Молчание золота

Он повествовал так колоритно и сочно, что мне жутко захотелось дыни и еще пить. Все-таки у этого мошенника был прекрасно подвешенный язык. Но я сказал:

— Да какой чай, жара!

— И все-таки я думаю, что русские не умеют пить чай, — сказал этот румяный чайханщик с двумя старомодными косичками, какие мужчины носят разве что в самых далеких и диких кишлаках, но отнюдь не в романтичном Самарканде. — Да я тебе, дорогой, сейчас налью такого отличного зеленого чаю с бараньим жиром, что тебе тут же будет прохладно!.. А когда ты покушаешь плова, э!.. — И он, поцеловав кончики собственных пальцев, прищелкнул ими в воздухе.

Он, как всегда, оказался прав: потрапезничав и снова задремав после сытной еды, я почувствовал себя прекрасно. Словоохотливый хозяин был все так же склонен к безудержной болтовне, и я, подремав, вопреки обыкновению, тоже почувствовал желание с ним поболтать. Мне вспомнилась цитата из стихотворения классика, которую, помнится, приводил по примерно аналогичному поводу наш начитанный Артист, он же Семен Злотников: «Сам чайханщик с круглыми плечами, чтобы славилась пред русским чайхана, угощает меня красным чаем вместо крепкой водки и вина».

— Мне приснился дурацкий сон, — пожаловался я хозяину. Наверно, от жары немного сплавились мозги.

— Не говори, что сны дурацкие!.. — тут же возразил чайханщик. Тут древняя земля, очень древняя, и она никогда не навевает дурацких снов. Ваши города еще не были даже лесными вырубками, когда на этом месте шумел великий и славный город, равного которому не было на свете! И мудрецы стекались сюда рекой, так что не говори, не говори про дурацкие сны!

— Наверно, накануне наслушался от тебя разных… — я чуть не сказал «глупостей», но подумал, что накликать на свою голову еще один разветвленный монолог хозяина было бы с моей стороны, по меньшей мере, глупо и завершил: — Разных историй. Вот и приснилось.

— Что же тебе приснилось? — спросил хозяин.

— Странный сон, — сказал я. — Хромой царь отрубает голову своей жене. А перед этим дарит ей драгоценность. Интересный такой сон, с местным колоритом, так сказать.

Лицо чайханщика вытянулось. Он пробормотал что-то на своем языке и наконец, снова перешел на русский. Только теперь, вопреки обычной своей бойкости, он запинался и бледнел (насколько вообще можно бледнеть при такой интенсивности окраса лицевых покровов). Наконец он произнес:

— Что вы сказали? — Перешел на «вы», о как! — Сон про… про хромого царя, так?

— Да, так, подтвердил я, хромой, с серым лицом, узкоглазый.

— Э, не говори, не говори так! — почти возопил чайханщик, пятясь и натыкаясь на какой-то кувшин с кислым, остро пахнущим пойлом. Хозяин на ногах устоял, а вот кувшин опрокинулся. Отчаянно ругаясь на своем языке, хозяин исчез в створе боковой двери. Я недоуменно посмотрел ему вслед, искренне удивленный тем, что краткое изложение сна (кратчайшее, план-конспект, можно сказать!) вызовет такую бурную и, надо признать, достаточно странную реакцию. «Хромой царь». Порывшись в своей памяти, я вспомнил о некоем знаменитом завоевателе Тимуре, он же Тамерлан. Как раз он и страдал хромотой, в детстве упав с коня. Кажется, столицей его владений был как раз Самарканд, где я в данный момент находился. Непонятно только, чем это имя грозного, но давно подзабытого властителя так напугало моего отнюдь не робкого хозяина…

Я устремился за ним и спросил, еле сдерживаясь от смеха (уж больно забавно он выглядел, напуганный, с полами халата, сплошь залитыми злополучной жидкостью из кувшина, с ходящими ходуном руками):

— А что, уважаемый Тахир-ака, что так встревожило тебя в моем сне? Я же, кажется, сам предупреждал, что он довольно нелепый…

