Молчание золота

— Конечно, есть, — сказал я. — Например, у меня есть предложение проследовать со мной в Самарканд, где нас ждет не дождется майор Джалилов. Я, конечно, понимаю, что для вас какой-то майор ничего не значит. Но я — так и вовсе капитан, а вы вот снизошли до разговора со мной. А поговорить за столом… что ж, можно и поговорить. Вот только разговор у нас пойдет не совсем такой, как вы предполагаете. Но пока мои друзья здесь отсутствуют, я хотел бы вызвать вас на откровенность, Рустамов. Не вы ли были тогда в тутовой роще в апреле этого года — примерно в таком же халате, как сейчас? И так же прихрамывали, естественно…

— Вы имеете в виду нашу первую встречу? — улыбнулся Эмир. — Да, для вас это, наверно, и в самом деле было незабываемо. Ну что ж, не откажусь ответить на ваш вопрос. Тем более тут все просто. Я полагаю, там, в роще, вам привиделись всяческие ужасы, обусловленные галлюцинациями? Ну что ж, честь вам и хвала за то, что вы сумели меня узнать. Хотя, наверно, вы приняли меня за… Тамерлана, не так ли? За Железного хромца, эмира Тимура, повелителя полумира? Неудивительно. Препарат, изобретенный Мантикорой, вообще способен на чудеса. Например, растворившись в воде, он превращается в смертельный яд, в сочетании с кокаином способен вызвать творческий взрыв у человека искусства. Будучи добавлен в белое вино, он дарит невероятное наслаждение с женщиной, поразительно обостряя все чувства. тут возможно бесчисленное количество комбинаций, и порой не верится, что один и тот же белый порошок способен оказывать такое РАЗНОЕ воздействие на человека.

— И самое главное, что он куда безвреднее, чем любой из имеющихся в мире наркотических средств, — вмешался Арбен Густери. — Да это и не наркотик, если уж на то пошло. Это — эликсир счастья, вытяжка блаженства в чистом виде.

— Не тратьтесь попусту, господин Густери, не надо мне рекламировать вашу отраву, — сказал я. — Лучше скажите, что случилось под Аввалыком?

— А это не у меня нужно спрашивать, а у некоего Ламбера, о котором вы, верно, много раз слыхали, — сказал Эмир.

Стоявший у самой стены французский археолог заметно вздрогнул и сжал обеими руками автомат (я видел отражение француза в огромном, от потолка до пола, трюмо), но о себе не напомнил. Да на него и не обращали внимания…

До поры до времени.

— Этот Ламбер, как вам прекрасно известно, в прошлом году был здесь, в Самарканде и его окрестностях, где вел работу по раскопкам. Наш человек из Москвы, насколько мог, курировал его работу. Но он оказался не в силах уследить за Ламбером. Француз обвел его вокруг пальца, удачно скрыл результат своей работы и — главное — припрятал партию товара.

Я подался вперед:

— Товара? Припрягая?

— Да, того самого препарата. Мы не дали названия этому веществу поэтому называем его именно так: препарат. Безлико, конечно, но эта безликость плавно перетекает в многоликость и универсальность, что и является главными отличительными качествами гениального синтетика Мантикоры, — сказал Эмир.

— Да что вы такое несете! — медленно выговорил я. — Леон Ламбер спрятал партию вашей синтетической отравы?

— Именно так. Причем припрятал не где-нибудь, а, по всей вероятности именно там, где он производил раскопки и нашел золото. В том числе и тот самый браслет, который он подарил своей любовнице, — тот самый, что нашли у убитой Энн Ковердейл. А что? Наверно, он наткнулся на какой-нибудь укромно расположенный древний склеп, очень подходящий для тайника. Ну и началось… Я же сказал, что препарат, будучи растворен в воде, действует как яд, давит на психику человека и разрушает ее. Он спрятал партию вещества, весной в предгорьях начал таять снег — и пожалуйста… Теперь вы меня понимаете? Кишлак Акдым погиб из-за того, что вода подмыла тайник Леона Ламбера. Вы и сами чуть не погибли… и…

— Точнее, меня чуть не убили ваши люди! — перебил я. — Врезали по спине то ли щупом для раскопок, то ли чем-то наподобие! Неудивительно, что я принял их за чудовищ, ведь они, кажется, были в противогазах, с фонарями, в защитных комплектах одежды!

— А за кого вы их приняли? За… за дэвов, верно? — Эмир даже развеселился. — Судя по всему, вам долго рассказывали о них, и воспоминания об этих рассказах под воздействием препарата облеклись плотью и стали реальностью. Да-да, именно так, — продолжал Эмир. — И очень жаль, что этот француз, господин Ламбер, до сих пор не знает, к каким страшным для мирных жителей последствиям привело его своекорыстие. Его нежелание делиться. Я бы повторил ему эти слова в глаза. Потому что так дело не делается. Так подвести всех своих коллег… и…

— Ты врешь, сволочь! Ты все врешь!!

