Страница 27 из 74
— Мурашки по коже бегут, когда слышу «химическое вещество», — пробормотал Муха.
— Думаешь, ты один тут такой чувствительный, — перебил его Док. — И они на это рассчитывают.
— А кто, собственно, «они»? — Вопрос был из разряда риторических.
Голубков подытожил:
— Они — это те, кто организовал отравление в Глазове. — На этих словах генерал выразительно взглянул на Трубача.
— Я понял..: Я сначала не врубился… Я даже видел их. Правда, было темно, дождь. Я, наверное, ранил или убил одного. Но я сестру вез..
— Уже теплее!
— Да я просто лох трамвайный!
— Не надо, у тебя другие заботы были.
— Какие уж тут другие заботы?
— Ты их запомнил?
— Ну так, в общих чертах…
— Должен вспомнить.
На следующий день на столе у полковника лежал фоторобот. Трубач сделал нечеловеческое усилие, он буквально выуживал в памяти то форму носа, то разрез глаз, складку губ, родинку под глазом — то ли правым, то ли левым… Как он все это запомнил? Вот так. Сказался профессиональный навык. Талант, как говорится, не пропьешь. Взглянул один раз и будто сфотографировал как бы помимо своей воли. В суете, в пылу перестрелки, издали, но сфотографировал.
Некоторое время спустя появились первые значимые результаты — человек с фоторобота значился в розыске. По делу о взрыве в одной из станиц Краснодарского края около года назад.
В Чечню возвращаться никому не хотелось.
Но пришлось.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Санкт-Петербург
30 июня 200… года, 20.55
Жора Кирик никак не мог заставить себя выключить телевизор. Уже осталось пять минут до выходе новостей, и было слышно, как за дверью коллеги матерят его нерасторопность. Он отчетливо слышал каждое, мягко говоря, неласковое слово в свой адрес, но продолжал снова и снова просматривать один и тот же сюжет. Тот, который был на кассете. Не верилось, не хотелось верить, что такое происходит почти за твоей спиной и ты ни о чем не догадываешься!
И не только ты, но и все остальные! Может быть, это происходит везде, и в каждом городе есть своя катастрофа. Мир умирает на глазах, а никто ничего не знает. Узнаем, когда придет наш черед!
Такой пафосный монолог Жора проговорил, разумеется, вслух и, разумеется, перед зеркалом. Оно здесь было гораздо меньше, чем в редакторской.
Ощущая всю трагичность происходящего, Жора с удивлением обнаружил в глубине своей души подленькое чувство — радость. Он радовался, как может радоваться только журналист.
Сенсация!
На экране мелькали кадры, снятые в небольшом провинциальном городе. Люди на носилках, впалые красные щеки, безумные глаза, реанимация…
«События в этом городе тщательно скрываются от российской общественности…»
У Жоры сердце застучало с удвоенной скоростью. Ну свезло так свезло!
Тут, как всегда, стали ломиться в дверь.
— Жор, ты что закрылся? Через пять минут выдача эфира, — послышался приглушенный голос Петруччо, Петра Лебедева, специалиста по экономическим вопросам.
— Еще две минуты.
— Ну их. Нужно подготовить суфлер. Текст где?
— Сейчас, сейчас. Все, иду.
— У тебя есть «Тема дня»?
— Да.
— Так давай.
— Во время эфира и дам.
— Что за секреты?
«Правильно, вам только слово скажи, вы сразу же сенсацию себе сгребете! Не знаю, что ли, что ты на конкурентов материал качаешь, сволочь!» — так Жора только про себя осмеливался думать. Не дай бог озвучить когда-нибудь подобные мысли.
Все- таки что это за клоака — телевидение: все всё знают, все друг под друга копают, но молчат! Как рыбы. Черт бы побрал эти тайны мадридского двора! Вот Петька, например. На первый взгляд свой в доску, рубаха-парень. Как бы не так! Как-то по пьянке в одной из многочисленных «злачных обителей» питерских телевизионщиков Жора, наивный чукотский юноша, рассказал ему про свое собственное журналистское расследование — похвастаться хотел, дурень! А Петька на следующий день все эти идеи на другом канале озвучил, и только через два часа здесь вышел уже его, Жорин, сюжет. И кому потом докажешь, кто что у кого украл. Нет, сейчас никому и ничего! Зато какие у всех лица будут, когда они такое увидят!
