Леденящая жажда

— Но зачем?

— Чтобы поддерживать в себе веру в собственную избранность.

Они свернули на Гороховую. Соня замедлила шаг. Остановилась. Всем даже показалось, что она увидела Кукушкина. Но никто из прохожих даже отдаленно не напоминал этого «Раскольникова от науки». Наконец она повернулась к мужчинам. Морщинка все так же рассекает лоб. Глаза горькие. Смотрят сквозь них. Голубков повернулся: обычный желтый шестиэтажный дом. Таких в Питере…

— Это дом Раскольникова. Он хотел жить здесь… Если он жив, то его можно найти только здесь…

У Голубкова зазвонил мобильник.

— Да, слушаю.

— Товарищ генерал, это Док. Ахмет жив. Он убил дальнобойщика и подбросил его труп вместо своего.

— Вот это — Раскольников, вот этот переступит, — сказал Голубков.

— Что? — не понял Док.

— Ищи его!

— Есть!

— Что? Что? — заволновались все, когда Голубков отключил мобильник.

— Да так, ничего, Ахмет еще жив, может, и вода не отравлена, но нам-то от этого не легче.

— Почему?

— Потому что он может это сделать в любую минуту. Может быть, он как раз сейчас выливает яд в реку…

ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 09.30

Утром из подъезда одной из многочисленных питерских девятиэтажек вышел чернобородый, выбритый до синевы мужчина. На руке у него висела бесформенная черная сумка. В ней могло быть все, что угодно: от тренировочных штанов до бомбы с часовым механизмом. Но то, что на самом деле в ней лежало, было гораздо хуже.

Мужчина спокойно дошел до остановки, дождался автобуса. Затем зашел в метро и сел в поезд, направлявшийся в сторону центра.

Его словно окаменевшее лицо не реагировало на порывы ветра и мелкие, холодные капли дождя, стекавшие по щекам и дальше за воротник куртки. Только один раз, и то чуть заметно, уголок его левого глаза дернулся — когда в метро он услышал диалог двух женщин средних лет, направлявшихся, видимо, на работу.

— Опаздываем.

— Да, но делать нечего. Это самый быстрый способ.

— Слушай, сегодня совещание. По такому случаю могли бы поймать машину.

— Нет.

— Ну не разорились бы.

— Не в этом дело, ты видела, сколько милиции на улицах?

— А это что, везде так? Я думала, только в нашем районе.

— Телевизор по утрам не смотришь?

— А что?

— В том-то и дело, что посты повсюду. И это не ГАИ или там ГИБДД. От этих просто так не отделаешься. Проверяют документы у всего, что движется и не движется.

— А в чем дело-то?

— Понятия не имею. Не сообщают.

— Да ну? Неужели никто ничего не говорит?

— Так, ничего определенного. Какая-то операция по перехвату кого-то там непонятного.

— Ясно, как всегда.

Это и был тот единственный раз, когда на лице чернобородого отразилась эмоция или что-то хоть отдаленно ее напоминающее.

В его поведении не было ничего необычного. При внимательном наблюдении в глаза бросалась только одна деталь; он так бережно нес черную сумку, будто в ней был хрустальный ларец со смертью Кощея. Больше он ничем из толпы не выделялся.

На «Канале Грибоедова» он перешел на другую линию и вышел на станции «Василеостровская».

На узких, по сравнению с другими улицами Питера, линиях острова было много народу, все спешили на работу, несмотря на ранний час. Человек с черной сумкой спокойным, размеренным шагом направлялся к реке.

Моросящий дождь и не думал прекращаться. Капли затекали за воротник наполовину расстегнутой куртки, но он будто не чувствовал их.

На углу Первой линии и Большого проспекта он на мгновение остановился: внимание привлек милицейский пост. Сержант внимательно штудировал документы какого-то молодого человека, с виду похожего на азербайджанца.

— Слушай, командир, что я такого сделал?

— Спокойно, проверка документов.

— У меня все чисто. Что, разве кавказец обязательно террорист?

— Ну-ну, поговори еще!..

Казалось бы, Ахмету, а это был, разумеется, он, нужно было уходить как можно быстрее, но в силу вступила привычка к самоубийственной игре с опасностью: Ахмет остановился и какое-то время наблюдал за происходящим. Лицо его при этом не менялось.

