Страница 16 из 74
— А что будет, если «если»? — с издевкой спросил Кукушкин.
— Для вас ничего хорошего.
— Но тогда вы шиш от меня получите!
— Это не важно, незаменимых нет. Наши люди уже ознакомились с вашими результатами. Они смогут продолжить и закончить.
— Ну подумаешь, годик-другой подождем, — сказал человек с залысинами.
— Они никогда не закончат! Только я могу!
— Мы это учитываем, потому и разговариваем с вами пока по- хорошему.
— А можете по- плохому? — зло скривил губы Кукушкин.
— Можем, — ответил угрюмый. — Мы все можем.
— Например?
— Например, убить вас.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Глазов
27 июня 200… года, 14.01
Дверь была закрыта.
Трубач постучал — тишина. Сколько он проспал? Сутки, час, минуту? Окон не было, электрический свет из-за двери. Часы почему-то стояли на двух. Два ночи или два дня?
Трубач сел. Нет, наверное, еще ночь. В этой каморке, в инфекционном боксе, душно и тесно. Но не это главное, главное там, за стенами бокса, — его сестра, эти люди, которые умирают, эти гады, которые убили милиционеров, эта паника и ужас, эта чума…
Он легко сопоставил то, что видел сам, с тем, что ему перед смертью рассказала Сашка. Двое что-то делали на набережной. Нерусские. Что-то бросили в воду… Потом они пытались убрать свидетелей.
Когда это было? Да, как раз примерно неделю назад. Прямо перед началом эпидемии… Нет. никакого сомнения: то, что те двое бросили в воду, и послужило ее причиной.
За неделю отрава могла попасть в городской водопровод. Сегодняшний джип тоже может быть как-то связан со всем этим. Но почему именно Глазов?
Конечно, здесь для них все просто. Провинция. Регистрационного режима нет. Люди доверчивые, непуганые. Создать панику проще пареной репы. Один теракт — и весь город уничтожен. Москву сразу не разрушишь, Питер тоже, а вот этот городок — «чик, и уже на небесах». Мал городок, а резонанс будет громадный.
Глаза против воли закрывались. Он во всем разберется. Нужно всех предупредить, чтобы не пили воду. Вот только поспит еще полчаса и…
…Он проваливается в сон и видит то же болото. Снова та же луна. Он ползет среди кочек. Стой! Это не кочки! Это трупы. Где-то должна быть сестра. Но она еще жива. Кажется, нашел! Нет, это не она! Это Сашка. Не дышит — мертвая? Но как-то странно улыбается, как живая. Бедная, бедная Сашка! На него накатывает жалость. Он начинает, целовать ее в закрытые глаза. И тогда они открываются. Сашка смеется. Он вдруг понимает, что она его обманула. Как всегда! «Пи-ить! Пить дай! У-ми-раю!» — как бы жалостливым голоском она начинает просить, как бы плачет. А потом плач незаметно переходит в смех, в хохот, в дикое гоготание. «Пить!» — и снова хохот. Ее лицо искажается. Нет! Это не Сашка! Это… это… опять та самая маска, кровавая маска с омерзительной ухмылкой…
Трубач вздрогнул. Сколько он спал? Как? Только пять минут?
Ему казалось, будто прошла вечность… Так, еще минут пятнадцать — силы потребуются, и все. Он легко приказывает себе заснуть, и тут же, едва задремывает, снова погружается в видения. Только бы не старый кошмар!
…Снова болото. Никого нет. Пусто. Где все? «Они умерли и ушли под землю…» — почему-то промелькнула в голове странная мысль, словно в голове прозвучал чей-то незнакомый голос. «Если Светка еще жива, то она должна быть здесь… Ищи!» Он полз долго, чуть не утонул в этом противном, теплом торфе. Но ее нигде не было. Вот что-то белое мелькнуло между кочками. Что, что это? Рука. Это ее рука. Ее пальцы. Она умерла. Она так не хотела умирать!
— Просыпайся! Тебе пора вставать.
— Я не хочу!
— Почему?
— Потому что она умерла.
— Не верь ничему, пока не увидишь собственными глазами.
— Нет! Нет! Нет!
И он открыл глаза. Два пятнадцать. Дверь все еще заперта.
— Откройте! Позовите кого-нибудь! Откройте! — Трубач стучал в дверь. Никто не отзывался.
