Скажи ее имя

Аура никогда не говорила со мной так неуважительно. Пристыженный, я ехал дальше, притворяясь, что даже не пытался никуда повернуть. Прошло несколько минут, прежде чем она тихо извинилась, пробормотав: я не хотела обидеть. В такой ситуации люди часто говорят, не подумав. Это адреналин, сказала она.

Глупый, глупый человек. Я несколько дней не мог забыть эти слова, они преследовали меня. Как только я вспоминал их, у меня мгновенно портилось настроение. Это было глупо, глупо повернуть, даже не посмотрев на правый ряд. Почему я так запаниковал из-за какого-то пропущенного поворота?

24

Я вынул пачку «Кэмел лайтс» Ауры из кухонного ящика, взял спички, накинул куртку и вышел из дому. Было за десять вечера, похолодало; когда я присел на ступеньки, цемент, словно сухой лед, ужалил меня сквозь джинсы. Некоторые припаркованные машины были покрыты коркой льда после сильного снегопада, а другие, возвышаясь, будто айсберги, так и стояли засыпанные снегом, но по тротуарам и проезжей части уже расползалось грязное снежное месиво. Я закурил. Велосипед Ауры был пристегнут к черной стальной решетке у входа в подвал, рядом с мусорными баками; седла не было, он ржавел, наполовину погребенный в сугробе. Я так и не смог найти ключ от замка. Казалось, практически каждые пару недель кто-то воровал седло ее велосипеда. Где теперь эти седла? Как далеко простирается ареал их обитания? Быть может, в Молдавии кто-то ездит на седле Ауры? Это была моя первая сигарета за тринадцать лет. Я затянулся и закашлялся. Снова затянулся и задержал дым в легких. Головокружение: медленно вращаясь, тошнота поднимается от живота. Пальцы и уши болели от холода. Я смотрел в даль квартала, прямо перед собой в свете луны я видел тонкие ветки и узловатые, кривые сучья ее дерева. Парочка разносчиков на велосипедах проехала по улице, капюшоны их толстовок болтались поверх курток, шины скрипели по замерзшему грязному льду, в их речи проскальзывали мексиканские и испанские слова, через каждые пару слов слышалось «чувак». Я хочу, чтобы мой сердечный друг вернулся, думал я; мы могли общаться знаками, мы были отличной командой. Должно быть, я презирал людей, которым не дано понять, что это такое, но я никому из них не пожелал бы пережить то, что пережил сам. Я затушил сигарету и взял новую. Если она у тебя есть, держи ее крепко, думал я, вот мой совет всем живущим. Вдохни ее, заройся носом в ее волосы, вбери ее в себя. Скажи ее имя. Оно навсегда останется ее именем. Даже смерть не способна украсть его. Только ее, при жизни и после смерти, навсегда. Аура Эстрада.

25

На Аляске так холодно…

Ты собиралась стать рок-звездой. Ты и сама еще этого не осознавала, но ты собиралась бросить Коламбию, а заодно и меня, ради очарования кочевой жизни и какой-никакой славы. Рауль, паренек из Мехико, учившийся в Коламбии на архитектора, сколотил группу и давал концерты в клубах в центре и на северо-востоке города. Группа решила, что для «перехода на новый уровень» им нужна вокалистка, поэтому они устраивали прослушивания. Рауль предложил тебе попробовать. Целыми днями ты сидела за стеклянными дверями нашей спальни, на полу, бесконечно прокручивала эту мелодию на ноутбуке и пела:

Стефани говорит…

На Аляске так холодно…

[44]

Я знал, что они выберут тебя. У тебя не было сильного голоса, но он был и не нужен. Достаточно было не фальшивить и мягко петь-читать стихи на манер Нико. Я был уверен, что в первую очередь группа искала образ, а ты была похожа на мексиканскую Бьорк. Мне нужно было смириться. Я не имею права превратиться в карикатурного ревнивого престарелого любовника. Меньше всего тебе нужен был кто-то вроде Томми Моттолы[45]. В любом случае, ты считала, что твоя карьера певицы не станет концом наших отношений, а всего лишь потребует времени на репетиции и гастроли по выходным. Я же понимал, что это может и, вероятнее всего, будет значить для нас, но помалкивал.

