Ночной волк

— Хочешь послушать? — спросил он.

— А ты чего, помнишь?

— Да кое-что помню.

Лизка слушала молча, лицо было напряженное и мрачное. Он прочитал с десяток стихотворений.

— Ну как тебе?

— Нормально, — сказала она и попросила еще. Цветаеву он больше не помнил, стал читать все подряд, что когда-то знал: Есенина, Пастернака, Соколова. Снова спросил, как ей, и снова услышал, что нормально.

Потом Лизка встала и коротко бросила:

— Ладно, пошли.

— Куда? — не понял он.

— Пошли, — повторила она и двинулась вглубь парка, за полоску кустов. Сумочка на длинной лямке покачивалась у нее за спиной. За кустами она огляделась и достала из сумки презерватив.

— Ты чего это вдруг? — удивился Чехлов.

— Того! — огрызнулась она. — Даром, что ли, стихи читал? Я ж тебе говорила, что даром нынче ничего не делается.

Вообще-то никаких желаний у Чехлова не было, но от нелепости ситуации он завелся. Неожиданностью было, что и Лизка завелась. Уже потом, натянув трусики, она объяснила:

— Я тут недавно в компанию попала, в сауну. Там одна москвичка была, умная девка. Вот она мне сказала: «Хочешь выжить — хоть с кем-нибудь трахайся бескорыстно».

Чехлов посмеялся, но фразу запомнил. Хорошая фраза, и жизненная. Очень жизненная!

— А с кем, кроме тебя? — сказала Лизка. — Больше не с кем.

Чехлов садился за руль каждое утро, даже в выходные. С женой тему не обсуждали, он просто принял как факт, что Анна знает, а она приняла как факт новое занятие мужа. Что делать — жить-то надо!

Дни складывались по-разному, то лучше, то хуже. Но известно: кто постоянно роется в земле, рано или поздно наткнется на клад. Вот и Чехлову в самом конце августа крупно повезло.

Он еще издали заметил на краю тротуара женскую фигуру и стал перестраиваться, опасаясь, что кто-нибудь перехватит редкого дневного клиента. Но — никто не перехватил.

Дама была яркая, Чехлов сразу понял, что иностранка, уж очень не походила на наших. Крупная, с широкими бедрами и тяжелой грудью, она была одета в пестрое, с переливами, платье-балахон, а поверх него в лиловое пончо. Сумочка была тоже лиловая, из тонкой кожи, очень красивая и явно очень дорогая. Однако дело было не в одежде, нынче и наши бабцы кого хочешь поразят оперением. Но независимое, даже хозяйское выражение смуглого лица, уверенно вытянутая рука с оттопыренным большим пальцем — и жест не наш! — все это явно отдавало стабильным и богатым зарубежьем.

— Куда? — спросил Чехлов, притормозив.

Дама протянула ему лист бумаги, на котором крупно значилось: «Я хочу посмотреть Кремль, Красную площадь, музеи, Москву и Арбат». Буквы были аккуратные, фраза корявая — небось сочиняла в гостинице какая-нибудь горничная-полиглотка.

Чехлов кивнул и открыл дверцу. Женщина села.

— Откуда вы? — спросил он по-английски.

Она обрадовалась:

— О, вы знаете английский!

— Немного, — скромно отозвался Чехлов, — английский мой второй язык, да и практики почти не было.

— А первый? — поинтересовалась дама.

— Испанский.

Дама всплеснула руками:

— Испанский для меня тоже родной, моя мама из Мексики.

— А вы откуда? — повторил Чехлов свой вопрос.

— Соединенные Штаты, — сказала она, — Тампа, Флорида.

— Туристка?

— Да, туристка. Я уже месяц в Европе. Два дня была в Санкт-Петербурге, сегодня в Москве.

— По-русски не понимаете?

— Москва, — сказала она довольно чисто, — Россия, водка. Больше я ничего не знаю.

— Как же вас одну отпустили?

— У меня была переводчица, но очень глупая и упрямая, я ее прогнала. Когда я плачу деньги, я хочу иметь то, что нужно мне, а не то, что удобно ей.

Машина так и стояла у тротуара.

— Так куда вас отвезти, где вы хотите побывать?

— Я хочу побывать везде, — сказала дама, — я хочу нанять вас на весь день, чтобы вы мне все показали. Завтра я улетаю в Грецию, потом в Италию, оттуда домой. Так что сегодня мне надо посмотреть все.

Чехлов осторожно заметил:

— Весь день — это дорого.

