Молчание золота

Первый бросился на меня, сразу заслонив своей тенью все сущее. Он показался мне огромным, раза в два больше меня. От него остро, едко пахло какой-то гадостью, Эта особь располагала уже двумя глазами, и не красного, а желтого цвета. Я ударил его ножом — ножик показался мне жалкой зубочисткой по сравнению с этой громадной тушей. Впрочем, практически беспрепятственно я вогнал ему нож под ребра, или что там у него?.. Но, казалось, мерзкая тварь и не почувствовала ничего. Его пятерня сомкнулась на моем предплечье так, что у меня затрещали кости. Мне удалось извернуться и пнуть его по ноге, в одну из самых болезненных точек, под коленной чашечкой. И подействовало!.. Нога подломилась, и загадочное создание рухнуло на одно колено, испуская глухой рев. Я выдернул у него свою руку и хотел уже было бежать, спасаться отнюдь не позорным бегством… но тут подоспел второй!

Яростный блеск его глаз в буквальном смысле ослепил меня. Я машинально заслонился ладонью, и только благодаря этому чисто рефлекторно мне удалось отразить страшный удар, направленный мне в голову. Отразить частично: не попав прямо в голову, ручища этой твари скользнула по моему плечу, в клочья разрывая крутку, рубашку и тело под ней. Боли я не почувствовал.

Так всегда в бою. Будет время — почувствую позже, если СМОГУ.

Я крутнулся на месте, уходя от его жутких объятий, и достал его левым боковым в челюсть. Интересно, есть у него челюсть?.. Оказалось, есть. Башка дэва мотнулась в сторону, разбрызгивая слюну, но сам он не сдвинулся с места ни на сантиметр. Я ударил его ножом в лицо. Вот тут урода проняло. Махина заревела, поднося к морде громадные ручищи, и начала заваливаться назад… В глаз я ему попал или еще в какое роковое место, я увидеть не успел. Может, не успел в том числе и потому, что тут меня настиг ТРЕТИЙ.

От его удара я отлетел к самому стволу тутового дерева и неловко ударился головой. В другом случае я успел бы скоординироваться и ни в коем случае не позволил бы себе такого дилетантства: удариться головой!.. А тут…

Какая-то возмутительная, равнодушная слабость вдруг разлилась по телу Проще говоря, мне, Сергею Пастухову, РАСХОТЕЛОСЬ СОПРОТИВЛЯТЬСЯ. А это означало — расхотелось жить. Пред глазами поползли бледно-зеленые, тускло переливающиеся полосы. Отчаянно кружилась голова. Сжимаясь гибельной удавкой, пульсировало вокруг меня черное пространство ночи. Не хочу сопротивляться, жить… Как же так?.. Нужно драться, пытаться что-то противопоставить этим мерзким тварям, над самим существованием которых я только сегодня скептически подсмеивался. Нельзя так, нельзя, солдат! Ты должен драться до последней капли… до последней… и…

Оля. Настена. Наверно, они уже ужинают. Тепло ли в Ташкенте? Тепло. А как же, разве бывает иначе. Конечно, тепло. Впрочем, какая теперь разница?.. Настена. Оля.

За время этой парализовавшей меня слабости подступившие ко мне твари десять раз успели бы меня убить. Но они почему-то не спешили. Медлили, словно кого-то ожидали. И вдруг в сплошном черном заслоне их огромных туш образовалась брешь, и следом я увидел в нескольких шагах от себя… человека. Человека!.. На нем был расписной златотканый халат, он шел медленно, очень медленно. Особенно в сравнении с молниеносностью его подручных. Да, подручных. Именно. Мне как-то сразу вступило в голову осознание того, что вот он — главный.

И главный миг из тех последних мигов моей жизни, что у меня остались.

Походка человека в халате вдруг заставила меня прийти в себя совершенно. Расслабленности моей как не бывало. До этого, может быть, меня и посещало запредельное ощущение того, что вое это не на самом деле, что я крепко сплю, усыпленный питательными яствами Тахира-ака. Сейчас это ощущение нездешности ушло. Мне стало холодно, остро режущая ясность вошла в глаза.

Человек ХРОМАЛ.

Я мотнул головой и, испустив короткий задушенный вопль, раавернулся к ним спиной и ринулся мимо ствола тутовника, о который я так неловко приложился головой. Наверно, они этого не ожидали. Просто не ожидали. Однако и в последний момент когтистая лапа все же достигла меня. Звонкая боль распахала спину, и ее я почувствовал сразу, и был благодарен этой боли, потому что она принесла с собой еще больше ясности. Теплые струйки согрели спину. Я скатился с крутого склона и, по звериному наитию найдя тропу, которой я сюда поднялся, кинулся прочь.

