Страница 90 из 95
Когда мы спустились вниз, Зденек и Штефан стали прощаться. Они долго жали нам руки, показывали на видневшуюся в отдалении деревню и звали в гости. Мы обнялись и расцеловались.
– Погодите! – крикнул Жук уходящим чехам. – На память, братцы, примите.
И протянул Зденеку свои часы, а Штефану кинжал.
Проследив, чтобы Рашида побыстрее отправили в медсанбат, мы пошли к пленным. Их было с полсотни, обалдевших, дрожащих от перенесенного кошмара, и мы, столпившись вокруг, всматривались в их лица.
– Из лагеря нас взяли,– тянул откормленный детина, бегая глазами по толпе,– заставили, ей-богу!
– Сукин ты сын, за кусок сала продался!
– Тебя, земляк, тоже заставили?– усатый сержант с забинтованной головой подошел к власовцу в офицерской форме и с мясом сорвал с его кителя Железный крест.
– Волк тебе земляк,– процедил офицер, с ненавистью глядя на нас, и выкрикнул:– Стреляйте, сволочи! Чего ждете?
– Дешево отделаться хочешь!– засмеялся сержант.– Вешать тебя будем, господин офицер. Противное дело, но ради такого гада попробую.
– Кончать предателей!– загудела толпа. В сопровождении штабных офицеров подошел подполковник Локтев.
– Савельев, обеспечить безопасность пленных,– коротко отрубил он.– Всем разойтись!
– Да они человек тридцать наших положили!– выкрикнул кто-то.
– Всем разойтись!– холодно приказал командир полка.– В Советской Армии нет места самосуду!
Недовольно ворча, солдаты расходились. Локтев подошел к Жуку, положил ему руку на плечо.
– Спасибо, Петя, правильно решил. Представишь ребят.
Жук весело козырнул:
– Есть представить ребят!
– С нами два чеха были, товарищ гвардии подполковник!– выпятив грудь, доложил я.
Локтев вопросительно посмотрел на Жука.
– Новенький, тот самый кореш,– пояснил Жук.– А фамилии чехов я записал, симпатичные гаврики. Держались на пятерку с плюсом.
– Подашь вместе со своими,– сказал Локтев,– Потери?
– Рашида подцепило, в ключицу навылет.
– Жаль,– Локтев помрачнел. – Итого тридцать семь, из них двенадцать убитых… Ладно, веди пленных.
Тесно сбившись в кучу, боясь поднять глаза, власовцы, осыпаемые ругательствами встречных солдат, побрели к холму. Если бы ненависть могла жечь, они бы превратились в труху.
Полк остановился на большой привал, а нас Жук повел прочесывать лес – пленные показали, что нескольким власовцам в последнюю минуту все же удалось скрыться. Мне было хорошо: плотину прорвало, со мной разговаривали, шутили – меня приняли. Но главное – рядом шел Юра Беленький, которого Жук выклянчил у Ряшенцева на место бедняги Рашида. Вконец расстроенный Виктор Чайкин узнал, что кандидатуру его друга подсказал Жуку я, и на прощанье пообещал: «Будешь за это ходить с битой мордой, попомни!» Мы хохотали, даже сам Виктор под конец не выдержал и рассмеялся.
В отличие от меня Юру разведчики приняли сразу – в полку он был старожилом, пользовался славой храбреца и весельчака, и его общества искали. Подтрунивал Юра над всеми, невзирая на чины и положение, а одна его шутка могла бы иметь для Юры плачевные последствия, если бы у генерала, начальника штаба корпуса, не обнаружилось чувство юмора.
Предыстория этого случая была такова. Как известно, разведка у немцев работала неплохо, и когда на нашей передовой появлялось высокое начальство, немцы иной раз об этом узнавали и делали вывод о готовящемся наступлении. Поэтому генерал из штаба корпуса решил проверить готовность передовых подразделений инкогнито, в солдатской форме. Командир корпуса лишь предупредил Локтева, что в расположении полка появится солдат-специалист из штаба и ему следует оказывать всяческую помощь. Но… Юра Беленький лежал с генералом в госпитале и знал его в лицо.
И вот в траншее появился незнакомый пожилой «солдат», за которым в почтительном отдалении следовал начальник штаба полка майор Семенов. «Солдат» присматривался к бойцам, вступал с ними в разговоры, шутил и, на свою беду, неосторожно выругал младшего сержанта Беленького за то, что он вскрывал штыком консервную банку.
– Службы не знаете, солдат!– делая страшные глаза, рявкнул Юра.– Как разговариваете со старшим по званию?
Майор Семенов издали делал отчаянные знаки и грозил кулаком.