Эмир замолчал. Он недоуменно поднял глаза и увидел, как прибывший с нами человек со странным, нелепо подергивающимся лицом — одна половина неподвижна, вторая исказилась яростью — направляется к нему и черное дуло автомата смотрит прямо в глаза ему, Тамерлану Рустамову.

— Это ты, сволочь, убил Лену а если не ты, так твои упыри!.. Ты подстроил ту автокатастрофу! И ты еще осмеливаешься говорить мне что-то? Чем ты лучше меня? Такой же… людоед!

У Тамерлана Рустамова округлились глаза, хотя, казалось бы, антропологически это было совершенно невозможно. Густери сделал какое-то резкое движение правой рукой и вскочил, глядя прямо на Ламбера. У еще недавно невозмутимого наркобарона, великого и ужасного Арбена Густери по прозвищу Гусеница, сейчас был вид школьника, застигнутого строгим учителем врасплох. Он даже рот приоткрыл, глядя на Ламбера с автоматом в руках, и выдохнул:

— Т-ты? Значит, у тебя теперь такой внешний вид, да, Леон? Я так и думал, что ты должен быть тут… поблизости. Была информация, что ты потерял память. Это… это правда?

— А какая теперь разница? — выговорил тот. — Да, так и было. Но память возвращается ко мне. Кусками, фрагментами. И твою рожу, Густери, я всегда вспомню, хоть ты и перекроил ее еще серьезнее, чем я. И теперь мне хотелось бы знать только одно: кто сорвал тормоза в моей машине? Все остальное — мелочь. Ты ответишь мне на этот вопрос, Арбен? Все остальное можешь оставить при себе, все остальное мне уже и не нужно! Ну, так ответишь?

— Да, я отвечу тебе, — растерянно отозвался Густери. — Но неужели ты сам ничего не помнишь?.. А ведь я искал тебя, Ламбер. Я чувствовал, что мы требуемся друг другу, чтобы снять все недоговоренности. Неужели ты думаешь, что это по моему распоряжению сорвали тормоза в твоей машине? Бедный, бедный…

Я взял со стола свой автомат и, сверля глазами Арбена Гусеницу, перебил его:

— Ничего, что я тут? Не мешаю, нет? Мне тоже о многом нужно у тебя узнать, правда, об остальном говорить будем не здесь… Но сейчас ты уж ответь, Арбен, человеку — кто сорвал тормоза на его машине? Нам пришлось немало помучиться из-за его тяжелой травмы, мы до сих пор не можем решить некоторых вопросов — и все из-за этой дурацкой автокатастрофы. Так что ты уж просвети нас, Арбен.

Густери уселся обратно в кресло и пожевал губами. Ответил, обращаясь к Ламберу:

— Ну что же, хорошо… Ты можешь мне не верить… я сам некоторое время думал, что это сделали люди Эмира… Но они тут ни при чем. Знаешь, мне тут припомнились твои слова, Леон. Как-то мы сидели с тобой, Леон, беседовали. Ты говорил о своей женщине…

— С тобой, Густери?! — вырвалось у Леона Ламбера.

— А что ты удивляешься? Степень доверия между нами установилась куда большая, чем, скажем, у меня вот с ним — с Эмиром. Да, ты говорил со мной. О своей женщине говорил. Прежде чем уехать сюда, в Самарканд, осенью прошлого года говорил.

Ну и ну! Интересные вещи рассказывает Густери! Самое примечательное, что он, кажется, не врет, да и нет смысла ему врать здесь, сейчас и по ЭТОМУ поводу. А Густери продолжал, оживляясь все больше (его темные глаза лихорадочно сверкали, как от сильного возбуждения):

— Ничего, что я буду разглашать интимные вещи? Ну так вот, твоя Елена тебе изменяла. Все время изменяла, и ты решил ее наказать. Ты давно хотел подарить ей новую машину, ну вот и подарил. Собственный новенький «пежо». Разве ты не помнишь, Ламбер, что САМ сорвал тормоза на своей машине? Я не могу знать этого точно, но, судя по тому, что ты мне говорил, ты собирался поступить именно так, причем мечтал разбиться вместе с ней! Я тогда взвился на дыбы, услышав всю эту чушь… потому что разменивать свою ценнейшую жизнь на жизнь какой-то изменившей мокрощелки… это просто гнусно, нелепо и недостойно сильного мужчины!