Гриф

— А как же? Это составная часть врачебной этики.

— Я тоже. И это, — составная часть моей профессиональной этики.

— В таком случае, мой друг, берегите почки. Лекарства — не панацея, лучше не доводить органы до греха.

— Тут у нас с вами полное единство мыслей, — усмехнулся Князь.

…С доктором Неведомским они поняли друг друга также с полуслова. Доктор долго мял его позвонки. Определил обширный остеохондроз. Брюзгливо почмокал губами, пытаясь вставить на место шейный позвонок.

— Хотите акупунктуру? — спросил он.

Князь задумался. Прервав паузу, доктор добавил:

— За те же деньги.

— Тогда да, — ответил Князь и отдался воспоминаниям о теплом песке в Дубултах в ясную июньскую погоду. Время от времени что-то покалывало спину, словно лучи солнца впивались в разогретую кожу или с неба падали на поясницу раскаленные песчинки. Но в целом было понятно.

— В этом конверте — рекомендательное письмо профессору Морову. Аркадий Борисович мой давнишний знакомец. И надежные люди ему всегда нужны. Что касается зарплаты, то как ваш лечащий врач я и сам заинтересован в том, чтобы она была внушительной. Думаю, вы договоритесь.

…Через два дня Князь, успев снять по наводке «Корня» двухкомнатную квартиру за пятьсот баксов в месяц в районе Москворецкой набережной, уже готов был выйти на работу.

Еще два дня ушли на обживание, отдых, налаживание каналов связи.

По одному из каналов он получил известие о том, что полковник Олег Павлович Верестаев в общей камере СИЗО был «опущен», сильно избит, и на лбу ему даже вытатуировали слово «петух», чтобы, если он попадет в другую камеру и малява запоздает, сокамерники не сомневались бы в сексуальной ориентации нового зэка.

Теперь, казалось, за будущее полковника можно было быть спокойным. Но на следующий же день Князю передали кодовым текстом по телефону: полковнику изменена мера пресечения на подписку о невыезде. Он сделал себе сложную пластическую операцию и отсиживается дома, ожидая, когда приживется лоскут кожи, вживленный в центр лба.

Князю не хотелось начинать новую жизнь, не порвав со старой.

И, прежде чем ехать в четверг в НИИ проблем мозга, он наведался на Котельническую набережную в высотный дом, где на шестнадцатом этаже в отдельной трехкомнатной квартире проживал в полном одиночестве бывший полковник Олег Палыч Верестаев.

Открыть три замка, в том числе один сейфовый, при наличии хорошей разведки и точного инструмента не представило большого труда.

Ступал Князь бесшумно. Войдя в квартиру, тщательно закрыл за собой дверь. Огляделся, прислушался, принюхался. Из гостиной слышался слащавый голос молодого телеведущего, расписывавшего достоинства некоей эстрадной дивы, обладавшей средними физическими данными, слабым писклявым голоском и неистребимым провинциальным акцентом. Однако ведущий представлял ее как само совершенство и кумира миллионов.

Князь вошел в комнату.

Полковник с забинтованным лицом сидел в глубоком кресле и с вожделением смотрел на экран.

На экране коротконогая, толстопопая девица, умильно улыбаясь и жеманничая, приплясывала перед камерой, всей своей неуклюжей пластикой демонстрируя свои незамысловатые прелести.

"У полковника всегда было неважно с вкусом", — подумал Князь.

Подойдя к нему сзади, он чуть-чуть дотронулся холодным дулом пистолета до обнаженной и слегка взопревшей лысины бывшего дивизионного лектора-пропагандиста.

Полковник лениво и раздраженно отмахнулся от прикосновения, как бы отгоняя прилипчивую муху.

Однако у пистолета "Израэл милитари индастриз" (любимая «беретта» меньше годилась для устрашения и осталась в кобуре), созданного на базе знаменитого «Узи» 45 калибра и рассчитанного на 9-миллиметровый патрон от парабеллума, было странное свойство возвращаться на место. И дуло снова уткнулось в темечко полковника. Князь знал и любил это оружие автоматический пистолет с отдачей свободного ствола и переводчиком режима огня. Коробчатый сменный магазин на двадцать патронов обеспечивал необходимую в ближнем бою кучность и точность.

— Рота, подъем! — рявкнул в ухо бывшему солдату Князь.

Полковник резко дернулся и вскочил, машинально прижав руки к туловищу, как новобранец.