– Виноват, товарищ гвардии младший сержант!– спохватившись, вытянулся генерал.
– На первый раз прощаю,– великодушно сказал Юра, усаживаясь.– Давно в армии?
– Двадцать семь лет, товарищ гвардии младший сержант!
– Должны были бы изучить устав,– упрекнул Юра.– Ладно, вольно, товарищ… генерал!
Генерал на мгновенье растерялся, потом расхохотался и протянул Юре руку, которую тот почтительно пожал.
Не удивительно, что Юру приняли как своего. Только Саша Двориков, к общему недоумению, не подходил к новичку и даже не смотрел в его сторону.
– Ничего не понимаю.– Музыкант пожимал плечами.– Земляки, корешами были… Заморыш, чего морду воротишь?
Но Саша бормотал что-то невнятное, отворачивался, и ребята пристали с расспросами к Юре, который долго жался, напускал на себя таинственность, сдерживал смех, всеми силами показывая, что он буквально давится невысказанной историей.
– Не могу,– разводя руками, вздохнул он.– Тайна, покрытая мраком.
– Черт с тобой,– буркнул Заморыш,– рассказывай. Все равно эти гаврики выжмут.
– Три месяца назад мы лежали в одной палате,– не без удовольствия начал Юра.– Я еще скрипел, а на Заморыше все зажило как на собаке – ковылял по коридорам и покорял сестер своими усиками. И вот однажды приходит в палату довольный, рожа блестит, на нас смотрит снисходительно.
«Договорился?»– спрашиваю. Кивает, змей, важничает! Смотрю – достает из-под матраса гимнастерку и цепляет на нее ордена. Молчу – сам, думаю, не выдержишь. Так и есть, через минуту нагибается, шепчет:
«Трепаться не будешь? Смотри мне! Нюрка из перевязочной пригласила на чаек с печеньем. В двадцать четыре ноль-ноль, после дежурства».
«Врешь!»
«Чтоб мне на этом месте провалиться! Сказала – приходи на второй этаж в десятую комнату, номер мелом написан. Дай-ка мне еще твой орденок, пусть блестит побольше».
Я – пожалуйста, я человек добрый. А Заморыш улегся на кровать, донельзя важный, осматривает рожу в зеркальце и уже не говорит, а изрекает:
«Не зря девки на меня глаза пялят. Они, девки, понимают, в ком настоящий шарм!»
– Врет он, собака,– Заморыш сплюнул.– Ну погоди же!
– Не мешай! – зашумели на него ребята.– Дуй дальше!
– Меня, конечно, это слегка задело,– иронически похлопав свою жертву по плечу, продолжал Юра.– Нет, думаю, так дело не пойдет! Когда время подошло к двадцати четырем, минуток без пятнадцати, кое-как взгромоздился на костыли, разыскал в пустой комнате кусок мела – госпиталь в бывшей школе находился – и вполз на второй этаж. Иду и смотрю на двери. А вот и комната номер десять. Стираю десятку, пишу мелом девятку, а на девятой комнате – соответственно десятку. Сделав это благородное дело, спускаюсь в палату, ложусь в постель и притворяюсь мертвым. Слышу: «тук-тук» – значит, Заморыш отправился пить чай с печеньем… Остальное, братцы, со слов – свидетелем не был. Подходит Заморыш к десятой комнате и стучится: «Открой, Кисонька, это я, твой ласковый дружок Сашутка!» Молчание. Снова стучит, уже погромче: «Лапочка, отвори дверцу, чаю хочется, в горле пересохло!» Трах! Дверь распахивается, и на пороге в одних кальсонах появляется заспанный дед-рентгенолог: «Щенок! Я тебя таким чаем угощу, что на том свете икаться будет!»
Чтобы дать Юре досказать концовку, мы остановились перед лесом. Когда все утихли, Жук возвестил:
– Антракт закончился, гаврики, занавес поднимается!
Растянувшись цепочкой и держась в нескольких метрах друг от друга, мы углубились в густой смешанный лес. Далеко власовцы уйти не могли: лес прорезали дороги, по которым уже непрерывно шли войска. Разгромленная нашим полком часть опоздала буквально на считанные минуты: еще немного, и ей, возможно, удалось бы ускользнуть в глухой горно-лесной массив, а оттуда – в Австрию, к американцам. После удачного боя настроение у ребят было приподнятое и не очень серьезное: Заморыш беззлобно ругался с Юрой, и по обеим сторонам от них слышались смешки – приятелей подначивали. Лишь Музыкант бесшумно ступал своими толстыми ногами и поводил огромными ушами.