Страница 55 из 72
Такие глупые декреты могут привести только к двум вещам: или они не будут исполняться, или приведут к дефициту. Так и случилось. Если в машине нет бензина, невозможно заставить ее ехать письменными циркулярами.
Финансы империи трещат. Из-за падения бюджетных доходов служба в армии становится принудиловкой. В поздней империи рекрутов уже клеймят как рабов — чтобы не сбежали. В IV веке население окраин Рима, утекая от непосильного налогового гнета, бежит из империи к варварам.
Чтобы задержать бегство крестьян с земли и тем самым поддержать тающую налоговую базу, императоры закрепощают свободных крестьян. К тому времени многие рабовладельцы давно уже сделали своих рабов свободными арендаторами (колонами): чтобы заинтересовать их в результатах собственного труда. И вот крестьянина-колона снова превращают в раба — в крепостного. На селе вводится механизм круговой поруки: за бежавшего крестьянина расплачиваются оставшиеся — чтобы следили друг за другом, доносили. Характерные для деревенских империй мероприятия… Так античность постепенно превращается в Средневековье.
Но самое ужасное, что то же самое происходит и в городах в отношении ремесленников — и закрепощение, и круговая порука. Поэтому вслед за вымиранием деревни начинается вымирание городов — деурбанизация. То есть децивилизация. Вместе с деурбанизацией происходит падение культуры — это видно по постройкам в Никомедии времен императора Диоклетиана. «Вкусы римлян варваризировались», — отмечает антиковед Ковалев.
Но крестьяне и ремесленники все равно бегут, в стране растет преступность, ширится дезертирство из армии. Все заканчивается тем, что жители Рима открывают ворота войскам варваров. Аут. Доигрались с налогами…
Античность превращалась в Средневековье даже чисто внешне. Многие города эпохи римского взлета не имели городских стен. А зачем? Кому нападать-то? Мы же в Римской империи живем, а не в Чуркестане каком-нибудь!.. В поздней империи города начинают превращаться в крепости. Возьмем, скажем, город Бордо. При Антонинах — цветущий полис. Без стен, с десятками храмов, торговых площадей, вилл, улиц… А в III веке это уже мрачная четырехугольная крепость: 14 низеньких темных ворот, 46 башен, толщина стен 6–8 метров, высота 10 метров. Улицы узкие, город тесный, в нем уже нет места для театров, бань, арен… Старые амфитеатры разваливаются и зарастают травой. И такими крепостями покрывается вся страна. Это значит, что легионы уже не справляются с обороной границ и оборона становится частным делом каждого города. Оборона децентрализуется, что характерно для средневековой Европы, сплошь покрытой феодальными замками.
Римская знать переезжает из этих мрачных городов в пригороды, в виллы: в городе больше делать нечего — развлечений-то нет. Но вилла времен поздней империи также напоминает крепость, только маленькую — те же башни, стены, запасы провизии. Не для того, чтобы обороняться от армии, конечно, такая крепость-крохотулька для вражеской армии — орешек на один зубок. Нет, в случае приближения вражеской армии богачи переезжают в город-крепость, где у них остались квартиры. А крепость-вилла нужна для обороны от бандитов. Бандитизм гуляет по стране.
А каково мироощущение обитателей этих вилл-крепостей? Оно хорошо выражено в словах древнеримского поэта той эпохи — Авзония, который так описывает свою деревенскую усадьбу: «Я всегда храню запас плодов на два года: тот, кто этого не делает, не замедлит испытать голод».
О каком голоде он говорит, живя на земле? О каком голоде он говорит, живя в нескольких километрах от крупного торгового города Бордо? Города, стоящего на реке, по которой каждый день приплывают корабли с товарами?.. Однако все в империи тогда испытывали подобное смутное беспокойство. Это было ощущение краха, неминуемого конца.
Похожие ощущения были разлиты в советском обществе времен позднего Брежнева, на самом излете империи. Ощущение заката. Ожидание каких-то перемен. Все эти разговоры… Если вы этого не помните, вы вращались не в тех кругах.