Только через пять минут дверь открыла та самая рыженькая санитарка.
— Ты зачем, дурочка, меня закрыла?!
— Нам так приказали, — испуганно ответила она.
— Кто?!
— Главврач. Он сказал, что вы слишком бурно на все реагируете.
— А как еще можно на все на это реагировать?
— Вы паникуете. А сейчас паниковать нельзя. Ни в коем случае.
— Да не паникую я, — как можно спокойнее произнес Трубач.
Санитарка недоверчиво кивнула. А потом вдруг закрыла лицо руками. Трубач ничего так не боялся, как женских слез, а тут они были еще и почти детские. Он с минуту растерянно смотрел на рыженькую, потом неуклюже притянул за плечи и стал гладить по голове, как маленького обиженного ребенка. ,
— Ну Настенька… Не надо… Все будет хорошо.
— У меня папа… Он тоже врач… Здесь, в больнице…
— Что — папа?
— Доктор сказал, что все… — И она задохнулась от рыданий.
Трубач стиснул зубы.
— А у меня сестра здесь.
— Да. Я знаю. Вы привезли ее ночью на мотоцикле.
— Да! Ты видела? Ты знаешь, что с ней?
— Лучше спросите врача.
— Да-да, я уже спрашивал, он сказал — все хорошо, я смогу ее увидеть. Пошли… Где она?
— Нет, — замотала она головой. — Нет.
— Что? — Трубач внимательно посмотрел ей прямо в глаза. Санитарка спрятала лицо.
— Нет, не надо… Настя опять закрыла лицо руками. Трубач побледнел.
— Все плохо?
Она молчала.
— Все плохо? Да или нет?
— Да… Она умерла. Утром.
Трубач оттолкнул медсестру и бросился в коридор. За окном день. Значит, он проспал несколько часов, но самое страшное — он проспал смерть сестры! Этого не может быть! Этого быть не может!.. Он рванул к дверям отделения, но через минуту вынужден был ретироваться: странные санитары в десантных ботинках навели на него стволы и приказали вернуться назад, в палату. Можно было, конечно, пробиться силой, но далеко ли бы он ушел, если вокруг не один десяток точно таких же «санитаров»?
— Настенька, милая, — бросился он в коридоре к рыженькой девушке как к самому родному на свете человеку. — Помоги мне, а? Помоги выбраться отсюда, мне очень надо. А я потом вернусь и помогу всем остальным. Я, кажется, сообразил, что надо делать.
— Ну… я не знаю, — нерешительно сказала рыженькая. Ей и хотелось помочь симпатичному приезжему, и было страшно нарушить приказ. — Нам капитан Печенев строго-настрого приказал: никого без разрешения не выпускать — карантин, эпидемия.
— Дурочка, ты же видишь, я совсем не болен. Видишь, я ни капельки не хочу пить? Ну же, милая! Решайся, только быстрей!
И Настя, вздохнув, решилась:
— Там, в конце коридора, женский туалет. Окно открывается, мы всегда через него бегаем, когда надо во время работы слинять… Ну сестры я имею в виду.
— Ясное дело. Те, что помоложе, да? — Она кивнула. — Ну тогда давай проводи меня к этому самому окну. Иди вперед, чтобы я кого-нибудь не напугал до смерти. А то будет потом какая-нибудь бедняжка со страху писаться, как мужика увидит. — Он залихватски подмигнул ей. — Чего хорошего, верно?
— Ничего хорошего, — засмеялась она, смущенно прикрывая ладонью рот.
— Не боишься?
— А чего бояться? В крайнем случае скажу, что вам стало хуже, уж извините, и вас пришлось… того, в морг… Ну вы понимаете, да?
— То есть скажешь, что я помер, так? Ну спасибочки тебе!
— Да вы уж извините меня, если что, ладно? — повторила она простодушно. — А только что еще-то говорить?..
И она была права.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Ленинград
7 декабря 1979 года, 11.42
На следующее утро Соня помнила только то, что вчера стало понятно, что у них с Кукушкиным нет ничего. общего. Все. кончено, это ясно как божий день.
Вот и хорошо. Замечательно.
И прочь сомнения. Она одна среди трусов и безумных. И неизвестно, что хуже.
— Семенов! Какие у нас планы на завтра?