Страница 14 из 20
— Вот, Данилыч, — подвел и он итог своим размышлениям.
Так они и сидели, не сознавая, что их уже разморило напористое весеннее солнце и что обоим не хочется ни говорить, ни думать, а только бы смотреть, как теплый ветер волнует новозданную зелень берез, да слушать, как пересвистываются в ней, словно разбойнички, работяги-скворцы.
Это блаженное состояние расслабленности и созерцания было нарушено появлением Варьки. Заметив Евсея Данилыча, она потопталась на месте и уже была готова повернуть вспять, но Венька окликнул ее:
— Ну, чего застеснялась? Иди, иди, не съедим.
Он бесцеремонно подвинул локтем Евсея Данилыча и, потянув за руку упиравшуюся Варьку, посадил ее рядом с собой.
— Куда ходила?
— На поле была, обмеряла. Сеют наши, — прерывисто дыша, сказала Варька и затеребила конец зажатого в кулачке платка.
В семнадцать лет ей все было внове — и Венькина рука, лежавшая на ее плече, и почему-то ставший теперь таким волнующим запах обыкновенного табака, исходящий от него, и сознание его власти над всем ее существом, и то, что бешеный весенний воздух, стоит только поглубже втянуть его ноздрями, так и пронимает ее всю, до тонюсенькой жилочки…
— Не говорил еще? — тихо спросила она Веньку.
— Не приезжал, ждем.
— На поле был. Я думала, сюда поехал. Знать, завернул куда-нибудь.
Она тихонько повела плечом, стараясь освободиться от ставшей слишком вольной Венькиной руки.
— Ну-ну, чего? — снисходительно проворчал он. — Чего ты меня до сих пор дичишься, не съем.
— Едет! — подскочила вдруг Варька. — Ой, побегу… Едет!
Поправляя сбившийся платок и оскользаясь на весенней грязи, она пересекла улицу и ударилась прогоном в поле, разогнав по пути гомонливое стадо гусей.
— Ну и бес! — с восхищением сказал Евсей Данилыч, но сейчас же постарался принять озабоченно-почтительное выражение лица.
К правлению на белоногом жеребце, запряженном в какой-то нелепый извозчичий тарантас, подъехал председатель Коркин. В полувоенной фуражке, какие давно уже не продают, а шьют только по заказу, круглый, плотный и быстрый в движениях, Коркин соскочил с тарантаса, бросил в него кнут и привязал жеребца к балясине. Пока он это делал, Венька с независимым видом стоял на крыльце, а Евсей Данилыч топтался вокруг коня и нахваливал его на все лады. Он охлопывал его круп, трепал по шее, процеживал сквозь пальцы давно не стриженную гриву и, наконец, дал прихватить губами свое ухо.
— Ко мне? — спросил Коркин, ступая на крыльцо.
— Ну, председатель, давай рядиться, — развязно говорил Венька, идя вслед за ним по темному коридору. — Слышал, телятник тебе надо строить. Коль сойдемся в цене — вот он, я.
Коркин открыл ключом дверь, и все трое вошли в маленький, загроможденный конторского вида мебелью и сплошь заваленный початками кукурузы кабинет. Не пучки пшеницы, ржи или ячменя, а именно эти восковато-желтые початки, как знамение времени, лежали на столах, подоконниках и в углах председательского кабинета.
«Не даст», — подумал Евсей Данилыч, смущенный столь деловой обстановкой, и сел в сторонке, решив подождать, когда уйдет Венька.
— Слушаю, — сказал Коркин.
— Так будем рядиться, Григорий Иваныч? — спросил Венька. — А то перебьют у тебя мою бригаду устюжские, будешь тогда локти кусать. По рукам, что ли?
Венька, как в конном ряду, выставил из-под полы пиджака руку и задорно сверкнул на председателя своими Угольными глазами.
— Двадцать тысяч дашь?
Евсей Данилыч восхищенно крякнул. Умеет же этот Дикарь обстряпывать дела… Эх, ему бы, Евсею Данилычу, такую хватку!
— Копейки не дам, — негромко отрезал Коркин.
— И правда! Ишь чего захотел… Двадцать тысяч! — сказал из своего угла Евсей Данилыч. — Да за двадцать-то тысяч, знаешь…
— Молчи ты, — огрызнулся на него Венька. — Смотри, председатель, промажешь. Восемнадцать — последнее слово.
Коркин засмеялся и пожал плечами.
— Не сойдемся. Ступай, мне некогда.