— Что значит — дорого? — с легким пренебрежением спросила дама.

— Боюсь, долларов сто, — проговорил Чехлов, бледнея от собственного нахальства.

Дама сказала уверенно:

— Вам не надо бояться. Сто долларов — хорошая цифра. Возьмите!

Она небрежно вынула из сумочки зеленую бумажку.

Чехлов не спеша поехал в сторону центра.

— Вы тут с группой? — спросил он, пытаясь определить ее здешний статус.

Дама возразила почти надменно:

— Я одна. Я вообще одна. Я была замужем, но потом развелась. Я свободная американская женщина, — закончила она и засмеялась.

Сколько же ей лет, думал Чехлов, искоса поглядывая на полное гладкое лицо. Тридцать? Сорок? Сорок пять? Черт их поймет, этих ухоженных иностранок…

Даму звали Ронда. Чехлов повез ее в центр, прокатил вокруг Кремля, пешком они прошлись по Красной площади. Ронда сделала пяток фотографий и попросила Чехлова снять ее на фоне Мавзолея.

— Это тот самый Мавзолей, — уточнила она, — с вашим лидером?

Чехлов заверил, что тот самый. Фамилию Ленина она не помнила. Вот и все, подумал Чехлов, вся цена земной славе. У нас тут орут, в драку лезут, вождь или злодей, хоронить, не хоронить. А для заезжей бабенки просто узнаваемый экспонат, фон для фотографии, вроде римского цирка или египетской пирамиды. Хотя Хеопса, наверное, помнит.

Разговор шел по-английски, но, когда слов не хватало, Чехлов переходил на испанский. Она спросила, откуда он знает язык. Чехлов ответил, что одно время подрабатывал переводами, вдаваться в подробности не хотелось.

— А вы кто по профессии? — спросил он как бы из вежливости, хотя его и вправду интересовало, чем занимается и на что живет свободная американская женщина.

— Я журналистка, — сказала Ронда, — отчасти журналистка. Я не нуждаюсь в деньгах и могу не работать. Но мой отец издает журнал и две газеты, я иногда для них пишу. После этой поездки я напишу о России. У нас многие люди не бывали в России, им будет интересно.

Чехлов с трудом приткнул машину на бульваре, они походили по Старому Арбату, и он сфотографировал Ронду на фоне двух парней, поющих под гитару.

— О чем они поют? — спросила она.

Чехлов ответил, что о любви.

— Это хорошо, — одобрила свободная американская женщина, — молодые люди должны петь о любви.

Часам к шести она проголодалась, и они пошли в ресторан.

— Это русский ресторан? — спросила Ронда подозрительно. Чехлов ответил, что русский, самый настоящий русский. Ронда удовлетворенно кивнула и заметила, что в России нужно питаться в русских ресторанах. Блюда она потребовала тоже русские, и Чехлов заказал язык с хреном, монастырский квас, уху и пельмени по-ярославски — чем они отличались от пельменей по-вологодски, он понятия не имел, да и повар, наверное, тоже. Однако американка осталась довольна и попросила продиктовать названия съеденных блюд. Счет получился солидный, но ее это никак не тронуло, она достала из сумочки кошелек и попросила Чехлова отсчитать нужную сумму из толстой пачки рублей.

На очереди были музеи, но от них Ронда отказалась, сказав, что уже посетила два музея в Санкт-Петербурге. После обеда оба чувствовали себя гораздо свободнее, потому что разговор шел почти полностью на испанском, где, в отличие от сдержанного английского, можно обращаться на «ты».

— Куда теперь, — спросил Чехлов, — что тебя еще интересует?

— Меня интересует, — сказала Ронда, — простая русская семья. Я хочу знать, как живут простые русские люди. Мой отец очень богатый человек, но газеты, которые он издает, покупают простые люди. А простым людям всегда интересно, как живут простые люди в другой стране.

Чехлов задумался — в какую же простую русскую семью привести эту забавную попугаиху? Ронда помогла:

— У тебя есть семья?

— Жена, две дочки. Правда, уже взрослые.

— Давай посмотрим твою семью.

Вариант был не из лучших. Конечно, Анька понимала, чем теперь зарабатывает муж, но с клиентами ни разу не сталкивалась, проза плебейской профессии существовала вне их общего мира, в их общий мир проникали только деньги, а деньги не имеют родословной. В семье Чехлов по-прежнему держался «паном профессором», пусть и в износившейся мантии. А прийти домой леваком, да еще и с выгодной клиенткой, которую надо ублажать…