Страница 9 из 11
Утреннее небо было тусклым. Мириады микроскопических взвешенных пылинок, предвестников надвигающейся с Такла-Макана пылевой бури, затуманили солнце.
Вокруг обелиска, над податливым дном воронки, рабочие соорудили деревянный настил и обмыли водой верхнюю, возвышающуюся над воронкой, часть каменного истукана.
Когда Лев Николаевич осторожно обстукивал своим стальным геологическим молоточком верхушку Идола, с глухим стуком отвалилась плитка, упала на влажные доски: обнажилась треугольная впадина.
Никифор Антонович и Введенский долго осматривали эту впадину, внутри которой был рычажок: его эбонитовая темно-коричневая поверхность манила прикоснуться.
Преображенский встретился с взглядом Вероники.
Он осторожно нажал указательным пальцем на рычажок.
Голова Идола №17 вдруг откинулась, сорвалась с шарнира и, звонко ударившись о гранит, свалилась на деревянный настил. В небольшом углублении лежал темно-коричневый, как рычажок, шар. Он излучал успокаивающее тепло.
- Ну! - выдохнула в затылок Никифору Антоновичу Вероника. - Берите!
- Хитрющие татары жили здесь, - сказал где-то сзади шурфовщик Карпыч. Для него все непонятное олицетворялось татарами.
Прежний, уже знакомый, холод отчужденности и посторонности Вероники охватил Никифора Антоновича. И еще - внезапный ужас перед нехваткой воздуха. Как будто кто-то душил его.
- Не надо! - попросил он, оборачиваясь к своим спутникам.
Глаза Вероники с нетерпением и мольбой смотрели на него. Темные зрачки неестественно расширились.
- Никифор Антонович! - тревожно просила Вероника. - Нужно взять шар. Понимаете, Никифор Антонович, шар!
И Никифор Антонович опустил руку на шар, подчиняясь глазам Вероники.
Эбонитовый шар под ладонью Никифора Антоновича высветился золотистым светом, покалывая мелкими электрическими разрядами.
Теплота взгляда Вероники, электрические разряды, проникающие сквозь ладонь, гипнотизировали профессора. Он почувствовал себя совершенно невесомым, как во сне.
Исчезли глаза Вероники.
Шар согревал ладони. Внятный доброжелательный голос старинного, приятного знакомого делился с Никифором Антоновичем своими размышлениями.
"Итак, мы соединились. Ты меня слышишь и понимаешь. Свершилось наконец то, что у нас предсказывали, сомневаясь и веря: сомневаясь потому, что за миллионы лет существования нашего разума мы ни разу не встретили себе подобных; веря потому, что целесообразность развития Вселенной неизбежно приводит к появлению разума, то есть осознающей свое бытие материи.
Неважно, в какой форме появится мыслящая материя, какая среда - электронная, атомная или молекулярная - будет ее вместилищем.
Сейчас, когда ты воспринимаешь эти мысли, на мою планету уже несется сигнал о состоявшемся контакте. Во многих точках Вселенной, которых мы смогли достичь и где была хотя бы ничтожная вероятность появления разума, мы установили маяки савтономными накопителями энергии.
Мысль - это проявление энергии. Маяк, впитавший энергию мысли, заряжается и посылает сигнал.
Я, чьи мысли ты сейчас воспринимаешь, не существую уже давным-давно. В твоем сознании я обретаю вторую жизнь, ибо маяк настроен так, что только родственный мне по мироощущению разум может войти со мной в контакт. В этом несовершенство наших маяков. В их электронных связях сохраняется структура, свойственная индивидуальному носителю разума. Трудно среди миллионов и миллионов их носителей найти себе подобного.
Мой далекий по духу родственник, у нас, биологических особей, жизнь должна быть гармонична в сочетании интеллектуальных и биологических потребностей. Мне такая жизнь не удалась, о чем я очень сожалею. И поэтому в условии свершения контакта с тобой я поставил одно ограничение, которое считаю моим вероятным даром тебе. Не знаю, как сложилась твоя жизнь. Возможно, гармонично, и тогда мое ограничение излишне, и ты просто не поймешь значения и смысла моего дара.
И теперь - главное, ради чего проводится эксперимент контакта. В бесконечности пространства и времени появились крохотные сгустки осознающей свое бытие материи. Для чего дано этой материи осознание своего бытия? Какова цель?
