Леденящая жажда

— Если до вас не доходит, придется помочь. Продолжаем наводящие вопросы. Чем вы занимались после завершения учебы?

— Работала.

— Где именно?

— На панели не стояла, не волнуйтесь.

— Вы можете назвать учреждение, в котором вы работали?

Самое смешное заключалось в том, что этот идиотский разговор повторялся с небольшими вариациями уже черт знает в который раз. И про учебу, и про работу… Это была тактика изматывания. И что за тайну они усмотрели в ее советском прошлом?

— Знаете, мне все это порядком надоело. Сначала кто-то непрестанно следит за мной — может быть, вы знаете, кто и зачем? Потом в моем доме производят обыск, как я понимаю, полицией не санкционированный. Потом взрывается моя машина и гибнет невинный человек…

— Минутку, вы сказали «невинный»! Вы имели в виду — в отличие от вас? Вы чувствуете за собой какую-то вину?

— Я чувствую только то, что мне давят на психику.

— И все же поподробнее.

— У меня есть основания полагать, что вы лучше осведомлены о происшедшем инциденте.

— Я бы такими словами не бросался.

— Угрожаете, да? Так вот, после всего, что свалилось мне на голову, меня сначала запирают в психиатрической клинике, а потом держат в тюрьме как преступницу.

Сонин собеседник будто почувствовал, что перегнул палку, и сменил тактику.

— Мисс Софи, о чем вы? В клинике вас никто не запирал, вам просто пытались помочь. В каком-то смысле тем же самым занимаемся и мы.

— Ничего себе помощь! Вам бы кто-нибудь так помог!

— Не нервничайте, постарайтесь понять меня правильно…

— Для начала я хочу понять, почему у меня нет адвоката, хотя я уже практически полгода нахожусь в тюрьме!

— Это некорректное выражение. Вы находитесь не в тюрьме, а под пристальным наблюдением.

— Значит, это так теперь называется. Значит, застенки КГБ — это тоже «пристальное наблюдение»!

— Не нравятся мне ваши сравнения. Чувствую, сегодня нам не удастся договориться. Я ухожу, но настоятельно советую вам подумать, возможно, освежить память. От этого зависят перспективы вашей будущей жизни.

«Какие тут, к чертовой матери, перспективы?» — подумала Соня. И, как только дверь за следователем захлопнулась, запустила туфлей в стену.

Он еще посмел заикаться о ее якобы небезупречной личной жизни! Она, конечно, не святая, но это не его дело.

Сколько так может продолжаться? И чего они от нее добиваются? Понятно, что речь идет о чем-то очень важном, она даже смутно догадывается о чем, но, что самое печальное, ей действительно нечего сообщить по этому поводу.

Она не дура и давно сообразила, что ее преследуют неспроста. Очень давно, еще с тех пор, когда бежала из Союза по льду Финского залива. Но эти люди явно преувеличивают степень ее осведомленности.

Почему именно она? Соня как-то не припоминала, чтобы Семенов или кто другой из лаборатории сталкивался с подобными проблемами. Исключая беднягу Кукушкина — ему точно хуже всех, потому что главная Лешина проблема заключалась в его собственной гениальности (уже можно не бояться таких слов). Но Кукушкин — это Кукушкин, мир праху его. Боже, как спокойно она сейчас об этом думает! Наверное, после всего пережитого душа очерствела. Уже ничто не может выбить ее из равновесия.

Это к лучшему. Думай, думай, как выбраться отсюда. Как убедить этих солдафонов, одержимых манией шпионажа, что она ничего не знает и знать не может. Ладно, трудности, возникавшие в Союзе, еще кое- как объяснимы: она была слишком заметна со своими явными антисоветскими убеждениями, переправкой диссидентской литературы и так далее. Надо было сидеть тише воды ниже травы и горя не знать!

Ну, ей уже себя не изменить, к тому же сейчас не о прошлом надо думать. Как, как выбраться из этой западни?

