Страница 79 из 103
В загустевшем воздухе пробивались улыбки, приветствия, вскрики радости, хохот, шутки. Как же тут соскучились по общению, чтобы так, за одним столом, знакомые и незнакомые. В былые годы этот любимый праздник вызывал спазмы в горле, а тут он представился просто тусовкой пожилых людей. Там, на востоке, в те злые годы они честно воевали, были убиты, ранены, были героями и солдатами. На той земле праздник был их праздником, а здесь, сейчас, они казались свидетелями по какому-то полузабытому делу…
А я старался прислушиваться к тому, о чем говорили за столиками…
– Если спасают тонущий пароход, то спасают и крыс, живущих на этом пароходе. Но это не значит, что специально спасают крыс, – вещал лобастый бородач, похожий на Карла Маркса.
– Что вы хотите сказать? – вызывающе подхватил другой, смахивающий обликом на эсера из фильмов о революции.
– Мне надоело слышать: «Они меня спасли от газовой камеры». Они спасали себя, первым делом. А мы среди них затесались, так сложилось исторически. Поэтому и спаслись.
– Вы неблагодарный человек! – выкрикнул «эсер». – Вы забываете добро. Вы хотите сказать…
– Я хочу сказать, что нам годами внушали комплекс неполноценности, – гремел бородач. – А между тем мы сами себя спасали. Вы знаете, сколько было Героев Советского Союза?
– Шурик знает! – выкрикнул чей-то голос. – Шурка! Шая! Шая! Сколько было Героев Советского Союза?
Человечек, что сидел среди музыкантов, уныло показал на барабанщика-вертухая: мол, не пускают на свободу.
– Сто пятьдесят восемь человек! – объявил тот же голос.
– Или вы хотите сказать, что евреи вышли из холокоста без помощи других народов? – напирал «эсер».
– Я хочу сказать, что вы, извините меня, человек, оболваненный системой, – кивнул бородач.
Он еще что-то говорил, но я не расслышал – грянула музыка. Многие пустились в пляс в узком пространстве между столами. Весело и смешно. Солидные граждане, торжественно принаряженные, отплясывали как дети: кто, важно откинув в сторону руки, двигался в ритме танго, кто вихлялся, подражая молодежному року, а кто просто стоял неподвижно, раздувая склеротичные щеки. Обрывки фраз доносили темы разговора: от святости праздника Победы до здоровья внуков, через какие-то удачи или неурядицы с квартирой, с пенсией, через воспоминания – кто где служил в войну, какие прошел сражения…
Герой Советского Союза – Шая – вырвался на свободу. Присев к столу, он уплетал фаршированную рыбу и пил водку, не чокаясь ни с кем.
Великий праздник Победы шел на излет, словно пуля после рикошета. Жизнь брала свое, забывая плохое, и это было естественно, хоть и несправедливо по отношению к памяти прошлого. Но что поделаешь?!
Дядя, покорившись участи всех врачей, стоял у стены в окружении нескольких стариков и отвечал на вопросы, связанные с аденомой предстательной железы. Привыкнув в той, оставленной где-то жизни к вниманию как известный врач-уролог, он сейчас чувствовал воодушевление. Он кому-то нужен, он еще не списан в тираж… Дядя подобрал со стола салфетку и рисовал на ней схему заболевания. Старики таращились в салфетку, кивали тяжелыми головами и делали понимающий вид.
– Значит, только резать, – вздыхали они.
– Операция – самый эффективный способ на сегодняшний день, – неумолимо заключил дядя.
– А сколько стоит операция? – раздался осторожный голос.
– Это правда, что аденомой больше страдают евреи? – перебил другой голос.
– Необъяснимый факт, – кивнул дядя. – Если взять количество населения, евреи почему-то на первом месте по заболеванию аденомой.
– Это все от обрезания! – пискнули со стороны.
– При чем тут обрезание? – загомонили старики. – Мусульмане тоже обрезаны.
– Просто евреи всегда на первом месте, – мудро решили все разом. – Это уже от Бога.
– Так сколько же будет стоить операция? – все допытывался осторожный голос. – Страховка может покрыть лечение?
На груди стариков позванивали ордена и медали, а в глазах горело неукротимое желание покончить со злосчастной аденомой предстательной железы. Они приехали в эту страну, лелея в душе надежду продержаться подольше на этом свете. И доктор Заславский обязан им помочь. А доктор стоял среди стариков такой же старый, но держался молодцом, расправив плечи и выгнув колесом утлую грудь. Доктору хотелось работать, хотелось лечить. Он казался себе полным сил… Ну, хотя бы консультировать, пусть бесплатно. Нет, категорическое – нет! Надо дать дорогу молодым…
– Я мечтаю, чтобы мэр нашего города свалился с острой задержкой мочи. И меня подняли бы ночью, как бывало раньше. Я бы тогда показал им, на что способен доктор с полувековым опытом, – говорил дядя. – Но разве мне повезет?! Мэр, вероятно, писает такой струей, что с ног может сбить.