Вот вопрос вопросов. И сможет ли разум получить на него ответ? Крохотные сгустки разума здесь бессильны. Их слияние, увеличение пространства мыслящей материи - единственный путь. И когда энергия мысли объемлет весь Космос - тогда, быть может, будет познана цель разумного бытия. Этот путь долог, но возможен. И наш контакт - начало этого пути.
Шар, который сейчас в твоих руках, последним держал я. Из моих ладоней, через колоссальный разрыв времени, он перешел в твои. Только тебе суждено первому принять мои главные мысли. Не удивляйся, что тот, кто возьмет шар после тебя, по-другому воспримет мою мысль о контакте. Каждый поймет в соответствии со своим уровнем знания. Первые мои мысли только для тебя. Прощай".
Этот голос слышал каждый, кто после Никифора Антоновича брал шар в руки.
Наконец, золотистое сиянье шара погасло, и голос умолк.
ПРЕДНАЗНАЧЕНИЕ
В тот памятный вечер, тщательно упаковав шар в чудом нашедшуюся у Павла Игнатьевича стеклянную вату, вчетвером Преображенский, Гурилев, Введенский и Вероника - собрались в палатке Павла Игнатьевича. Введенский был уверен, что шар можно заставить вновь "заговорить". Он был убежден, что запись "не может быть только разового пользования - это просто нелогично". А быть нелогичным разум, так далеко опередивший нас в развитии, просто не может.
- Извините, Никифор Антонович, - воскликнул Павел Игнатьевич, - меня волнует сейчас только один вопрос...
Лев Николаевич Гурилев заинтересованно сказал:
- Никифор Антонович, послушаем нашего специалиста по постановке вопросов!
- Смотрите, - говорил Павел Игнатьевич, - вот сидит Вероника...
Вероника улыбнулась, привычным жестом поправляя волосы. Это ее обыденно-естественное движение сняло скованность, оставшуюся после прослушивания шара.
- А вот сидит Никифор Антонович, - нарочито мрачно продолжал Введенский. - И у меня возник вопрос: почему так получилось, что необходимо было сочетание двух таких совершенно разных людей, двух разных характеров, абсолютно далеких друг от друга по образу жизни, и их совместное появление рядом с Идолом № 17? Как и Лев Николаевич, я именую отныне Идола только с большой буквы. Вероятно, могли быть и другие люди? Но что руководило выбором? Каким образом он был осуществлен?
Никифор Антонович молчал. Так вот о каком вероятном даре говорил его внеземной двойник. Выбор - вероятно, наилучшего спутника жизни!
Улыбка ожидания на лице Гурилева исчезла, утвердилась вертикальная морщина на лбу:
- Спасибо, Павел Игнатьевич! Вопрос поставлен. Разрешите мне ответить на него? Правда, я предлагаю лишь один из вариантов возможного ответа. Этот шар, на мой взгляд, является аппаратом, контролирующим определенную территорию вокруг себя. Радиус его действия не беспределен, но довольно значителен. Гипотеза моя довольно банальна. Я думаю, аппарат в сфере своего влияния улавливает биотоки мозга множества людей, изучает их, анализирует и потом каким-то образом воздействует на такие пары мужчин и женщин, посылая импульсный сигнал...
- А нет ли места в вашей гипотезе, - иронически спросил Никифор Антонович, - объяснению моих ощущений: то я вдруг обожаю Веронику, то вдруг боюсь ее, как древний христианин черта?
- К-гм! - прокашлялся Лев Николаевич. - Я полагаю, это было смещение спектра наводимого внушения через очень чувствительное восприятие Вероники. Обычные неполадки сложно построенных систем: вы тогда вместо ожидаемой и положенной вам радости ощущали ужас. Ненависть и любовь, страх и отвага - их пороговые выходы, как утверждают психологи, находятся очень близко в мозгу человека. Возникает разлад между выводами трезвого мышления, разума и внезапно пробудившимся древним инстинктом самосохранения. Это - предательство, трусливость организма, слепо и мгновенно подчиняющегося сигналу защиты от неведомой, до конца неосознанной опасности. Инстинкт разрывает логическую цепь мышления, чтобы бросить все ресурсы организма на защиту. Но от чего защищаться? Источник опасности неизвестен. Вот тут наступает паника, двойственность ощущений. Разум тормозит действие, чтобы понять причину опасности. Инстинкт толкает к немедленному действию, но, отключая разум, не может указать путей к ее уничтожению. Мне кажется, что предельно точно эта разорванность поэтически выражена Тютчевым: