Гриф

Но вот он сунул руки в карманы, куртка распахнулась шире, и стал виден основной знак вора в законе: воровской крест — распятая на кресте женщина.

— Вбился в робу? — спросил Князь.

— Буром не при, буркалы потеряешь, — так же небрежно ответил вор.

— Болан на хвосте? — спросил Князь, намекая, что, возможно, не по своей воле пошли бывалые воры на такое дело, давят на них менты.

— Был цинк, — небрежно бросил вор, — что ты кента в ломбард сдал.

— Телегу толкали, — ответил уверенно Князь.

— Может, и так. Ты не законник?

— Нет.

— Филень?

Староста намекал, что Князь — авторитетный осужденный, хотя и не вор в законе, не рецидивист.

— Теперь да.

— Родыч?

Его интересовало, не является ли Князь неизвестным старосте опытным вором, чем-то досадившим органам.

— Форт — не курорт. Зачем здесь?

— Восемь шнуров на мне.

— Круто.

Помолчали. Следя за беседой настороженно, так, чтобы в случае чего быстро прийти на помощь старосте, зэки разбрелись, рассредоточились по шконкам.

— Шпаеры? — спросил староста, имея в виду, не милиционеров ли замочил Князь, что и заставило вертухаев устроить ему «пресс-хату».

— Нет, пехотинцы.

— Завалил по закону? Мстить будут?

— Если закон соблюдают, не должны б. Все по закону. Я был в охране. Они поперли на клиента. В меня стреляли. Стрелял и я. Лицом к лицу. У всех — стволы. Все по закону, без обид.

— Дай Бог, если они закон соблюдают. Если отморозки, будут тебя и на зоне искать, чтоб замочить.

— Отобьюсь.

— Вижу, что не пацан. А от всех не отобьешься. Когда-то и спать надо. На зоне могут достать.

— Я до зоны и не надеюсь дожить. Из СИЗО буду на лыжи вставать.

— Не вигоневый?

Старосту интересовало, не ведет ли Князь двойную игру.

— Что тут скажешь? Хвалиться не к лицу, ты глаза имеешь, сам видишь.

Ответ старосту удовлетворил.

— Я б тебе помог, да нас сейчас разведут.

— Почему?

— Я так понимаю, кто-то спешит. Кому-то надо тебя по-быстрому сломить. Не вышел один номер, они — второй; мы тебя не опустили, значит, к законникам имеешь свой подход: теперь тебя к отморозкам в камеру бросят.

— Молодые?

— Не просто молодые; те, кто закон воровской не соблюдают. У них свои законы.

— Выход?

— Постарайся из камеры отморозков попасть в ШИЗО. Там у меня губа (контролер возле ШИЗО) через два на третий — свой. Поможет выпулиться, даст цинк от меня. Выпулишься из ШИЗО в нестрогие камеры штраф-блока, оттуда снова в общую камеру, но обычную, потом тебя переведут в хозобслугу. Станешь помощником повара, тогда и на лыжи встанешь, раньше нельзя. Не выйти.

— Налажено?

— А то, не ты первый, не ты последний смертник в придурки переходит. Потерялся, уже полдела. Вторые полдела — уйти из форта. Я тебя найду.

— Почему помогаешь? Понравилось, как я ногами работаю.

— Понравилось, что ты лицом не хлопочешь. Страха на лице не было, хотя и понимал ты, что жизнью рискуешь. Это и понравилось.

— Все мы рискуем; ты, помогая мне, тоже рискуешь.

— Я по закону живу. Может, и не прав, а иначе уже не смогу.

Лязгнули затворы двери камеры.

— Кто тут подследственный Князев? На выход с вещами.

— Какие у нас вещи? — усмехнулся Князь.

— Как считать, — сказал вор-законник. — Может, кое-что ты тут и приобрел.

— Или кое-кого.

Они, понимая друг друга, обменялись взглядами.

Камера, безоговорочно признающая власть старосты, проводила Князя молчанием: меньше знаешь, дольше проживешь…

В камере отморозков было так же душно, грязно, тесно и вонюче, как в других. На шконках, стоявших в три этажа, сидели, свесив ноги, десятки молодых парней, из-за жары обнаженных по пояс, синея татуировками. Однако татуировки были не блатные, а на вольные темы. А вот лица и затылки, как правило, настолько похожи, что отличить с первого взгляда одного от другого было непросто.

