Скажи ее имя

* * *

В 2005 году, за несколько месяцев до нашей свадьбы, выдалась неделя, когда Аура ночами лежала без сна, беспокоясь, что браком со мной обрекает себя на раннее вдовство. Я просыпался и видел ее рядом, уставившуюся в темноту, ее дыхание было столь горячим, будто вырывалось из приоткрытой печной дверцы, а тело влажным. Логично предположить, что я умру лет на двадцать раньше нее. Разве она не должна учитывать это уже сегодня и стараться избавить себя от столь тяжкого испытания? Мы обсуждали это не один раз. Я говорил: не волнуйся, mi amor, я не задержусь здесь дольше семидесяти пяти, обещаю. К тому моменту тебе будет всего немного за пятьдесят, ты еще будешь красива, возможно, знаменита, и наверняка, какой-нибудь парень помоложе захочет на тебе жениться. Обещаешь? — спрашивала она, повеселев или по крайней мере притворяясь веселой, и я обещал. Лучше бы ты сдержал свое слово, Франсиско, говорила она, потому что я не хочу превратиться в старую одинокую вдову или жить как твоя мама; она знала, насколько сильно уход за отцом истощил мою мать. Но даже если я не умру к семидесяти пяти, продолжал я, ты можешь просто сдать меня куда-нибудь, и жить полной жизнью, меня это не очень волнует. Если у нас будут дети, я не стану переживать. Просто подари мне ребенка, одно дитя, это все, что мне нужно. И она отвечала: хорошо, но я хочу пятерых. Или троих. Что ж, тогда нам лучше переехать в Мехико, сказал я, чтобы учить их всех в Национальном университете. Я в любом случае хотел переехать в Мехико; это Аура тогда предпочитала оставаться в Нью-Йорке. Однажды вечером, в ту последнюю весну, когда ей исполнилось тридцать, она повернулась ко мне, сидя за рабочим столом, я лежал на кровати с книжкой, и сказала: у нас есть все, чтобы быть счастливыми. Нам не нужно быть богатыми. Если захотим, мы можем получить работу в университете. У нас есть наши книги, наше чтение, наше сочинительство, и мы есть друг у друга. Фрэнк, нам больше ничего не нужно для счастья, мы везунчики. Ты хоть понимаешь, как нам повезло?

В другой раз, поздней весной этого последнего года, Аура объявила, что решила не становиться одной из этих помешанных тридцатилетних барышень, которые вечно не едят, лишь бы оставаться такими же худыми, как в двадцать; она собирается стать слегка rellenita, немного пополнеть, как я к этому отношусь?

* * *

Esto es tu culpa. Это твоя вина. Думала ли так Аура? Подумала ли она так хотя бы раз за ту последнюю долгую ночь? Что все это моя вина? Это не моя вина. Конечно же, моя. Если я и впрямь поверю, что это моя вина, смогу ли я жить дальше? Очевидно да, я смогу продолжать жить, если буду так же бояться смерти, как когда-то боялся собак. Только я уже не боюсь.

* * *

Я абсолютно убежден, что в первые недели после смерти Аура давала знать о своем присутствии и даже несколько раз являлась мне. Но затем со свойственным жителю Новой Англии и Нью-Йорка рациональным скептицизмом я убедил себя, что не признаю существование мира духов. Я не верил, что Аура может когда-нибудь вернуться и посидеть на своем Стуле Путешествий, что когда-нибудь я приду домой и застану ее стоящей посреди спальни в свадебном платье, не понимающей, как долго и где она была. Те первые случаи, пытался я убедить самого себя, были всего лишь проекцией безмерного горя, тоски и шока. Где бы я ни был в эти первые после смерти Ауры дни, всюду я слышал ее любимые песни «Битлз»: Octopus’s Garden гремела из окна автомобиля у входа в дом Йоша и Габи, где вечером собирались прибывшие из Нью-Йорка и других мест друзья; Lovely Rita накрыла меня в пробке рядом с похоронным бюро «Гайосо»; Lucy in the Sky with Diamonds звучала в супермаркете, куда мы заходили за алкоголем, чтобы выпить его позже в нашей квартире. Первые несколько дней такое случалось постоянно, и мексиканские друзья Ауры обменивались многозначительными взглядами. Могла ли Аура подавать сигналы друзьям с помощью песен? В Мексике «Битлз» никогда не выходили из моды. Куда бы ты ни шел, ты обязательно слышал «Битлз». Так что подобное совпадение даже нельзя назвать удивительным, не так ли?

