Комики, напуганные воины

— Однако он собирался зайти к вам… за деньгами, которые вы ему должны…

— Ничего я ему не должен! — вспыхивает Термит. — Это он считал, что я должен ему пятьдесят тысяч, но я их удержал из его жалованья, потому что, пока он у меня работал, из магазина пропало три ящика пива. И он за это в ответе.

— Непременно передам ему ваше мнение, — резко обрывает его Лючия.

— Я понимаю ваше горе, синьорина, — проявляет снисхождение Термит, — но дело есть дело. Леоне работал у меня три месяца, но пришлось его уволить. Он пел целыми днями, а человек либо поет, либо работает. А потом, он говорил: «На заводе я вкалывать не могу». Вы меня простите, синьорина, но давайте начистоту: когда человек так говорит, значит, он бездельник, а не безработный. Не трогайте персики, персик помнешь — он в продажу негож.

— Так вы его не видели?

— Не видел с тех пор, как уволил. Оставьте в покое мой виноград!

Из кладовой доносится шорох. Термит стремглав бежит туда: в муке копошится мышь. Слышится шум яростной схватки. Когда Термит возвращается, девушек и след простыл. Наметанный глаз Термита тут же обнаруживает, что стройные ряды артишоков поредели. Термит стонет, как от боли. Мухи облепили его ветчину. Воробьи пасутся на огороде. В углу грозно, как ревизор, поблескивает касса. И нет у него сына, не в кого вложить капитал.

Да, деньги завелись — с покоем распростись.

Как раз в тот момент, когда двое младших Рэмбо подъезжают к СоОружению на своих «Макарамото» и одного из них заносит при виде Розы, дом оцепляют полицейские с автоматами, примчавшиеся на «пантерах». Во главе осады комиссар Порцио. С воплями выскакивает Сандри Старший, показывается из привратницкой Федери. Завязывается оживленная беседа.

Лючия и Роза сидят на лавочке метрах в ста к юго-западу от них. Все передвижения Леоне в последний день они восстановили. Не пойдя на матч, он отправился слоняться по городу, заглянул в один бар. Последний раз его видели в четыре: он шел по направлению к центру. И все. Дальше «Бессико».

Прибывает репортер в оранжевом жилете с четырьмя блокнотами, следом за ограду въезжает еще одна «пантера». Что случилось?

— Пойду послушаю, — говорит Роза (порой она не брезгует даже карабинерами).

Лючия останавливает ее. Над девушками доверчиво кружат голуби. Нетрудно догадаться, что, несмотря на свой мелкий калибр, они слетелись поглазеть на Розины ноги. Роза угощает их артишоками, пернатые выражают ей признательность.

Находящийся в центре внимания комиссар Порцио не скрывает досады: уж больно усложняется дело. Он — интеллигент, а призвание интеллигенции — либо нарушать, либо восстанавливать порядок. Кроме кроссвордов комиссар увлекается греческой поэзией, передовицами, журналом «На четырех колесах». К тому же сам сочиняет стихи, например: «Мерцающий маяк любви» или «Снег, лишь снег и мы в небытии». У него язва, переходящая в злокачественную опухоль, когда он в депрессии, и в гастрит, когда он в эйфории. Он закончил юридический факультет, имеет жену, гадающую по руке, толстяка сына, двух хомяков и садик. Сейчас он с тоскливым видом стоит в окружении Манкузо, Ло Пепе и Пинотти, которых в глубине души ненавидит, причем не только их, а вообще всех. Комиссар Порцио без особых затруднений научился ценить здравый смысл. Он всегда сдержан, степень народного гнева измеряется сдержанностью вооруженных сил. Кто знает, к чему все это приведет… пять букв…

— Пусть он только явится, этот беглый псих, я его собственноручно пристрелю! — Голос Сандри, как всегда, на четыре тона перекрывает остальные. — Вся городская нечисть сюда стекается! Сволочи! Моя семья им, видите ли, покоя не дает! Думаете, почему мы всей семьей торчим в городе в разгар сезона? Ах, не знаете? Так я вам скажу! Мы ждем избрания Сороки. Нашего лучшего друга.

— Все этого ждут, — вздыхает Порцио. — Успокойтесь, кавалер. Через несколько дней об этом происшествии никто и не вспомнит.

— Можно узнать, что случилось?