— Жорочка, миленький, что ты медлишь? Мне сказали, что ты еще какой-то текст должен дать.
Диктор Евгения Мороз скреблась в дверь перламутровыми ноготками.
Звук был неприятный. Жора едва сумел взять себя в руки. Человек, который сейчас будет сидеть в кадре, неприкосновенен. Особенно женщина, даже если это жена скандально известного журналюги Тюлькина. Он тот еще субъект. С ним нужно держать ухо востро. Он просто мастер провокации и черного пиара. Женушка его тоже та еще…
— Женечка, сейчас, моя радость. — Он пропустил ее в дверь. — Так… слушай… м-м… Да, вот. «Только что нами получены материалы о катастрофе, произошедшей в одном из регионов…»
Ее глаза блеснули алчным огоньком.
— Жорик, что это? Откуда это у тебя? Вот на этой кассете?
— Милочка, пойми, что эти знания тебе совершенно не нужны. Избавь свое прелестное личико от интеллектуальных усилий.
— На что ты намекаешь?
Женечка совершенно безосновательно считала себя женщиной умной, продвинутой, поэтому все намеки на недостаток извилин в ее ухоженной головке принимала особенно болезненно.
— Ну что ты! На что я могу намекать! Я человек прямой, бесхитростный, намеки не люблю. «Я старый солдат и не знаю слов любви».» Все расскажу позже, но только тет-а-тет, в романтической обстановке, при свечах и с вином, если ты этого захочешь, конечно.
— А иначе нельзя?
— Тебя такая перспектива не радует? Но иначе никак.
— Что за секреты от боевых товарищей?
«Это мы-то с тобой боевые товарищи?» — подумал Жора, но при этом обольстительно улыбнулся и продолжил в том же светском тоне:
— Я надеюсь, радость моя, что мы с тобой больше чем просто боевые товарищи. Но об этом после. Иди прихорашивайся — оператор в студии еще на тебя свет не выставил.
— Но…
— Никаких «но»…
И Жора мягко вытолкнул ее за дверь.
Так, теперь в аппаратную. Там, за пультом выдачи, сидел только бедный Костя, взъерошенный, с красными глазами, и всем видом показывал жертвенность своей работы: мол, сутки на выдаче — это вам не кот начихал. Если бы не я…
— Костян, этот сюжет пойдет третьим. Позаботься о том, чтобы его никто до этого не увидел.
— Старик, так дела не делаются. Я, ты знаешь, еще пока не хочу быть уволенным. Неизвестный материал я не имею права выпускать в эфир.
— Тебе мало того, что я его видел?
— Мне-то не мало, а вот шефу… Я должен знать, кто корреспондент, оператор, монтажер. Здесь ничего не написано.
— Корреспондент анонимный.
— Вот! Тогда точно уволят!
— Да никто тебя не уволит. Все под мою ответственность.
— Под твою! Кассеты-то ставлю я!
— Ну хочешь, я буду их ставить? Я многостаночник. Не впервой как-никак. И полномочия для этого, имеются. В общем, на сегодня я тебя отпускаю.
— Отпускаешь? Ты в своем уме?
— Представь себе, да. Если ты не хочешь брать на себя ответственность — не бери, никто тебя не упрекает. Все на мне. Ты понял?
— Ни хрена не понял. Что ты из-за этого сюжета так заморачиваешься?
— Не бери в голову. Забей.
— А я и на самом деле сейчас с радостью бы домой поехал. Спать жутко хочется. Ты же знаешь, я здесь две смены подряд…
— Уж как не знать твой самоотверженный трудовой подвиг.
— Ты уверен, что завтра выговора не будет?
— Ну какая же ты дубина все- таки! Сказано, что не будет, значит, не будет! Нам завтра спасибо скажут. Иди отдыхай, высыпайся. И чтоб послезавтра как огурчик!
— Уж не сомневайся, начальник! Ни пуха! Прощай, любить не обязуйся…
Счастливый Костян схватил куртку и вылетел из своего «карцера». Жора принял на себя командование кораблем. Плюхнулся в старое кожаное кресло, и чувство значительности и могущества захлестнуло его. Он щелкнет кнопкой, и на тысячах экранов появится то, что он, Жора, захочет. Быть выдающимся режиссером — это быть почти богом. Только на следующий день «почти бог» может увидеть на стене приказ об увольнении — за самодеятельность.