Молчание золота

После этого брат поведал Халилову что его жена превратилась в какое-то страшное чудовище с лицом шакала, лошадиной гривой и телом огромной толстой змеи. Описание этого чудовища до мелких деталей напоминало какое-то страшилище из темных дехканских суеверий, которым сам Халилов пугал Ахмада в детстве.

— Я видел это собственными глазами, — твердил Ахмад.

— Да я когда-то сам придумал для тебя это чудище… — попытался убедить его Халилов, хотя у него самого по спине катился ледяной пот. — Ну не совсем придумал, конечно, но приукрасил точно — чтобы пугать тебя, когда мы были еще совсем маленькими.

— Тогда ты говорил, что слышал это от дедушки Абдрахмана, — не соглашался Ахмад, отводя свои мутные глаза. — Что этот дэв может врасти в человеческую плоть… слиться с человеком и стать им самим! И вот… и вот Гулиншах… моя собственная жена…

Халилов не стад слушать дальше. Он подхватил брата на руки, потащил в дом. Брат вздрогнул всем телом и потерял сознание. Его багровое от напряжения лицо стало быстро бледнеть, щеки тяжело, неестественно отекли. Под полуприспущенными веками вывернулись мутные пятна глазных яблок. На мгновение Халилову даже показалось, что брат перестал дышать. Нет!.. Показалось. Но что показалось тем людям, которых он, Халилов, видел возле деревни, и главное — что показалось Ахмаду если он вдруг с такой ненавистью, с такой отчаянной животной злобой, никогда за ним не замечавшейся, убил, растерзал собственную жену? Халилов положил брата на постель, подумал и решительно выпил еще коньяку. Думал, это хоть немного успокоит нервы. Но нет… Стоило ему присесть на корточки, чтобы отдохнуть, как тут же почудилось, будто со двора просачиваются какие-то странные, длинные звуки, похожие на чье-то приглушенное пыхтение. Или — на стон, нет? По коже Халилова пробежали мурашки. А что…. А что, если это звуки, которые может издавать… все еще ЖИВАЯ Гулиншах? Хорош, хорош он, Халилов! Там умирает женщина, которую, возможно, еще есть шанс спасти, а он — здоровый, взрослый мужик! — поддавшись каким-то детским страхам своего брата, теперь шарахается от каждой тени!

Халил Халилов выскочил во двор. И этот двор, освещенный языками пламени, которым был охвачен дом кузнеца, вдруг показался ему самый страшным местом в мире. Пламя при его появлении вспыхнуло с новой силой, что-то затрещало, с грохотом повалилась крыша, и несколько перелетевших во двор Ахмада головешек запалили крышу братова сарая, а потом задымился и хлев. Но не это теперь напугало гостя, нет!.. Ему почудилось… впрочем, отчего же почудилось!., он воочию узрел, как из медленно закопошившейся тени у самой стены хлева вдруг глянули на него чьи-то горящие, налитые злобой глаза… а потом двинулась прямо к нему, Халилову, разрастающаяся прямо на глазах черная громада. Халилов взвизгнул и, перемахнув через изгородь, бросился бежать. В беспамятстве он промчался по всему кишлаку, забыв и думать о таких пустяках, как лежащий без чувств ополоумевший брат и его зверски убитая жена. Перед глазами стояли злобные глаза какой-то мифической нелюди… какой-то ожившей твари из древних суеверий местных дехкан, темных, невежественных людей. Халилов не был ни темным, ни невежественным, но когда он добрался до дома своего друга Тахира-ака, его голова была седа. И не смог, не смог он толком объяснить хозяину корчмы, ЧТО же так страшно напугало его, ЧТО видел он там, во дворе брата… Наверно, Халилов бежал ничуть не медленнее того напуганного невесть чем бедолаги, который сломал себе шею. Халилу повезло больше: он отделался несколькими глубокими царапинами, вывихнутой рукой и сильно ушибленным левым коленом. Явившись к Тахиру-ака, он практически тут же потерял способность ходить.

— Он лежал у меня в доме, не шевелясь, до самого утра, а потом еще до вечера следующего дня и не смог выйти из дома, оставшись еще на ночь. Только через две ночи, проведенных у меня в доме, Халил сумел немного прийти в себя. Он снова стал говорить о том, что, верно, сбылось древнее проклятие, потому что эти чужеземные археологи шарили очень настойчиво; к тому же утверждали, что у них есть какие-то новые находки и…

— Понятно, — сказал я, наконец найдя долгожданную брешь в многоречивом рассказе хозяина, он сделал паузу. — Значит, этот Халилов увидел нечто чрезвычайно его напугавшее. Мистическое. Так? Что-то вроде собаки Баскервилей, да?