— Черт с тобой, двенадцать, — круто съехал Венька. — Пиши договор. Три — вперед. Да ты, видно, строить не хочешь! — усмехнулся он, увидев, что Коркин только махнул рукой. — Так бы и сказал сразу, нечего тогда тут лясы точить.
— Почему? Строить будем, — спокойно сказал Коркин. — Только нынче решили без дикарей обойтись. Довольно им колхозных денежек в карманы посовали. У нас свои плотники не хуже, и карманы у них не уже. Так, что ли, Данилыч?
— Известно! — встрепенулся тот и про себя радостно подумал: «Даст».
— Станут они тебе за трудодни ломить, — снова усмехнулся Венька. — Нынче дураки-то повывелись. Вон спроси его, — кивнул он на Евсея Данилыча, — станет он за трудодни строить? А коли и станет, так через пень колоду. Глядишь, года через три поспеет твой телятник… Ну, скажи, старик!
Евсей Данилыч приник и, не найдя, что ответить, забормотал невнятное.
— А что ему не работать? — загорелся вдруг Коркин. Он выдернул ящик стола, схватил какую-то книжку и, чуть не отрывая страницы, стал листать ее. — Вот. По установленным нормам на трудодни он получает? За качество получает? За досрочное выполнение получает? Если утвердим его бригадиром — премию получает? Чего же ему еще?
Он дернул к себе счеты и быстро застучал костяшками.
«Все дело, подлец, испортил, рассердил человека, — с укором подумал Евсей Данилыч. — Теперь не даст».
А Венька не унимался.
— На счетах-то у тебя ловко получается. Чего только дашь-то под эти костяшки?
— Дадим, — уверенно сказал Коркин. — Вот решили дать аванс на трудодни по два с полтиной. И каждый месяц давать будем. У тебя, Данилыч, сколько трудодней?
— Чего там! — махнул Евсей Данилыч рукой. — Семьдесят, не знаю, наберется ли.
— Ну, твоя вина, что мало. Получишь всего сто семьдесят пять целковых.
— Когда? — спросил Евсей Данилыч.
— Да хоть сейчас. Если у бухгалтера готовы списки, иди да получай.
— Ну да? — изумленно и недоверчиво спросил Евсей Данилыч. — Сейчас можно получить?
Коркин внимательно посмотрел на него.
— Да ты, я вижу, проспался только сегодня. Еще позавчера решили на правлении авансировать по два с полтиной. Весь колхоз знает.
Не сказав в ответ ни слова, Евсей Данилыч поднялся и направился к двери. Весь предыдущий разговор, и особенно упоминание Коркина о том, что его, Евсея Данилыча, могут утвердить бригадиром, требовал немедленного реального подтверждения.
Когда через несколько минут он вышел на крыльцо, там уже стоял Венька и зло расправлял исковерканную во время разговора с председателем шапку.
— Ну и жмот! — ища сочувствия, сказал он Евсею Данилычу. — Тугой человек, одно слово.
— Да уж точно! — охотно согласился Евсей Данилыч, но в голосе его слышалось скорей восхищение, чем сочувствие.
Проводив взглядом Веньку, напропалую топавшего по загустевшей грязи, он вынул полученные сто шестьдесят семь рублей, из них семнадцать тщательно упрятал за подкладку шапки, а остальные положил в карман.
К дому он подходил с лицом торжественным и лукавым. Сейчас он доставит себе маленькое удовольствие — покуражится, прикажет вздуть самовар, заставит чисто прибрать стол, откажется пить из надтреснутой чашки, а потом, когда жена будет доведена до предельного градуса и приготовится запустить в него какой-нибудь твердостью, вдруг объявит, что его хотят поставить бригадиром строительной бригады, и как бы в подтверждение этого бухнет на стол полторы сотенных… Знай, мол, наших!
А Венька между тем уже вышел за село и шагал по полевой дороге. Жаворонки трепетали в струящемся над полями воздухе, через дорожные колеи неуклюже перелезали еще сонные лягушата, рыженькая крапивница совершала свой первый полет, и Венька мало-помалу обмяк, захваченный и покоренный всеобщим праздником весны. Когда он нашел Варьку, то на лице его не было и тени прежней озабоченности и досады.
— Подрядился? — сияя своими русалочьими глазами, встретила его Варька.
— Куда там! — засмеялся он. — Такой тугой человек — не подступись. Придется в Устюжье ехать. Туда сами звали.