собственно кардинальная смена курса Коминтерна, его тактики и стратегии, произошла несколько позже, в июле 1935 года, на его далеко не случайно последнем, 7-м конгрессе. Именно тогда и была провозглашена самой главной задачей международного коммунистического движения предотвращение угрозы новой глобальной войны. И ради того — отказ от раскола рабочего движения, его партийных и профсоюзных организаций, единство действий с социал-демократами, Социнтерном. Сплочение и со «средним классом», создание на его основе народных фронтов. И цель: защитить мир, защитить безопасность не только СССР, но всех стран, их национальные интересы, не допустить агрессии со стороны Германии, Италии, Японии. Словом, 7-й конгресс Коминтерна потребовал широко использовать, сделать основной ту форму борьбы, которую сам же отвергал и даже прямо запрещал еще осенью 1934 года. Осуждал, ибо расценивал ее как отказ от принципов интернационализма, скатывание к национализму.
Практически одновременно кремлевское руководство приступило и к реформированию политической системы Советского Союза. Однако здесь следует отметить заслуживающее самого пристального внимания обстоятельство. Внешний, международного характера, фактор не явился в данном случае решающим, а стал всего лишь своеобразным катализатором, только ускорившим и без того естественный ход событий, зашедшие весьма далеко глубинные процессы.
В середине 30-х годов СССР вступил в принципиально новый этап своего существования. Благодаря выполнению, хотя и далеко не полностью, первого пятилетнего плана, превратился из страны отсталой, аграрной в развивающуюся, аграрно-индустриальную. Однако именно в тот момент основная движущая сила, обеспечившая мощный рывок, позволившая сделать его без необходимых затрат или инвестиций — дух революционной романтики, искренняя и чистая вера в возможность «построить» социализм, да к тому же всего за четыре-пять лет, сразу вслед за тем приступить к «возведению светлого здания коммунизма», — исчерпала себя. Порыв энтузиазма просто не мог длиться дольше. Иссяк.
На смену эйфории постепенно стало приходить трезвое осознание не столь уж обнадеживающей реальности. Понимание того, что светлое будущее не только не наступило, но все еще весьма далеко. А впереди долгие, столь же трудные годы тяжкого, упорного, да к тому же и обыденного, рутинного труда. Труда, который действительно преобразует со временем Советский Союз. Позволит, но очень не скоро, стать ему мощной современной индустриальной державой, ничуть не уступающей ни в экономическом развитии, ни по уровню жизни населения ведущим промышленным странам мира. Таким, как США, Германия, Великобритания. Надежды, как слишком часто бывает, развеялись, оставив мечты несбыточными и породив неизбежное разочарование. Столь же сильное, а возможно и большее, нежели у части коммунистов при переходе к НЭПу. Только на этот раз оно охватило не только коммунистов, а значительно большую часть населения. Всех тех, кто поверил вождям, пропаганде, настойчиво убеждавших: нужно совсем немного потерпеть. Обещавших: как только завершится первая пятилетка, жизнь сразу станет лучше.
2
Документы внешней политики СССР. М., 1971, т. 17. С.725–726; М, 1973, т. 18. с. 309–312, 333–336.
3
Конституции и конституционные акты Союза ССР. 1922–1936. М., 1940, с. 23.