В тот момент, когда я произносил эти слова, хозяин нервно пожирал с огромного глиняного блюда-лягана длинные куски дыни прошлогоднего урожая (нынешний, понятно, ну никак не мог вызреть к апрелю). Но на слове «нелепый» Тахир-ака ужасно переменился в лице и, издав какой-то сдавленный звериный стон, запустил в меня дынной коркой. Дыни в Узбекистане не чета тем, какие впаривают нам на российских базарах различные сомнительные торговцы. Попади эта корка мне в голову не миновать легкого сотрясения мозга. К счастью, моя реакция, хорошая от природы и оттренированная годами, не дала сбоя, я довольно легко уклонился. Дынная корка шлепнулась в стену и сползла на пол. Я посмотрел на трясущегося от диковинной смеси страха и гнева хозяина и, уперев правый кулак в бок, грозно спросил, отбросив цветистую восточную вежливость:

— С ума ли ты сошел, дядя? Что на тебя нашло? Что такое?

— Ты не поймешь… русские не поймут, — забормотал он я, сунув клочковатую бороду себе в рот, принялся интенсивно ее жевать, словно надеясь, что таким своеобразным способом сумеет держать слова, буквально рвущиеся с языка. В иной ситуации это выглядело бы по меньшей мере комично, однако сейчас мне было определенно не до смеха. Нет, мой хозяин, этот словоохотливый и радушный Тахир-ака, пусть даже с традиционными для восточного человека лукавством и стремлением ободрать тебя как липку, никак не сопоставлялся с тем напуганным и трясущимся существом, которое запустило в меня полуобглоданной дынной коркой.

Меня взяло зло

— Ну что? — задорно спросил я с веселой яростью, по меньшей мере половина которой была наигранной. — Чего это там русские не поймут? Нет, ты перестань жевать свою бороденку и скажи по существу чего это я, русский, не пойму!

Хозяин открыл рот, но тут же плотно его захлопнул, что для него было совершенно нехарактерно. Это еще больше разожгло мое любопытство. Он посмотрел на меня, моргая своими узенькими глазками, а потом махнул рукой:

— Э, после ужина скажу. Только ты молчи, молчи про свой сон. Идет, уважаемый?

Я кивнул.

Ужин хозяин закатил основательный, из нескольких блюд. Наверно, тем самым он преследовал две цели: надеялся, что окончательно опустошит мой кошелек своей варварской гастрономической щедростью; ну и еще полагал, что я, набив желудок, стану глух ко всяким историям и предпочту хорошенько вздремнуть, нежели забивать себе голову фантазиями и страхами пожилого аборигена, Одним словом, накормил меня почтенный Тахир-ака на убой. На первое подал жирную шурпу то есть местный суп с жирной бараниной, овощами, перцем и кинзой, а также еще какими-то пряностями, названий которых я просто не знал. На второе меня потчевали чистейшим самаркандским пловом, а потом пошли блюда, которые я не знал даже по названиям, одно сытнее другого — Гуншнут, кук-бийрон… Последнее оказалось наиболее специфическим узбекским овощным блюдом. Оно служит и гарниром, и начинкой для пирожков, и самостоятельным кушаньем. Это сочетание разной зелени, тушеной в масле или бараньем сале. Благодаря всему вышеперечисленному, я совершенно не мог его есть.

Хозяин сделал вид, что обиделся.

Закончил я тем, что, не жуя, проглотил пишлок — узбекский творог, приготовленный особым способом, и запил бекмесом (сгущенным фруктовым соком). По тому, как распахнулись до пределов, дозволенных природой, узенькие щелочки Тахира-ака, я понял, что открыл новую страницу местной кулинарии.,

Не знаю, сколько стоила вся эта трапеза, но то, что после ее поглощения я полчаса не мог говорить от сытости, — это факт Меня ноги-то еле держали. Однако хитрый узбек не учел всех возможностей тренированного русского организма. Через полчаса я явился к нему, поблагодарил за ужин и сказал, что жду рассказа.

На этот раз Тахир-ака не стал дрожать.

— Ну что же, — сказал он, — хорошо, слушай, почтенный. Только обещай мне за все время моего рассказа не улыбаться. Понимаешь? Так надо. Иначе я умолкну и больше слова не скажу.

Я пообещал. Желудок героически поборолся с пищей, и, кажется, победил ее, так что голова несколько просветлела.

— Известно ли тебе, что такое Аввалык? — спросил хозяин.

— Аввалык? — роясь в памяти, отозвался я. — Это, кажется, такое… что-то неподалеку от города.

— Урочище Аввалык в пятнадцати километрах к югу от Самарканда.