Страница 15 из 19
Внезапно она замолчала. Я оставил дверь приоткрытой, и мы смогли услышать, что Мэтью пришел и разговаривает с моим секретарем.
– Я ходил сюда на лекции, когда отделение находилось в старом здании… Когда вы переехали? Мне так нравится легкая, воздушная атмосфера этого здания, а вам?
Тельма приложила руку к груди, как бы пытаясь успокоить бьющееся сердце, и прошептала:
– Видите? Видите, с какой естественностью проявляется его внимание?
Мэтью вошел. Он не видел Тельму восемь лет, но даже если он и был поражен тем, как она постарела, его добродушная мальчишеская улыбка этого не выдала. Он оказался старше, чем я предполагал, возможно, немного за сорок, и был консервативно, не по-калифорнийски одет в костюм-тройку. В остальном он был таким, как его описала Тельма – стройным, загорелым, с усами.
Я был готов к его искренности и задушевности, поэтому они не произвели на меня особого впечатления. (Социопаты всегда умеют подать себя, подумал я.) Я начал с того, что кратко поблагодарил его за приход.
Он сразу ответил:
– Я ждал подобного сеанса многие годы. Это я должен благодарить вас за то, что помогли ему состояться. Кроме того, я давно слежу за вашими работами. Для меня большая честь познакомиться с вами.
Он не лишен обаяния, подумал я, но мне не хотелось отвлекаться на профессиональный или личный разговор с Мэтью; в течение этой сессии лучшим для меня будет держаться в тени, а для Тельмы и Мэтью – взаимодействовать как можно больше. Я передал им слово:
– Сегодня мы должны о многом поговорить. С чего начнем?
Тельма начала:
– Странно, я же не увеличивала дозу своих лекарств. – Она повернулась к Мэтью. – Я все еще на антидепрессантах. Прошло восемь лет – господи, восемь лет, трудно поверить! За эти годы я, наверное, перепробовала восемь новых препаратов, и ни один из них не помогает. Но интересно, что сегодня все побочные эффекты проявляются сильнее. У меня так пересохло во рту, что трудно говорить. С чего бы это? Может быть, это стресс усиливает побочные эффекты?
Тельма продолжала перескакивать с одного на другое, расходуя драгоценные минуты нашего времени на вступления к вступлениям. Я стоял перед дилеммой: в обычной ситуации я попытался бы объяснить ей последствия ее уклончивости. Например, я мог бы сказать, что она подчеркивает свою ранимость, что заранее ограничивает возможности открытого обсуждения, к которому она стремилась. Или что она пригласила сюда Мэтью, чтобы поговорить откровенно, а вместо этого сразу же заставляет его чувствовать себя виноватым, напоминая ему, что с тех пор, как он покинул ее, она принимает антидепрессанты.
Но такие интерпретации превратили бы большую часть нашего времени в обычный сеанс индивидуальной терапии – то есть как раз в то, чего никто из нас не хотел. Кроме того, если я выскажу хоть малейшую критику в адрес ее поведения, она почувствует себя униженной и никогда не простит мне этого.
В этот час слишком многое было поставлено на карту. Я не мог допустить, чтобы Тельма упустила свою последнюю попытку из-за бесполезных метаний. Для нее это был шанс задать те вопросы, которые мучили ее восемь лет. Это был ее шанс освободиться.
– Можно мне прервать вас на минуту, Тельма? Я бы хотел, если вы оба не возражаете, взять на себя сегодня задачу следить за временем и за тем, чтобы мы придерживались темы. Можем мы уделить пару минут составлению программы?
Наступило короткое молчание, которое нарушил Мэтью.
– Я здесь для того, чтобы помочь Тельме. Я знаю, что она переживает трудный период, и знаю, что несу ответственность за это. Я постараюсь как можно откровеннее ответить на любые вопросы.
Это был прекрасный намек для Тельмы. Я бросил на нее ободряющий взгляд. Она поймала его и начала говорить:
– Нет ничего хуже, чем чувствовать себя опустошенной, чувствовать, что ты абсолютно одна в мире. Когда я была маленькой, одной из моих любимых книг – я обычно брала их с собой в Линкольн Парк в Вашингтоне и читала, сидя на скамейке, – была… – Тут я бросил на Тельму самый злобный пронзительный взгляд, на какой только был способен. Она поняла.
– Я вернусь к делу. Мне кажется, основной вопрос, который меня волнует, – она медленно и осторожно повернулась к Мэтью, – что ты чувствуешь ко мне?