Пьяненький дядя шел с вечеринки, предаваясь мечтаниям, и, понимая их несбыточность, тяжело вздыхал, как усталый арабский ослик. Все было позади, все! И детство в Херсоне, и бегство от голода в Баку, учеба на врача и война, война, война. Все четыре года – полевой хирург. С тех пор – только лечение людей. А потом все переменилось. Отъезд в Израиль, эмиграция. Точно прорубь с ледяной водой. А что впереди?
– Может, переехать в Цефат? Там, говорят, много пожилых людей, курорт, – бормочет пьяненький дядя. – И наверное, все нуждаются в урологическом лечении… Беда в том, что у меня нет разрешения на врачебную практику. Я уже обращался в министерство, мне отказали – возраст. А что делать? За весь год, что мы здесь, я заработал нелегально тридцать два шекеля консультацией. Тридцать шекелей деньгами и на два шекеля принесли яиц.
– Не густо, – ответил я. – Думаешь, в Цефате ты сможешь открыто практиковать?
– Цефат – тихий городок. Не знаю, может быть… А что мне сделают? Сошлют в Сибирь? Так я с удовольствием… Правда, с голоду мы пока не умираем. Вдвоем с Фаней получаем пенсию – тысячу двести шекелей в месяц, это не так уж и плохо, – продолжает болтать пьяненький дядя. – А что, собственно, мы дали Израилю, чтобы требовать? А?! России я дал – лечил людей. Но Россия меня отблагодарила пинком в зад. Все страны мира платят своим гражданам пенсию, где бы они ни проживали. Все, кроме России. Нас лишили всего. Это же средневековая страна…
– Израиль? – отрешенно спросил я, занятый своими мыслями.
– При чем тут Израиль? – буркнул дядя.
– Ты ведь поносил Израиль, – засмеялся я.
– Нет, Россию… Израиль – тоже молодец, нечего сказать. – Дядя придержал шаг. – А вообще, я тебе скажу, – все хороши! Лучше всего в дороге.
* * *
«Да, пожалуй, в дороге неплохо», – думал я, направляясь в Цефат, или, как пишут часто, в Сафед.
Цефат и впрямь оказался тихим городком… Нет, не так надо писать о Цефате, по-другому.
Утро розовым младенцем занималось над Галилеей. Стояла весна месяца ияра пять тысяч семьсот пятьдесят второго года по иудейскому календарю. Казалось, время остановилось еще в те далекие времена, когда на третий день творения Всевышний сотворил растительный мир и, наделив его плодородием, сказал: «Да покроется зеленым покровом земля – травою, родящей семя, древом плодовым, приносящим плоды». Ездрилонская долина утекала изумрудным цветом к хмурым ото сна горам. Слабый сиреневый дымок отделялся от белых деревень, что лежали на пологих горных отрогах…
Так можно было бы описать встречу с Цефатом, городком, отданным во власть искусству и религии. Hо если религия стала правопреемницей города еще со времен разрушения Второго Храма, то искусство поселилось в этих местах сравнительно недавно.
Я бродил по стерильно-чистым улочкам, и тишина закладывала уши. Изредка с гомоном проходила группа туристов, и вновь тишина. Дома демонстрировали мавританский стиль зодчества. Как крепость, так и синагоги. Даже дансинг для подростков – в круглом дворе с фонтаном – точно декорация к спектаклю «Тысяча и одна ночь».
К вечеру центральная часть городка заполнялась праздно гуляющими людьми. Кого только нет: и японцы, и финны, и англичане, не говоря уж о наших, русских, истинно русских. Какой-то паренек играл на гармони флотские песенки. И пользовался успехом, а на мою попытку выведать, кто он и откуда, паренек весьма неохотно пояснил, что родом он из Вологды, зовут Владимиром, приехал в Израиль на заработки. Вот какие дела… Так вот, к вечеру вся эта вселенская толпа колобродила в барах, кафе, ресторанах, пиццериях, шашлычных, кебабных и прочих обжорках. Люди сидели на бульварах, в скверах, на видовых площадках, вызывая удивление, как разительно отличается вечерний Цефат от дневного. Особенно в Ханаанском квартале, одном из нескольких кварталов, на которые делится Цефат. Тут жили в основном религиозные евреи. В черных, отороченных мехом шляпах, из-под которых выглядывала еще и кипа, в черных лапсердаках и белых рубашках, черных чулках и башмаках. Кстати, не дай бог одежда окажется не чисто шерстяная, а с примесью льна. Или обувь не кожаная, а с примесью синтетики. Bеличайший грех! По стране колесит специальный автомобиль-лаборатория, которая проверяет одежду на «шаат нез», то есть на присутствие в богоугодной шерсти посторонних примесей. Не приведи господь обнаружить хотя бы следы льна или еще какой-нибудь вражины, даже в нитках, которыми пришиты пуговицы!