Тут тоже был свой смотрящий, однако в отличие от умного, ироничного лица старосты «пресс-камеры» у этого старшого было плоское, как блин, невыразительное лицо с маленькими глазками, тупо и равнодушно взиравшими на мир.

Староста небрежно показал новенькому его место — третьим на втором ярусе, в опасной близости к параше. Еще одно перемещение, и начинался ярус у самой параши, на котором сидели или лежали вплотную друг к другу опущенные. С ними было знаться западло. А стать опущенным можно было в одну минуту. Достаточно было, например, проиграться в карты.

Вероятно, недавно в камере прошел шмон, и все карты отобрали. Князь сделал такой вывод потому, что увидел на нижних шконках нескольких молодых зэков, старательно мастеривших новые колоды из кусочков книжных обложек, «щечек» от пачек сигарет. Один вынутым изо рта безопасным лезвием аккуратно обрезал лицевые и тыльные стороны пустой сигаретной пачки, второй наносил на них рисунок масти, третий разрезал на одинаковые карточки обложку иллюстрированного журнала, четвертый резал газету и многократно проклеивал разжеванным до клейстера хлебным мякишем тонкие листочки, пока карта не становилась картой.

Князь застал момент напряженного труда, когда мастерилось сразу несколько колод на случай нового неожиданного шмона.

Чтобы трудовой процесс не был замечен вертухаями, три-четыре самых молодых зэка попеременно шастали перед амбразурой так, чтобы вертухаи, даже всматриваясь в очко, ничего в камере за сумятицей перемещающихся возле двери тел заметить не могли. А начнут дверь для короткого шмона открывать, зэки успеют заныкать колоды.

Князь сел на край шконки, которую ему доведется теперь неизвестно какое время делить с двумя вонючими товарищами по заключению. С любимой, только что вымытой, душистой и приятной во всех отношениях женщиной всю ночь в объятиях не пролежишь: захочется и на спину откинуться, и на другой бок перевернутся. А тут…

"Да, похоже, ночи мне здесь предстоят несладкие, — подумал Князь. — Уж лучше холодная одиночка в ШИЗО, чем такие вот жаркие объятия".

Он огляделся. Поймал короткий, косой взгляд одного зэка средних лет. Взгляд все равно умный и настороженный. Зэк ничего не сказал, не подал никакого знака. Просто искоса посмотрел.

А Князь уже понял. Задание и этой камере дали. Опустить или сильно попугать. Судя по публике, будут стараться опустить. Им это в кайф. Вон, на шконках у параши шестеро опущенных: скорее всего, петухами здесь стали. Обреченные люди. Не приведи господи в зону петухом попасть. Каждый постарается о тебя ноги вытереть.

"Ну, да мы им этого удовольствия не доставим", — сжал губы Князь, выпрямляя позвоночник в тесном пространстве между шконками и словно проверяя, сильны ли мышцы, готовы ли травмированные кости и мускулы дать бой.

Над «очком» висела выписка из "Правил внутреннего распорядка". "Игры на интерес запрещены".

— Сыграем? — дернул его за ногу щуплый парень с полным ртом металлических зубов.

С той минуты, как за ним закрылась тяжелая тюремная дверь и дважды повернулся ключ в замке, Князь мучительно искал выход из новой ловушки.

Он знал, что ему предложат играть.

Отказаться нельзя: «западло».

Он знал, что, сев играть, он непременно проиграет: даже если ты опытный шулер, виртуоз, кидала, в камере с отморозками ты проиграешь.

Потому что обречен проиграть. Потому что ты проиграл, еще садясь играть. Новенькие победителями из игры не выходят: есть множество методов заставить новенького проиграться, даже если он знает все карточные фокусы

— В шашки, шахматы, домино, нарды? — словно не понимая обреченности своего положения спросил Князь.

Тощий зэк улыбнулся во всю ширину своего металлического рта.

— Гы-гы, шутки шутишь?

— Так карты еще делают, — кивнул Князь на резальшиков и художников, трудившихся над новыми колодами.

— А мы в кости… — сверкнул стальными коронками тощий зек.

— Можно, — словно нехотя согласился Князь.

— На интерес! — уточнил зэк.