Ночной волк

— Ты сегодня, может, человека спасла.

— В другой раз заводи любовницу на первом этаже, — нахально, на «ты», порекомендовала девчонка.

— Вот подрастешь, заведу, — пообещал я.

Я спрыгнул вниз, взял сумку с подоконника, помахал девчонке ладонью, чтобы не приняли за вора, и не спеша пошел по переулку. Народу было порядочно, я пристроился рядом с каким-то толстым дядькой, как бы с ним и иду. Возле проходного двора свернул в подворотню — и уж тут рванул, как на стометровке. Выскочил другой подворотней, скользнул в подъезд рядом, взбежал на третий этаж, к окну между лестничными площадками. Минута… Еще минута… Еще минута…

Со двора вышла женщина. Потом бабка с авоськой. Потом, минут пять, никого.

Тогда я спустился вниз и спокойно пошел к троллейбусной остановке.

Вроде пронесло. Ушел. Свободен. Как там написано на могиле Мартина Лютера Кинга? Свободен, свободен, слава тебе, Господи, наконец-то свободен…

Теперь, когда я вышел из окружения, выскользнул из осажденной норы и мог не бояться ночного двора, гудения лифта, шорохов у двери и хрипло молчащего телефона, когда моей жизнью не управлял больше с помощью необъясняемых указаний загадочный женский голос, я вновь обрел способность нормально соображать. Не знаю, у всех так или один я такой дурак, но, когда решать надо мгновенно, мозги мои иногда отключаются вообще. А пройдет спешка, и все вдруг становится ясно.

Вот и сейчас главное сразу прояснилось.

За мной следят, мне угрожают, может, даже хотят убить. За что, не знаю, скорей всего, какая-то путаница, ошибка — но если убивают по ошибке, убитому не легче. ОНИ, кто бы они ни были, мой след потеряли — но и я не могу вернуться домой, пока не узнаю, что происходит вокруг моей конуры, кто ОНИ и чего ИМ надо. Сам это узнать могу? Ясно, что нет. Скитаться по чужим углам век не будешь. Так что рано или поздно все равно придется просить помощи у тех, кто за эту помощь зарплату получает. Антон вчера позвонил в милицию, там среагировали, как нормальные менты, взяли заявление и отвалили, на черта им лишняя головная боль, тем более что Антоха вызывал их не к себе, а к приятелю, то есть все шло через третьи руки. Да еще и ночь была, может, парни дрыхли или в домино резались, а он своим звонком оторвал. Сейчас другое дело, день, все начальство на местах, днем даже ленивые делают вид, что работают.

Наше отделение стояло во дворе, двухэтажный дом, желтый, плоский, без излишеств, у входа несколько машин, две с «мигалками» — милицию ни с чем не спутаешь. Я решил идти прямо к начальнику, лучше час прождать в коридоре, зато попасть сразу к шефу; если даст команду — хоть плохо, но выполнят. Ведь, по сути, чего надо? Проверить паспорта у тех во дворе. Обвинить не в чем, доказательства ни единого. Ну и пусть. Хотя бы станет ясно, кто такие. И им станет ясно, что про них ясно. По крайней мере, хуже не будет.

Мне вдруг показалось, что я оставил дома сберкнижку, а та ерунда, что рассована по карманам, — надолго ли? Я остановился, пристроился на лавке у ближайшей пятиэтажки и стал копаться в сумке. Нет, сберкнижка была на месте, что на ней лежало — по нынешним временам как бы и не деньги, но все же с ними куда лучше, чем без них. Так что зря напугался.

Но как же повезло, что напугался!

Пока я ревизовал свою сумку с пальмами и девкой, на крыльцо милиции вышли двое. Один был рослый, с хорошей выправкой капитан, настоящий милицейский орел, а другой — другой был тот малый. Тот, в кепочке. Что следил за мной в пятницу, а потом шлепнул по щеке, а потом я ему врезал, как сумел. Они вышли бок о бок, буднично беседуя, подошли к одной из машин, чистенькому серому «жигуленку», и капитан сел за руль, а малый в кепочке рядом. Он, кстати, и сейчас был в кепочке. Я отвернулся, сгорбился куль кулем, как бы и нет меня. Машина лихо выехала со двора, свернула влево. К нашему дому, что ли?

