Скажи ее имя

Аура не видела и не говорила с бабушкой с двенадцати лет, но в нашей бруклинской спальне стояла в рамке фотография Мамы Виолеты. На снимке была изображена светлокожая, в морщинах, европейского типа женщина с длинными костлявыми конечностями, дряблыми щеками, вялой линией рта (в точности как у Хуаниты, когда та бывала расстроена) и знакомой тревогой во взгляде печальных, умных глаз. На нашей постели, поверх разноцветного покрывала, лежала подушка с рюшами, с вышитыми Мамой Виолетой цветами на черных стеблях; лепестки в бодлеровских тонах — фиолетовом, жемчужно-сером и малиновом, — а на цветочном горшке желтыми стежками крупно выведено «АУРА».

Знаменитый первый сеанс психотерапии, когда Ауре было одиннадцать:

Ты чувствуешь, что мама прислушивается к тебе, Аура?

А ваша мать прислушивается к вам, доктор? Хуанита, обеспокоенная травмирующим эффектом, который могли оказать на девочек семейные неурядицы: разрыв с отцом Ауры, побег матери Кати, ссора с Мамой Виолетой, — по очереди привела обеих на прием к психоаналитику Норе Банини, работавшей на факультете психологии. Девочка с внешностью эльфа, одухотворенным личиком и дрожащим голосом, с челкой, закрывающей глаза, сидела, подавшись вперед, на мягкой кожаной кушетке, поставив локти на колени и положив подбородок на сплетенные пальцы, и в упор смотрела на расположившуюся напротив Нору Банини, которая продолжала невозмутимо настаивать:

Мне кажется, ты злишься, Аура. Но поскольку мы только что познакомились, мне кажется, что ты злишься не на меня. Ты злишься на свою маму?

Но я хочу узнать вас поближе, доктор. Вы злитесь на свою маму?

Пожалуйста, Аура, зови меня Норой. Может, ты злишься на свою маму, потому что она привезла тебя сюда? Как ты думаешь, почему она хотела, чтобы мы поговорили?

Давайте поговорим о вашей матери. Она добра к вам? Почему вы не хотите говорить о своей матери, доктор?

Аура продолжала встречаться с доктором Норой Банини до двадцати семи лет, в последние годы только во время приездов домой из Нью-Йорка. Катя, самостоятельно оплачивая сеансы, посещала Нору Банини и в тридцать, когда уже обзавелась семьей и детьми.

Летом 1990-го (падение Берлинской стены, Советский Союз на грани развала) Ауру отправили в летний лагерь на Кубу. К тому моменту Хуанита, не по зову сердца, а чтобы досадить Родриго, резко сменила взгляды на антилевацкие. Зачем посылать Ауру на Кубу? Когда-то она мечтала учиться балету у великой Алисии Алонсо, но эти мечты были в прошлом. В тринадцать, подстегнутая фальсификацией мексиканских выборов и вторжением США в Панаму, Аура во всеуслышание объявила себя коммунисткой и сторонницей кубинских революционеров. Хуанита предвидела, по крайней мере так всегда утверждала Аура, что пары недель, проведенных дочерью на Кубе, будет достаточно, чтобы развеять ее подростковые иллюзии. В лагере на берегу океана собрались подростки со всех концов света, многие из них прибыли из скандинавских стран. Их разместили в здании, напоминающем старую больницу, с длинными выкрашенными зеленой краской коридорами и чередой таких же зеленых, невыносимо душных комнат, в каждой из которых стояло по шесть коек. В первую ночь Аура не могла уснуть от удушающей жары и раздававшегося из непроглядной тьмы соседней комнаты душераздирающего плача другой мексиканской девочки: ее бумажник, который родители любовно набили долларами, был украден. За пару первых дней Аура потеряла на пляже сандалии, а потом пропали или были украдены ее кеды. В результате пришлось ходить босиком. Их кормили одним рисом и фасолью, после каждого приема пищи ребята должны были соскребать остатки с тарелок в бадью, которую проносили по всей столовой, чтобы потом добавить эти объедки к рису и фасоли, подаваемой к столу в следующий раз. Эта масса с каждым днем становилась все более липкой и похожей на блевотину. Аура перестала есть. Когда мать приехала встречать ее в аэропорт имени Бенито Хуареса, Аура была так худа, что придерживала штаны руками, она шла босиком, ее загоревшая на жарком солнце кожа покрылась россыпью расчесанных пятен от укусов насекомых, а вещи не стирались с момента отъезда из Мексики три недели назад. На вопрос Хуаниты, как она провела время в лагере, та жизнерадостно ответила: развлекалась с датскими мальчишками, мамочка!