Нет больше никаких сил, она уже несколько дней не в состоянии заснуть, постоянно находится в перевозбужденном состоянии. Надо постараться поспать, чтобы хоть как-то очиститься от вязкого разговора с этим мерзким типом, выкинуть из головы его угрозы, забыть хоть на несколько часов, где она находится. Без снотворного не обойтись.

С одной стороны, Соня прекрасно понимала, что не стоит употреблять здешние медикаменты, но это был уже крайний случай: от бессонницы один шаг до нервного срыва.

Надо позвать дежурного офицера, — в конце концов, она потребует, чтобы таблетки извлекли из упаковки прямо на ее глазах. И спать. А завтра… Завтра она что-нибудь придумает.

Через минуту человек в униформе уже стоял на пороге камеры.

— Мне необходимо снотворное.

— У вас что-нибудь болит?

— Ничего конкретно, но я себя отвратительно чувствую. Я не могу заснуть.

— Я понимаю, но это не положено.

— Почему?

— Лекарства можно выдавать только в случае конкретного недомогания, к тому же только после осмотра врача.

— Но послушайте, я не сплю уже больше четырех суток!

— Мне очень жаль.

Железная дверь с лязгом захлопнулась. И тут Соню осенило. Это еще один метод давления на психику! Ведь никто не мешает подмешивать ей в пищу возбуждающие вещества, чтобы таким образом измотать организм окончательно и лишить ее физической возможности сопротивляться.

Конечно, как она раньше до этого не додумалась! Все, больше она не притронется к тюремной баланде!

Естественно, никакая это была не баланда. Кормили вполне прилично, но даже если ей принесут самые восхитительные экзотические фрукты или ведро черной икры, она на них и не посмотрит. Она не позволит отрабатывать на себе мерзкие шпионские приемы по выуживанию несуществующих секретов.

А действительно ли несуществующих? То, что она ничего не знает, еще не означает, что знать ей нечего. Янки не дураки, они не станут охотиться за скромной преподавательницей химии, если дело того не стоит.

Ведь следак, пожалуй, прав: нужно напрячь память, постараться вспомнить, вот только им ничего не говорить!

Всю ночь Соня старательно прокручивала в голове свое прошлое, начиная с работы в том злополучном НИИ, но ни к какому утешительному результату не пришла. Только еще больше устала.

К утру ей все же удалось заснуть, это была скорее тяжкая, утомительная дрема. Она снова увидела Кукушкина, лежащего на полу среди осколков, но он почему-то шевелил губами, будто пытаясь что-то произнести. Может быть, это подсказка, решение проблемы, только надо услышать, подойти поближе. Хруст осколков под каблуком, и вот она уже наклоняется к нему, его посиневшие губы заполняют все поле зрения.

Что, что он говорит?

В этот момент раздался стук в дверь. Соня вздрогнула и открыла глаза. Ей так и не довелось узнать, что же хотел сказать мертвый Леша Кукушкин.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Москва

7 июля 200… года, 18.25

Поиски теперь разделились на два направления — лаборатория и номер телефона, по которому был сделан последний звонок.

— Скорее всего, это в Питере, — сказал Пастух.

— Вы меня удивляете! Насчет Питера мы могли догадаться и раньше, судя по случаю на телевидении. Похоже, давно назревают какие-то события, связанные с диверсией в северной столице. — Голубков раздраженно подошел к открытому окну.

— Я уже попытался это выяснить по своим каналам.

Ответ на запрос должен прийти. Звонили через несколько сетей. Проследить звонок очень трудно но мы найдем.

Территория поисков понемногу сужалась. Но очень медленно. А подозрительность генерала не уменьшалась ни на йоту.

— Меня беспокоят эти ваши «каналы».

— Не волнуйтесь. Информация останется между нами.

Некоторое время разговор продолжался в том же духе. В основном в нем участвовали Голубков и Билл. Остальные выжидательно молчали.

— Так, Пастухов, бери людей, отправляйтесь в ФСБ, к военным, к президенту, к черту на рога, но вызнай все о той лаборатории. Мы с Биллом пробьем номер.

— А этого куда? — указал на Петухова Трубач.

— Этого отправим в Лефортово. Надо спешить, ребята. Чует мое сердце, они уже готовят новый теракт.