Проверять я ничего не стал. Я, не оборачиваясь, пошел прочь, будто и не в милицию хотел, просто надо было в сумке покопаться. На остановке стоял троллейбус, я вскочил в переднюю дверь за каким-то неторопливым ветераном. Три остановки проехал — и в метро. Толпа, станции, куча пересадок, вон и Антон вчера смылся, нырнув в метро. Опять мозги почти отключились, то есть работали, и даже быстро, но толку от этой работы не было никакого. Вся схема, что я с грехом пополам выстроил, разом развалилась. ОНИ что, с милицией связаны? Или ОНИ — это и есть милиция, потому и держатся так нагло? Но зачем милиции тянуть время, топтаться во дворе, ждать тихого часа, когда можно просто властно постучать в дверь — против формы с погонами замки не помогают. Но ведь не постучали. Почему?

Теперь понятно было только одно: в ближайшее время это не кончится. И, значит, надо как-то жить. Прежде всего куда-то деваться.

Вариантов у меня было очень мало, практически их не было. Так что, по сути, выбирать не приходилось.

Баба, которую щедро предложил голос в трубке? Но я и голоса-то не знал, тем более понятия не имел, что за баба, чего от нее ждать, да и баба ли вообще: велели подойти к спортмагазину, а уж кто там встретит, баба или не баба, видно будет только на месте, если успею разглядеть. Мне предлагалось приключение, а приключениями за последние два дня я наелся по горло.

К Антону не надо, это тоже было понятно, за ним уже следили. К тому же один раз я его подставил, навлек слежку (если навлек, если прицепились из-за меня, а не из-за него самого), и грешно было бы опять навязывать другу свою опасность. Это ведь не с девочкой на пару часов напроситься, не взять взаймы, это… Впрочем, что оно — это, я и сам не знал.

На работе друзей у меня не было, да хоть и были бы, к ним нельзя: раз уж милиция втянута, они первое, что прощупают, это контору, а там ничего не спрячешь, всё на виду и все на виду.

Ксанка отпадала, труслива и живет с матерью.

Выходит, одно только и оставалось — Дюшка, пожалуй, самая постоянная из частично моих нынешних женщин: с другими, даже с Ксанкой, виделись от настроения к настроению, а с ней хоть три раза в месяц, но просыпались по одному будильнику. Вообще-то она была Надька, но как стала в детстве из Надюшки Дюшкой, так и осталась. Дюшка была баба, в общем, хорошая, хотя курила и материлась куда чаще, чем мне нравилось. Однако для курения и мата была вполне уважительная причина: Дюшка летала стюардессой на внутренних линиях и никак не могла пробиться на международные, так что ее везучие приятельницы привозили туфли из Сингапура, а она из Еревана, что сильно влияло на настроение. У Дюшки были нахальные длинные ноги, груди торчали, как у первокурсницы, лицо, правда, досталось плоское и упрямое, но мне, как привык, оно тоже стало нравиться. Любви у нас не возникло, чего не было, того не было, но и без нее сложилось неплохо — как-то даже обитал у нее чуть не две недели, пока Дюшку не услали в Якутию с ее ветрами, туманами и задержками рейсов.

Про мои с ней дела не знал практически никто. Не то чтоб скрывал — просто нужды не было информировать даже узкую общественность о квартирке с широкой мягкой тахтой и о длинноногой упрямой женщине, с которой я не ссорился, пожалуй, только потому, что перерывы между ее полетами были слишком коротки для крупного скандала.

Я подумал, что Дюшка — это как раз то, что надо, у нее буду как в крепости, как в тайной безопасной норе. А там авось что-то прояснится.

Дюшка прилетала, кажется, в два, пока доберется до дома… Словом, до четырех не стоило соваться. Выйдя в центре, я все ж набрал из автомата ее номер — он, естественно, не отозвался. Тогда я сделал то, что давно надо было сделать, но в спешке и страхе утра не обозначились необходимые пять минут — позвонил Антону. И тут — безответно. Поехал к матери? Просто выскочил в булочную? Был еще вариант, но его учитывать не хотелось.

Я люблю Москву, довольно хорошо ее знаю, шататься по ней для меня удовольствие, люблю бульвары, Красную площадь, Старый Арбат, как он ни забит торгашами и зеваками, набережные, мосты… Сегодня впервые мне не хотелось ходить по Москве, хотелось красться, прячась за спины, нырять в подворотни проходных дворов. Я понимал, что реальной опасности взяться неоткуда, десять миллионов толчется на огромном пространстве огромного города, и искать человека в этой толчее никому в голову не придет — если меня все еще хотят зачем-то найти. Но спине все равно было неуютно, я ничего не мог с этим поделать, я озирался, внезапно менял направление, петлял, как заяц в зимнем лесу. Я впервые ощутил, как унизительно быть преследуемым, как жутко, когда над тобой нависает чужая жестокая сила, не имеющая ни имени, ни лица, но опасная, как здоровенный конвойный пес, специально натасканный на человека.