С тех пор «коммунизм» ассоциировался у Ауры с общей бадьей с тухлым рисом и фасолью, воспоминание о которой неизменно провоцировало рвотные позывы. Но ее новообретенная худоба придала ей очарования Гавроша, чего даже она не могла не заметить. Бурное восхищение от своего облика в зеркале быстро довело Ауру до грани анорексии, на которой она и балансировала лет до двадцати. Через пару недель на ночной рейв-тусовке под открытым небом в Боске-де-Тлялпан[18] она встретила парня, ставшего ее первым бойфрендом. Хуанита, конечно же, запрещала Ауре ходить на рейв-вечеринки, но это препятствие было быстро устранено с помощью выдуманной ночевки в доме у подружки. Обман вскрылся довольно быстро, Ауру заперли на два месяца, но она всегда с нежностью вспоминала об этом периоде, поскольку именно тогда, одним прекрасным воскресным вечером обнаружила в кабинете дядюшки Леопольдо сборник избранных произведений Оскара Уайльда в синем переплете; это имя было знакомо ей по календарям из книжного магазина «Ганди», а еще по майке Темного, или О. Д., красившего ногти и глаза в черный цвет, друга ее парня с рейв-тусовки: лицо на майке с грустными глазами, отвисшим подбородком и прической, обрамляющей лицо, словно сложенные крылья птицы, напомнило ей Маму Виолету. Аура захватила книгу в Копилько, дабы скрасить себе оставшиеся недели заключения. Розовой ручкой на обложке дневника она написала: Я никуда не езжу без дневника. Каждому человеку нужно иметь с собой что-то сентиментальное, чтобы почитать в поезде, — надпись была окружена облаком розовых сердец. Пятнадцать лет спустя, когда мы переехали в квартиру в Эскандоне, она извлекла из коробки с книгами тот самый тяжелый синий том и, вертя его в руках, рассказала мне эту историю. Теперь он у меня, в Бруклине.

Парня, встреченного на рейве, звали дос Сантос, ему было восемнадцать, на пять лет больше, чем Ауре. Вообще-то это была его фамилия — дос Сантос, но Аура называла его по имени, только когда звонила ему домой и трубку брал кто-то из родителей. В старом кофре, где Аура хранила дневники, я нашел поэмы дос Сантоса, сотни поэм, множество ксерокопий, сложенных в пластиковые папки. Когда они познакомились, дос Сантос закончил работу над шестисотстраничным романом, который дал прочесть отцу. Тот с воодушевлением взялся читать и, закончив, сказал сыну, что это бессмысленное барахло, безнадежное, без единой искры таланта. Несмотря на всю свою внешнюю крутизну, дос Сантос был мальчиком доверчивым и даже наивным, благоговеющим перед отцом, выдающимся экономистом ИТПМ[19]. Морально уничтоженный, парень поклялся никогда больше не писать, хоть и считал, что лишь ради этого стоит жить.

Никогда раньше Аура не чувствовала себя такой нужной кому-то, кроме своей матери. Вот уж чего точно не стоит делать начинающим авторам, сказала Аура дос Сантосу, так это показывать свои труды родителям: здравый совет, которому сама Аура следовала редко. Она прочла творение дос Сантоса, и оно привело ее в ужас. Она ничего не сказала лишь потому, что хотела его поддержать. Страницы необузданного текста с грамматикой собственного сочинения, переполненные дурацкими и непристойными шутками, а все образы настолько странные, что парень должен был благодарить отца, что тот не упек его в психушку! (Этого романа не было среди писанины дос Сантоса, найденной мной в кофре.) Энтузиазм и похвалы Ауры, подкреплявшиеся, вероятнее всего, поцелуями, отрепетированными с датскими мальчишками на кубинском пляже, восстановили веру дос Сантоса в свое литературное дарование, подпитали его мятежный дух и превратили простого тинейджера, восемнадцатилетнего неудачника, встречающегося с тринадцатилетней девчонкой, в Поэта или кого-то вроде того. Аура и дос Сантос стали друг для друга незаменимы. Он был той самой родной душой, по которой так истосковалось сердце Ауры.