Умница! Я одобрительно улыбнулся ей.
Ответ Мэтью заставил меня задохнуться. Он посмотрел ей прямо в глаза и сказал:
– Я думал о тебе каждый день все эти восемь лет! Ты мне дорога. Ты очень важна для меня. Я хочу знать, что с тобой происходит. Мне бы хотелось иметь возможность каким-то образом встречаться с тобой каждые несколько месяцев, чтобы я мог знать, как у тебя дела. Я не хочу тебя лишиться.
– Но тогда, – спросила Тельма, – почему же ты молчал все эти годы?
– Иногда молчание лучше всего выражает любовь.
Тельма покачала головой:
– Это похоже на один из твоих дзэнских коанов, которые я никогда не могла понять.
Мэтью продолжал:
– Всякий раз, когда я пытался поговорить с тобой, становилось только хуже. Ты требовала от меня все больше и больше, пока уже не осталось ничего, что я мог бы дать тебе. Ты звонила мне по двенадцать раз на дню. Ты снова и снова появлялась в моей приемной. Потом, после того как ты попыталась покончить с собой, я понял – и мой терапевт согласился с этим, – что лучше всего полностью порвать с тобой.
Слова Мэтью поразительно напоминали сценарий освобождения, которым Тельма поделилась во время сессии с ролевой игрой.
– Но, – заметила Тельма, – вполне естественно, что человек чувствует себя обездоленным, когда его так неожиданно лишили чего-то важного.
Мэтью понимающе кивнул Тельме и ненадолго коснулся ее руки своей рукой. Затем он обернулся ко мне.
– Я думаю, вам необходимо знать, что именно произошло восемь лет назад. Я сейчас говорю с вами, а не с Тельмой, потому что уже рассказывал ей эту историю, и не один раз. – Он повернулся к ней: – Извини, что тебе придется выслушать это еще раз, Тельма.
Затем Мэтью с непринужденным видом повернулся ко мне и начал:
– Это нелегко для меня. Но лучший способ это сделать – просто сделать, уж как получится. Итак, приступим.
Восемь лет назад, примерно через год после окончания обучения, у меня был серьезный психотический срыв. В то время я был сильно увлечен буддизмом и практиковал випассану – это форма буддийской медитации… – когда Мэтью увидел, что я кивнул, он прервал рассказ. – Вы, кажется, знакомы с этим. Мне было бы очень интересно узнать ваше мнение. Но сегодня, я полагаю, лучше продолжать… Я практиковал випассану в течение трех или четырех часов в день. Я собирался стать буддийским монахом и ездил в Индию на тридцатидневный медитационный семинар в Игапури, небольшой деревне к северу от Бомбея. Режим оказался слишком суровым для меня – полное молчание, полная изоляция, сидячая медитация по четырнадцать часов в день, – я начал утрачивать границы своего эго. К третьей неделе у меня начались галлюцинации, и я думал, что могу видеть сквозь стены и обрел способность напрямую обращаться к своим предыдущим и следующим жизням. Монахи отвезли меня в Бомбей, индийский доктор прописал мне антипсихотические препараты и позвонил моему брату, чтобы тот прилетел в Индию и забрал меня. Четыре недели я провел в больнице в Лос-Анджелесе. После того как меня выписали, я сразу же вернулся в Сан-Франциско и на следующий день абсолютно случайно встретил на Юнион-сквер Тельму.
– Я все еще был в очень расстроенном состоянии сознания. Буддийские доктрины превратились в мой собственный бред, я верил, что нахожусь в состоянии единства со всем миром. Я был рад встретиться с Тельмой, – с тобой, Тельма. – Он повернулся к ней: – Я был рад увидеть тебя. Это помогло мне почувствовать опору под ногами.
Мэтью повернулся ко мне и до конца рассказа больше не смотрел на Тельму.
– Я испытывал к Тельме только добрые чувства. Я чувствовал, что мы с ней – одно целое. Я хотел, чтобы она получила все, чего ей хочется в жизни. Больше того, я думал, что ее счастье – это и мое счастье. Наше счастье было одинаковым, ведь мы составляли одно целое. Я слишком буквально воспринял буддийскую доктрину мирового единства и отрицания эго. Я не знал, где кончается мое «я» и начинается другой человек. Я давал ей все, чего она хотела. Она хотела, чтобы я был близок с ней, хотела пойти ко мне домой, хотела секса – я готов был дать ей все в состоянии абсолютного единства и любви.