Не забуду, какое безудержное веселье вызвала в людях смерть Брежнева. Я тогда был студентом, чего-то понимал в жизни, но даже моя сестра, тогда обычная школьница, далекая от политики, но не от ощущений, разлитых в воздухе, рассказывала: когда училка объявила их старшему классу, что «сегодня умер Брежнев» и вышла за дверь, после секундной паузы класс грохнул. Смеялись все. Страну отпустило.
В гаснущем Риме было не до смеху. Европе предстояло долгое темное тысячелетие…
Лестница прогресса ведет вверх — ступень за ступенью. Прогресс бывает технический и социальный. Обычно они идут рука об руку и взаимосвязаны. Но заслуга и беда Рима состояла в том, что социальный прогресс в этой цивилизации обскакал прогресс технический. На том и поломал ноги римский конь. Разнообразие социальной жизни в античном мире было избыточным для существования аграрной цивилизации. Рим породил многое такое, чему рано еще было появляться на свет, потому что выжить оно без технической поддержки, как слабый ребенок без барокамеры, не могло. Как орхидея на снегу.
Чудной красоты античная демократия без поддержки вовлеченных в экономику масс была затоплена навозом восточной деревни. Пролетариат, появившийся в городах в результате естественного процесса концентрации земельного капитала, не смог устроиться на фабрики и заводы, в связи с отсутствием таковых. И превратился в страшную раковую опухоль для бюджета. Армия империи — 500 000 человек, а плебеев в Риме — 700 000. И это только в столице!
Рим продвинулся настолько, что даже докатился до социалистических экспериментов, к чему остальной мир приблизится только во второй половине XIX века. Надо сказать, XIX, XX, XXI века нашей эры вообще прошли и проходят под флагом социалистических экзерсисов в экономике и политике. В XIX веке социализм возник как серьезное экономическое учение, XX век переболел уравниловкой в острой форме на территории России, XXI страдает хроническим социализмом в районе Северной Европы и отчасти в США.
Две с лишним тысячи лет назад в Риме братья Гракхи выступали под лозунгом «Землю — крестьянам!» Хотели дать землю крестьянам, отняв ее у богачей. И, что прикольно, несмотря на насильственную смерть братков, их идеи начали претворяться в жизнь. Черный передел всколыхнул всю Италию. Что такое «отнять и поделить»? Вот земля. Она досталась человеку как приданое. Или является залогом по кредиту. Или находится в судебной тяжбе. Или принадлежала многим поколениям его предков. Как ее можно вот так просто отнять и отдать другому, бедняку? Тем более что таких других — десятки тысяч… Волна беззаконий, жалоб и несправедливости захлестнула Италию, обуянную социалистическим экспериментом.
Старшенький социалист — Тиберий Гракх был убит. Но его дело продолжил младшенький — Гай Гракх, Мстя за брата и будучи народным трибуном, он начал проводить в жизнь законы, которые предельно ущемляли власть сената и передавали ее охлосу. Плебеям. Быдлу. Народу… Сам будучи аристократом, Гай ненавидел аристократов. Проведя один из своих законов, он радостно воскликнул: «Я одним ударом уничтожил сенат!» А свои антисенатские законопроекты называл кинжалами, которые должны зарезать сенаторов. «Гракх произносил перед народом речи, призывая к свержению аристократии и установлению демократии…» — писал один античный автор.
Кстати говоря, не только римская, но и греческая античность породила в продвинутых бездельно-культурных городских умах потребность в справедливом социальном устройстве. В греческом Пергаме, например, произошло восстание, и восставшие, ведомые идеями греческих философов о справедливом обществе, переименовали свой город в Гелиополис, то есть Город Солнца… Решили построить Утопию. До капитализма и промышленности тогда было как до Китая, вокруг царил сельскохозяйственный способ производства, поэтому и представления о справедливости были вполне деревенскими — всем поровну. Здравствуй, Гай Шариков, гавкни еще!..
Стремление к социальным экспериментам с целью построения «правильной» жизни доходило до вырубки виноградников и, как мы уже убедились, законодательного замораживания цен на продукты и услуги.