Это было в нашу первую зиму. В день прослушивания я поехал с тобой в Нижний Ист-Сайд, стоял мрачный февральский воскресный вечер. Пока ты была в звукозаписывающей студии, которую под это дело снимала группа, я ждал в кафе рядом с Музеем американской коммуналки. Я сидел у окна, потягивал кофе, пытаясь радоваться за тебя, мелодия «Стефани говорит…» вертелась у меня в голове как самая грустная прощальная песнь в мире. И я чувствовал горе. Вернее, не всю его губительную тяжесть, а только тень, словно тень акулы проскользнула по мне в тот день. Скоро все изменится. И я должен смириться. Ты вошла в кафе, с натянутой глуповатой улыбкой села на табурет рядом со мной, отхлебнула кофе, оставив на белом ободке чашки смазанный отпечаток красной помады, и только после того как ты проглотила огромный кусок заказанного мной морковного торта, твоя улыбка наконец стала широкой и искренней, с прогалинкой в передних зубах, и ты весело сообщила: представь, чувак, Рауль сказал, что в жизни не слышал такого отстойного голоса, что я понятия не имею, как нужно петь. Но все были очень милы. А девушка, приходившая до меня, была так хороша, что они просто обязаны ее взять. Они снимали всех претендентов на видео. Фрэнк, мы должны заполучить и уничтожить эту запись!

Я тогда сказал тебе, какая ты смелая и как я горжусь тобой, как мне нравится твое исполнение «Стефани говорит…» и как много я готов отдать, чтобы посмотреть это видео.

Так или иначе, тебе на роду было написано стать звездой. Однако страх, что это может оказаться неправдой, не отпускал тебя ни на минуту: страх, что ты — это всего лишь курсы, которые ты прослушала, школы, в которые ходила, книги, которые читала, языки, которые знала, твои стипендии, диссертация по Борхесу и англоязычным писателям и т. п., а не кто-то поистине уникальный, с собственным, исключительным даром. Тебе отчаянно хотелось обладать чем-то, что принадлежит тебе одной. Я был только твоим, но тебе было нужно нечто иное.

26

«Ла каса гранде» — так мы называли Коламбию, «Ла каса чика» — магистратуру по писательскому мастерству. Эти два имени использует почти каждый мексиканец: первым он называет дом своей семьи, где живет с женой и детьми, а вторым — секретную квартиру, где видится с любовницей. Три раза в неделю Аура преподавала в Коламбии, параллельно работая над диссертацией и помогая организовать научную конференцию под началом ее факультета. Занятия в магистратуре проходили по вечерам два раза в неделю, их сопровождали нескончаемые письменные задания и списки литературы для обязательного чтения. Она соглашалась на любое предложение мексиканских журналов и периодически делала обзоры англоязычной литературы. Можно ли постоянно тащить на себе такой объем работы и не надорваться? Вряд ли.

Нам нужно продержаться до лета, уговаривали мы друг друга. Летом мы проведем целые две недели в Масунте — на нашем любимом тихоокеанском побережье. Ни один из нас ни разу не проводил на море больше недели кряду. Наш медовый месяц длился шесть дней.

В Коламбии только самые близкие друзья знали, что Аура учится писательскому мастерству. Если бы это всплыло, ее бы, вероятнее всего, отчислили; на нее могли подать в суд или даже депортировать. Депортация была нашим ночным кошмаром. Аура находилась в США по студенческой визе, полученной по приглашению Коламбии. Но что, если его аннулируют? Политику Сити-колледжа в отношении правового статуса студентов можно было охарактеризовать как «не спрашивай, не говори»[46], и помощи при общении с иммиграционными чиновниками ждать не приходилось. Брак с гражданином США больше не гарантировал получения гринкарты, как это было раньше, и меня предупредили, что теперь это крайне муторный процесс, со множеством подводных камней. Мы понимали, что нам необходим адвокат по иммиграционным делам, однако руки у нас дошли лишь до того, чтобы приклеить на холодильник телефон юриста, рекомендованного Сильверманом.