— Вот ты смеешься, уважаемый, — обиделся Тахир-ака, — а между тем не знаешь, что творится теперь в окрестностях этого самого Аввалыка. Люди боятся приходить туда, а, между прочим, там обычно очень много туристов. Пустует много турбаз, пансионатов, никто не хочет ехать!.. Разве ты не слышал? Даже власти уже заинтересовались, прислали туда каких-то своих, из особых служб…

— И что же?

— А я стараюсь не узнавать больше ничего об этом проклятом месте, — решительно заявил хозяин. — Мне достаточно и того, что выгорел кишлак Акдым, где жила семья Халила Халилова. Дотла выгорел…

— А когда, вы говорите, произошла эта трагедия с… вашим другом?

— В пору, когда с гор сбежали первые потоки, — по-восточному красиво отозвался тот. — Недалеко уже оставалось до твоего приезда ко мне в гости, дорогой.

— Ладно, завтра, пожалуй, съезжу, сам посмотрю на эти ваши легендарные места у предгорий Аввалыка. Уж больно интересно ты рассказываешь.

Хозяин замахал короткими ручками, то высовывающимися из рукавов халата (Тахир-ака «при исполнении» старался одеваться сообразно традициям своего народа, чтобы привлекать больше посетителей), то снова ныряющими обратно.

— И не думай! Даже не думай об этом, почтенный гость. Все те кишлаки, что расположены поблизости, давно уже опустели, да и первые заезды в санатории и пансионаты отменены. Я же говорил! Или ты думаешь, что мы все тут дураки, как это порой представляют у вас там, на Западе, в России, особенно в Москве? Вышел, мол, темный урюк из свой сакля, что в кишлак, сел на ишак и поехал на восточный базар покупать айва и кишмиш? Так нет же, дорогой Сергей-ака!

На следующий день я все-таки отправился в Аввалык, о котором мой хозяин, Тахир-ака, человек весьма трезвомыслящий, незамеченный ни в легковерии, ни в склонности к пустозвонству, распускал такие противоречивые слухи.

С утра я пошел прогуляться по Самарканду, заманивающему своими многочисленными достопримечательностями, средневековыми минаретами, а также доносящимися отовсюду запахами жирного плова, шурпы, лагмана. Этот последний особенно активно пытались продать мне на каждом шагу говорливые смуглые торговцы, в результате чего самому расторопному из них удалось-таки навязать мне целое блюдо этого узбекского разносола. Этот самый лагман, не к еде будет упомянуто, хоть и был вкусный, показался мне чем-то вроде той жуткой похлебки с макаронами, которой пичкали нас еще в армии. Но лагман был потом, уже в конце моей экскурсии. Честно признаться, если бы не мои спецнавыки по ориентированию на местности (любой), я бы немедленно заблудился. У узбекских властей есть скверное обыкновение не вешать на улицы таблички с названиями и не нумеровать дома. А планировка города чрезвычайно запутанна — это вам не Москва с ее четкой радиальной структурой, хотя тут, конечно, и размеры несовместимы. Собственно, в древности город, как и многие другие среднеазиатские города, строили со специальным умыслом запутать пришлых: дескать, свои и так все назубок знают, а вот чужак!.. Пришлось ощутить на себе эту хитрость в полной мере. Впрочем, это мелочи, совершенные мелочи. От центра Самарканда, от автовокзала, я и выехал в злополучный поселок Аввалык, близ которого развернулись такие своеобразные, скажем так, события.

Слава богу, автобус последовал через весь поселок и вывез меня к самой южной окраине его, откуда уже поднималась дорога к первым предгорьям Зеравшанского хребта, освещенного закатными лучами солнца. Я поднялся на первый перевал и пожалел, что иду один, без жены и дочери. Вот бы полюбовались вместе со мной!.. Несколько рощ, помалу одевающихся зеленью, бурные речушки, пенно сбегающие с предгорий и образующие несколько водопадов, нерукотворные каменные изваяния, которые так привлекают к себе любителей активного отдыха, — все это складывалось в чрезвычайно красивый ландшафт. Я пошел в гору. Дорога oт автобусной остановки тут была одна — верно, тем же самым путем направлялся и Халил Халилов. После чего с ним поступили так жестоко. Дорога, извиваясь, шла вдоль берега местной реки. Кажется, Акдарья ее название.