Ему повезло, на посту никто не обратил на него внимания, и он столь же целеустремленно продолжил свой путь к реке.

Набережная напоминала размытую акварель с преобладанием грязно- желтого, коричневого и серого.

Но человеку с сумкой было, конечно, не до цветовой гаммы, его вело дело, которое он хотел выполнить во что бы то ни стало. Приблизившись к реке, он ускорил шаг. Почти что побежал. Медлить было нельзя — слишком рискованно, слишком много милицейских кордонов.

Какая-то женщина вздрогнула и обернулась, посмотрела ему вслед — так может бежать только самоубийца. А уж под колеса или в воду, — наверное, ему без разницы.

Оказалось, ни то ни другое.

Набережная была уже очень близко, когда бег внезапно прервался. Человек резко остановился.

Нет, это слишком просто. И неэффективно, эта вода протечет мимо. Ее никто не выпьет и не подохнет.

Здесь не место. Он должен найти такое, чтобы сразу в десятку. Чтобы все по высшему разряду.

И он такое место знал.

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Санкт-Петербург

12 июля 200… года, 14.51

У-у-у. У-у-у. Какой странный акустический эффект в этих дворах-колодцах! Звук как бы пытается вырваться наружу, туда, к маленькому квадратику неба, которое здесь кажется тяжелой свинцовой крышкой.

Жора Кирин всегда, когда заходил в такие дворики, начинал ловить эхо. Когда была середина рабочего дня, дом пустел, будто теряя кровь и силы, а эхо, наоборот, набирало мощь. Но сегодня таким образом он пытался побороть страх. Раньше это чувство было ему незнакомо. А сейчас оно с ним постоянно, после той истории с кассетой про глобальное отравление, которую он собирался обнародовать. По роковой случайности он знает то, что ему знать не положено. Это ему внятно объяснили, пригрозили, что любое слово — и…

В общем, страшно и никуда не спрятаться. Даже в его уютной, маленькой квартирке. Эти дни он был в отпуске без содержания, по причине «некоторых семейных обстоятельств». Так значилось в официальном заявлении. Он надеялся, что скоро все забудется и он снова вернется на любимое (так ему сейчас казалось) телевидение. А вчера опять его вызвали эти люди, и на этот раз уже потребовали «содействия», да так, что никак нельзя было отказаться.

Нужно найти человека. При этом они не знают, как его зовут, чем он занимается и где живет. Маразм! Адрес приблизительный — «дом Раскольникова». Итак, в его задачу входит расспросить живущих в этом доме. Это раз. Под предлогом съемки передачи «Жди меня» попытаться собрать о нем побольше информации. Это два.

Прийти к нему, заговорить с ним, уболтать, уговорить сняться, вызвать «съемочную группу». Это третье, и последнее, задание.

Идиоты!

Он задал им вопрос — почему именно он?

— Вы вызываете доверие… Нам нужен человек с телевидения… Вас никто не заподозрит.

Сами бы в зеркало посмотрели!

Но выбора нет. Ему пообещали большие проблемы, если он не справится. Какие проблемы — не уточнили. Вот поэтому и страшно.

И еще есть фотография тридцатилетней давности. Ее дала женщина, которая в этот раз была с ними в кабинете, Софья Михайловна, — по-видимому, подруга молодости разыскиваемого Кукушкина. Тогда у него была эта фамилия.

«Правильно, я бы тоже такую глупую фамилию сменил», — подумал Жора Кирик.

У одного из подъездов сидел батальон бабушек. «Вот те на, скамейка! — подумал Жора. — Первый раз вижу людей, просто сидящих во дворике такого рода. Как тут вообще сидеть можно? Это же карцер, каменный мешок, камера пыток. А эти сидят! И ничего!»

Бабушки в свою очередь неодобрительно поглядывали на вроде бы серьезного молодого человека, который вел себя как какой-нибудь хулиган-подросток. А Жора, крикнув еще пару раз, прислушался к эху и, поймав на себе осуждающий взгляд местных церберов, нимало не смущаясь, подошел к ним, расплылся в дежурной улыбке телевизионного журналиста: