Другой

Арктур не знал, что хуже. Ему вспомнилось, как легко и небрежно Сириус отозвался на собрании о девушке, которую походя лишил девственности и сделал матерью ублюдка. Понимал он, что натворил тогда, или не понимал?

Как бы то ни было, неизвестно, что хуже.

Арктур протянул руку к портрету и медленно отвёл занавеску, за которой оказался пустой холст с интерьером. Решимость юноши обиженно заскулила – так долго и трудно собираться с духом, чтобы не обнаружить здесь никого. Зато встрепенулась черта Арктура, присущая ему еще в бытность Гарри – однажды набравшись смелости для какого-либо дела, он не отступал, пока не доводил это дело до конца. Поэтому он не задёрнул занавеску, а стал искать, как бы вызвать сюда обитательницу портрета. В процессе поиска Арктур приложил ладонь к раме, и на холсте стало медленно проступать изображение Вальбурги.

– Добрый день, леди Блэк, – сказал он, когда изображение проявилось полностью и тёмно-серые, почти чёрные глаза Вальбурги устремились на него.

– Добрый день, молодой человек, – её приветствие прозвучало сухо и высокомерно. – Вы тоже из этих?

Арктур понял, кого она имеет в виду.

– Если вы про орден Феникса, то им сюда больше нет доступа.

– Какая приятная новость… – голос Вальбурги смягчился. – Расскажите, юноша, как это случилось.

– Я запретил им появляться здесь. На правах владельца этого дома. – Арктур приготовился слушать крики этой еще не старой женщины, но та прореагировала на его слова на удивление сдержанно. Помолчала, посмотрела оценивающе.

– У вас заметны фамильные черты Блэков, – изрекла наконец она. – Вас не затруднит представиться, юноша?

Этим она облегчила задачу Арктура, не знавшего, как начать разговор о своей принадлежности к Блэкам.

– Арктур Процион Трэверс-Блэк, к вашим услугам, – он слегка поклонился. – Ваш внук, леди Блэк.

– Внук… – протянула она, разглядывая его во все глаза. – И чей же ты, Сириуса или Регулуса?

– Сириуса, леди Блэк. Я его внебрачный сын, а Джошуа Трэверс – мой приёмный отец.

– Значит, ты был принят в род Трэверсов – это хорошо для тебя и твоей магии. Сын изгоя не может претендовать на наследование, но принятый в род, неважно в чей, может. Ты давно усыновлён?

– Видимо, вскоре после рождения.

– Я благодарна Трэверсу, хотя мало что могу сделать для него в своём нынешнем состоянии. Тебя воспитали по родовому кодексу?

– Боюсь, что нет, но это не вина приёмного отца. Это длинная история, леди Блэк, и мне нужны ваши советы. Дело в том, что я был Гарри Поттером…

Арктур придвинул к портрету стул, потому что разговор действительно предстоял долгий, уселся поудобнее и стал рассказывать. Скрывать он ничего не стал – теперь это было чужое прошлое, да и хотелось хоть раз в жизни выговориться. Как ни старался он быть кратким, закончил он свою историю только к вечеру. Вальбурга слушала не перебивая, она лишь изредка вставляла замечания и спрашивала уточнения.

– Я помню, как Гарри Поттер впервые явился сюда, – сказала она, когда Арктур рассказал о подслушанном собрании фениксовцев. – Тощенький, заморённый, зашуганный и всё равно с шильцем. Всё время рвался заступиться за своих, не потому что они правы, а потому что они свои.

– Но и вы тогда вели себя… совсем не так, как сейчас, – неуверенно сказал Арктур, не сумев подобрать подходящего вежливого слова к тогдашнему поведению Вальбурги.

– Тогда я была под заклинанием. Бывают такие заклинания – на первый взгляд ничего особенного, но с далеко идущими последствиями. Действие этого заклинания можно описать как указание следовать своей природе. Оно малоизвестное, с непредсказуемым эффектом, большей частью бесполезное, но в руках колдуна, хорошо разбирающегося в людях, оно может оказаться грозным оружием. В отличие от Империо оно моментального действия, но если решение принято под его влиянием, человек будет относиться некритически и к себе, и к своему решению. При жизни я была очень сдержанной – так меня воспитали – но от природы я горяча и вспыльчива. Если бы я была жива, под этим заклинанием я побежала бы делать опрометчивые поступки – может, подвиги, может, что ещё – но портрет способен только кричать и ругаться.

– Неужели это Сириус наложил его на вас?! Он же сам всё время уговаривал вас не ругаться.

– Нет, не он. Это заклинание на меня накладывал и регулярно подновлял Дамблдор, который был вхож в наш дом из-за попустительства Сириуса. Самое забавное, внук, что если это заклинание наложить на Дамблдора, ты не заметишь разницы. Он и так следует своей лживой и подлой натуре.

– А если наложить его на меня? Во время учёбы я не задумывался, почему я лезу туда, где маленьким детям делать нечего, а сейчас это кажется мне странным.

– Вполне возможно, если ты не смел попросить еды у двоих тупых маглов, тиранивших тебя потому, что они боялись тебя до усрачки – а туда же, полез спасать Британию от Лорда… Значит, в твоей натуре быть храбрым и благородным, хотя у тебя это выливалось в несовместимую с жизнью глупость. Но храбрых и благородных натур не так уж много, внук, обычно людская натура гораздо низменнее. Это заклинание может резать острее кинжала, если разбираться в людях.

– Резать… – повторил Арктур выхваченное вниманием слово. – Я не хотел никого убивать, и всё-таки мне пришлось убить Вольдеморта. Британия считает это подвигом, хотя, согласно утверждению Дамблдора, это должно было разорвать мне душу.

– Не верь старому брехуну, он тебе что угодно передёрнет. Люди всегда воевали и тем не менее уходили на тот свет с целыми душами. Душу как тонкоматериальную сущность может разорвать только ритуал, но тем, кто способен убивать, легче пойти на него. Поэтому взаимосвязь есть, хотя и не такая, про какую говорит Дамблдор.

– Мне пришлось отрубить голову Винки, чтобы избавить её от прошлого, – вспомнил Арктур. – Это убийство или нет?

– По факту – убийство. Хорошо, что у тебя хватило на него присутствия духа. Теперь ты сам убедился, что не каждое убийство – зло и что иногда требуется убивать для очищения. Только по Дамблдору все убийства равноценны и душу можно нарезать ломтиками, как картошку. Знаешь, внук, почему он не стал дожидаться, пока ты не повзрослеешь? Потому что взрослый человек никогда не проглотит ту скверную лапшу с мармеладом, которой он пичкал тебя все эти годы.