Это синьора Варци, бесподобный макияж, шелковый брючный костюм — на голубом фоне бежевые разводы, — три коралловые нити эффектно подчеркивают бронзовый загар. Небось под кварцевой лампой лежала, думает привратница, ишь как себя холит, барынька, мне бы такую прорву косметики, я бы тоже выглядела…

Комиссар склоняет голову перед Варци, разыгрывая из себя по меньшей мере атташе по культуре.

— Ничего страшного, синьора. Необходимые меры приняты, расследование продолжается…

— Ах, ничего страшного! — разоряется Сандри. — Эти олухи из психбольницы прошляпили дружка убитого, экстремиста, и теперь он как пить дать здесь околачивается, жаждет мести…

— О мадонна! Какой ужас! — восклицает синьора Варци, но ее испуг не имеет ничего общего со страхом привратницы.

— Пусть только сунется! — Федери демонстрирует присутствующим свою бейсбольную биту.

Из подъезда выходит и синьор Эдгардо; такое скопление полиции наводит на него ужас, и, чтобы скрыть это, он с притворной непринужденностью обращается к Манкузо:

— Вам, должно быть, и не то случалось видеть?

Манкузо расценивает эту фразу примерно так: «Счастливчик, весь мир повидал!» — и улыбается, мысленно посылая Эдгардо куда подальше.

— Дайте пострелять из пистолета! — подает реплику Рэмбо Шесть, младшая из Сандри, появляясь на сцене.

— А теперь всем разойтись! — командует комиссар.

Несколькими жестами пастуха, перегоняющего стадо, он отправляет по домам штатских и расставляет на посты военных: одному велит засесть в кустах, другому — у калитки с домофоном, третьему определяет место возле фонтана, в качестве статуи сатира.

— Вы полагаете, троих достаточно? — с алчным блеском в глазах вопрошает Варци.

— Более чем. Все будет в порядке, успокойтесь. — Комиссар обращается к подчиненным: — Предельная бдительность и никакой паники…

— А я вам говорю… — тычет в него пальцем Сандри.

Порцио проходит под указующим перстом к своей «пантере», собираясь отбыть к любимым книгам, вонючим хомякам, законной жене и злосчастному названию реки… Но в окошко, там, где маячит индейская морда Манкузо, просовывается постмодернистская физиономия Карло Хамелеона.

— Одно слово, комиссар…

— Вы и так уже слишком много написали…

— Известно ли вам насчет Сандри? Десять лет назад…

— Нам все известно.

— Его обыскивали?

— Законное владение оружием. Интересующей нас системы в его арсенале нет. Оставьте его в покое, не настаивайте на этой версии.

— Подскажите, на какой версии настаивать.

— Не уверен, что мы вообще докопаемся до истины. Значительно более серьезные случаи остались нераскрытыми. Я же не ясновидящий. А население обезумело. Убивают друг друга почем зря. Такое впечатление, что мы в африканских джунглях. Чувствуете, какая жара? Думаю, надо искать наркотики.

— Поподробнее, прошу вас.

— Манкузо, поехали!

Инка нажимает на газ. Порцио уезжает, Хамелеон — тоже, к дому подходят Роза с Лючией, Федери замечает их.

Как вы знаете, Федери полон решимости, не щадя своей жизни, защищать СоОружение. Но здесь неприятелем и не пахнет: блондинка — пальчики оближешь, подружка тоже очень недурна. Федери хочется показать себя перед ними настоящим мужчиной. Почесать низ живота, пожалуй, будет недостаточно. И он, подобно Гераклу, крутит в руках бейсбольную биту; она, естественно, вырывается, угодив прямо в копчик полицейскому Ло Пепе.

Тот резко оборачивается и нацеливает на Федерико автомат.

— Что за шутки?!

Федери, принеся свои извинения, направляется навстречу двум красоткам.

— Вы здесь живете? — ангельским голоском осведомляется Роза.

— Живу и несу боевое охранение.

— Не дадите ли интервью для нашей радиопрограммы?

— Какой?

Лючия и Роза переглядываются, лихорадочно соображая. «Красная Волна» не годится, «Венсеремос» и «Повстанческая Фасоль» — тоже.

— Радио «Чуингам», — нашлась Лючия.

— Не слыхал.

— Это новая частная компания, основал ее Фьорини, ну, из джинсовой фирмы, передачи в основном музыкальные и немного информационного «чуингама» — пожевал и выплюнул.