— Вольно, полковник, — похлопал его левой рукой по плечу Князь.

На знакомый голос полковник резко обернулся, узнал Князя, и при тусклом и мерцающем свете телеэкрана было видно, как он побледнел, как непроизвольно стал дергаться его левый глаз, под которым еще не прошла приобретенная в камере синева, как рванулась его рука куда-то, то ли за пазуху пижамы, то ли в угол кресла, — механически, за оружием.

— Не дергайся, Олег Палыч, — предостерег его Князь. — Не надо. Ты знаешь, как я стреляю. Все равно я буду быстрее тебя.

— Чего ты хочешь? Денег? Сатисфакции?

— Я хочу всего. И желательно много. Но не все от тебя, Олег Палыч.

— Чего ты хочешь от меня?

— Только попугать тебя. Ты ведь смелый мужик, а? Боец. Вояка.

— Ну, ты же знаешь, я штабной работник, — захныкал Верестаев.

— Никогда не поздно привыкнуть к боевым стрельбам.

— Ты же знаешь, меня и так жестоко наказала судьба.

— Да, кстати, какие мысли приходят в голову, когда тебя насилует десять-двадцать уголовников в тесной камере? Наверное, думал о том, чтоб со СПИДом пронесло, да? Или о том, что будет дальше? Завтра в камере? Послезавтра на зоне?

— У меня много друзей. Слава Богу, до зоны дело не дошло.

— Может, еще дойдет? Тебя ведь не освободили. Просто изменена мера пресечения…

— Нет, вопрос уже решен на самом верху, дело закрыто.

— Ах вот как? Тогда мои задачи на сегодняшний день меняются. Я-то думал тебя чуток попугать, считал, что точку в твоей поганой жизни поставит зона. И ошибся. Очередной раз. Ну, что ж, вставай.

— Не собираешься же ты меня убивать, Князев? Ты ж сам законник. Я, извини, уже после твоего ареста узнал кое-что из твоей биографии.

— Успел кому сказать?

— Нет.

— Это хорошо.

— Но… Ты же не сможешь…

— Чего не смогу?

— Убить меня! Ты не сможешь выстрелить в меня! Ты же привык стрелять во врагов.

— А ты кто?

— Я же свой…

— Свой? Свои не подставляют, не продают, не предают…

— Но это же так вышло, Князев. Ты извини. Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану? Хочешь?

— Нет.

— Чего ты хочешь? Денег? Дам тебе денег.

— Деньги я привык сам зарабатывать. Я не девочка, чтоб деньги брать за хорошее отношение.

— Но тогда что?

— Я ж сказал — хотел тебя попугать. Показалось, что в СИЗО ты принял только часть назначенного тебе наказания.

— И как ты меня будешь пугать? — спросил, мучительно ища выход, полковник Верестаев.

— Иди к окну.

Верестаев послушно подошел к огромному окну старого сталинского небоскреба.

— Открывай! — приказал Князь.

— Это трудно: тут все заклеено, — заканючил Верестаев.

— А ты легких путей в жизни не ищи, полковник. Открывай.

Тот взобрался на широкий подоконник, с трудом открыл раму.

— Иди.

— Куда?

— А вот за окном довольно широкий навес. По нему и иди, — посоветовал Князь, привинчивая к «Узи» глушитель.

Полковник, ежась и кособочась, сделал первый шаг.

— Нет, боюсь, — заверещал он.

— Я тебе помогу, — Князь дал короткую очередь так, что пули легли возле самых ног полковника.

— Ты что, с ума сошел? Ты же убьешь меня? — заорал благим матом полковник.

— Ну и что? Даже если такое случится, страна не так уж много потеряет.

— Но ты не можешь, — удивленно орал полковник.

— Я многое могу, даже больше, чем сам о себе знаю, — холодно ответил Князь и дал еще одну очередь, пули опять легли возле ног Верестаева. Он покачнулся, ухватился руками за водосточную трубу и замер, боясь смотреть вниз, не имея сил двигаться дальше, не решаясь вернуться назад.

От второй очереди что-то наверху, на крыше этого блока высотки или на проволочном навесе над семнадцатым этажом, сдвинулось. И большая шапка слежавшегося снега с кусками колотого, но не сброшенного вовремя льда поползла вниз, производя неприятный шорох, который, конечно же, привлек внимание полковника. Он ухватился еще крепче за проржавевшую водосточную трубу и поднял вверх лысую голову с забинтованным лбом, «украшенным» вытравленным словом «петух».