В непроглядную, спасительную тьму, в которой одиноко мерцали несколько огней.

Огней проклятого поселка Аввалык.

Не помню, как я одолел двадцать или около того километров от Аввалыка до окраины Самарканда, где я остановился. Тахир-ака, правдивый хозяин, где ты!.. Я стремительно вошел, почти вбежал в дом Тахира-ака, почти вышибив дверь ударом ноги.

— Что с тобой, уважаемый?

У меня мутилось перед глазами. Как после сильного, выверенного удара в основание черепа. Я выхрипел:

— Водки дай!

Он стал через голову сдирать с меня куртку, висящую лохмотьями, а потом пропитавшуюся кровью рубашку что-то быстро-6ыстро приговаривая по-узбекски. Впрочем, даже если бы он говорил по-русски, я едва ли понял бы много.

— Что с тобой, что с тобой, почтенный? — И, не дожидаясь моего ответа, продолжал говорить, а перед моим носом назойливо крутился его узловатый темный палец: — А ведь я сразу говорил, что там, возле Аввалыка, нечисто!..

— Да, грязь на улицах поселка… непролазная, выговорил я, — а вверх по подъему подмыло тутовую рощу С камня течет вода. Шляются разные. И в кишлаке воняет. И вообще…

— Да я не о том, ой не о том, уважаемый, вовсе не об этом я речь держу Ты свою спину видел? А плечо — видел? Нет? Не видел? Ай, спина! Так вот, она у тебя вся располосована, так, как будто.

— Как будто по ней прошлись когти этого вашего дэва, или что там за тварь я встретил в предгорьях!.. — сказал я, откидываясь на лежанку; на бок (на спине больно) и принимая из рук Тахира-ака тонкую пиалу, из которой тянуло знакомым, совсем не в духе местного колорита, запахом спирта. Я хватанул водки раз и другой, потом опрокинул в себя все содержимое пиалы и, перевалившись на живот, сказал: — Вот что, почтенный мой Тахир-ака. Признаю себя идиотом. Не верил, что ты мне рассказывал… не верил во всю эту чертовщину. Но что-то и в самом деле тут вовсе не ладно. Ты правильно сказал: легко рассуждать о чертовщине, сидя в теплом и ярко освещенном… доме. И совсем, совсем по-другому — там, на этих проклятых тропах!

— Между прочим, — назидательно заметил Тахир-ака, — места здесь очень красивые… — Непрерывно что-то говоря, он принялся за мою спину.

Утомительный бубнеж хозяина то приближался, то отдалялся, отдельные куски его речи вываливались из моего сознания, и только чувствовал я, как его пальцы втирают в мою поврежденную спину какое-то вязкое, едко пахнущее средство, от которого сразу становится легче.

— …пробежать по тропе еще минут этак семь или десять, а там — вай-вай! — попадаешь в удивительное место. Аллах велик! Тропа сбегает вниз, и, знаешь ли, пересекает зеленую поляну небольшого сая. Э, вай бо-бо! Жажда мучит, а там благодать… бу-бу… Надо только сделать несколько шагов вниз и заглянуть под лбы камней. Там бьет родник. Вода чистейшая, как… бу-бу… с запахом мяты, почти живая!..

Видимо, этими успокоительными словами о красоте своего родного края хозяин пытался как-то успокоить меня. Конечно, я благодарен Тахиру-ака за его заботу, но лучше бы, честное слово, этот болтливый корчмарь помолчал. «Никогда бы не подумал, что мне по роду деятельности еще дано получать такие свежие ощущения, — ползла внутри меня прямая, четкая, как телефонограмма, нить мыслей, — давно не приходилось сталкиваться с такими прыткими и опасными тварями. Движутся они, надо сказать, гораздо быстрее каких-нибудь рэкетиров с подмосковных дорог, промышляющих «бомбежкой» дальнобойщиков. Хотя, к чести братков, выглядят они поаккуратнее, чем эти твари из тутовой рощи… Все-таки братки в культурном обществе вращаются с водилами, блядями, прочим мирным и законопослушным людом. Но черт бы с ними, с братками!.. Что было со мной-то? По характеру раны на спине ждал меня каюк — последний раз такую я получал разве что в годы своей боевой юности, когда мне располосовали спину вилами, и хорошо, что не пропороли бок.