Через три дня после ее смерти, слушая концерт под открытым небом на Сокало, куда привел меня мой приятель — в те дни все таскали меня за собой, — я сидел чуть ли не в первом ряду, поскольку один из музыкантов собирался посвятить Ауре песню. Я поднял голову и увидел над сценой и крышами старинных, обрамляющих площадь зданий плывущее лицо Ауры, светящееся на фоне ночного неба, будто мерцая внутри шара из лунного света, ее улыбка была радостной и милой, она с любовью смотрела на меня, и когда я улыбнулся в ответ, слезы размыли ее облик. В эту ночь я почувствовал ее любовь и был очень благодарен за это, но мне показалось, что она наслаждалась новизной смерти и ее магической силой, что она еще не поняла, что это означает. Двое суток подряд она будила меня в середине ночи, невесомо сидя верхом на мне, аромат ее обнаженной груди, как обычно, наполнял меня немым восхищением, я считал, что даже грудь юной Мэрилин Монро не была столь женственной и роскошной, как у Ауры, ее грудь будоражила меня еще и потому, что сама Аура находила ее скромной и старалась по возможности прятать; ее глаза источали сексуальность, когда она сказала, как говорила всегда: хочешь заняться любовью? Как же я дрочил в нашей постели в первые недели без нее, с жестокой, мазохистской, разрывающей, первобытной яростью, как ненасытная озабоченная обезьяна или психически больной; это было отвратительно. Мать друга записала меня к психоаналитику, «танатологу», элегантной еврейско-мексиканской женщине, последовательнице буддизма, выписавшей мне снотворное. Именно она рассказала мне, что буддисты часто воображают утраченного любимого в облаке белого света, чтобы облегчить тому уход. Однажды я пытался это проделать и увидел, как Аура мечется в попытке вернуться, умоляюще протягивает ко мне руки; она выглядела потерянной и страшно боялась «раствориться в свете». Спустя еще пару дней, во время тренировки в спортзале, я снова увидел Ауру, она стояла в углу, четко различимая в призрачном сиянии: она выглядела так, будто наконец поняла, что такое смерть; как тогда, в облаке белого света, она протягивала руки, моля о помощи, прося не дать ей исчезнуть, но на этот раз с выражением дикого, панического смятения.

Думаю, что любой счел бы меня жалким, долбанным придурком, когда я появился в спортзале в Кондесе всего через две недели после смерти Ауры, тем более что меня в основном окружали худеющие женщины и стремящиеся поддерживать форму герои гейских сериалов. Но без Ауры от моей повседневной жизни мало что осталось. Занятия на велотренажере, напряженное часовое верчение педалей под динамичную музыку было неплохим способом так измотать себя, чтобы немного поспать и избавиться от перманентного похмелья. Однажды вечером в разгар тренировки я подумал: что это за отвратительное новое чувство? Внутри себя, где-то между позвоночником и грудной клеткой, я ощутил твердый полый прямоугольник, наполненный чистым теплым воздухом. Пустой прямоугольник со стенками из сланца или свинца — так он представлялся мне, накаченный мертвым воздухом, неподвижным, как внутри шахты лифта в заброшенном доме. Думаю, я понял значение образа, и сказал сам себе: люди, которые чувствуют себя так постоянно, кончают с собой. Мне захотелось спрыгнуть с велосипеда и убежать, или свернуться на полу в позе эмбриона, или поднять руку и попросить о помощи. Но я продолжал упорно крутить педали, подчиняясь ритму музыки и командам инструктора, и прямоугольник с мертвым воздухом медленно растаял. После этого я не почувствовал себя хорошо, но оно ушло, это ощущение абсолютной пустоты и ужаса, раздиравшее меня изнутри с геометрической четкостью, словно математическое подтверждение бессмысленности жизни вообще, или моей в частности.