Страница 5 из 19
Опыт работы нашего московского агентства «Соловьев – Клепикова-пресс» еще как нам пригодился – на многие годы вперед. В России мы были писателями, литературными и художественными критиками, но последний московский период обозначился именно как независимый журналистско-политический. Мы эмигрировали известными людьми благодаря нашей спринтерской диссидентской деятельности. Рассылаемый нашими агентствами – от агентства по трудоустройству до литагентства – curriculum vitae начинался с первой страницы «Нью-Йорк таймс» со статьей о нашем агентстве и московским снимком его основателей. Это открыло нам дорогу в Куинс-колледж Нью-Йоркского университета и в Колумбийский университет (в каждом по совместному сколаршипу), подогревало интерес к нашим статьям ведущих американских газет и журналов и даже поспособствовало заключению с нами издательских договоров с щедрыми авансами. Но с нашего приезда в Америку до этих фантастических авансов прошло пять долгих лет, крупный кус жизни в чужой стране, где нам предстояло вступить в соревнование с местными журналистами, политологами, советологами и кремленологами. Не то чтобы мы были непотопляемыми – отнюдь, но снова не было счастья, да несчастье помогло. Спасибо академику Сахарову! Именно благодаря тому табу-вето мы стали не просто профи, но заправскими американскими политологами с кремленологическим уклоном, выдержав-таки конкуренцию с native Americans. Нет, не с индейцами.
Наверно, окажись в замкнутом кругу русскоязычной иммиграции, мы бы взвыли от идеологических ограничений и, как Довлатов, не видели бы отличия между работой на советскую власть или на здешнего хозяина. Сережа страдал от этого сильно, но привычно. Мы не страдали вовсе, вытолкнутые поневоле в мир американской англоязычной журналистики, так как мир русскоязычной нам был по большей части закрыт. Мы пьянели от свободы и вседозволенности – могли писать, что хотим, и только товарная конъюнктура – спрос и предложение – определяла прохождение наших статей. Но и ее мы обходили – то, что не подходило для «Уолл-стрит джорнал», печаталось в «Бостон глоб». Но это мы тоже узнали не сразу – нам повезло напечатать первую статью в «Нью-Йорк таймс», и мы продолжали атаковывать эту газету, которая была тогда (да и до сих пор, пожалуй) альтернативным правительством США, пока Говард Голдберг, редактор гостевой страницы (Op-ed page), не втолковал нам ее железное правило: не больше 650 слов, не чаще, чем раз в полгода, и то, если крупно повезет – конкуренция сумасшедшая. На штурм «Нью-Йорк таймс» у нас ушло, наверное, несколько месяцев, и только после этого мы пошли в библиотеку и выписали из справочника адреса и имена редакторов других американских газет.
Ни мы не знали наших редакторов лично, ни они – нас. Мы как были, так и остались не просто внештатными, но внетусовочными авторами, хотя, как писал Саша Кушнер, «танцует тот, кто не танцует, ножом по рюмочке стучит» (привожу в доказательство своей объективности – редкий у этого ежедневного стихотворца хороший стишок). Относится это и к моей нынешней литературной ситуации в России, где я не был уже четверть века, но успешно выпускаю книгу за книгой. Когда-то, еще в прошлом веке, в интервью полушутя предсказал, что стану классиком следующего столетия: процесс пошел, хи-хи. Что болтать? Проехали. В любом случае: отсутствуя, присутствую. Или произвести рокировку и сказать наоборот? А тогда, сложив втрое, под почтовый конверт, отксеренную статью, мы рассылали ее «по разным адресам» – в дюжину приблизительно редакций, дожидались стандартного, обез личенного отказа либо гонорара вместе с вложенной в конверт газетной страницей с нашей статьей. Интернета еще не было, копирайт был не очень строгий, некоторые статьи печатались сразу в нескольких городах, другие нам вежливо заворачивали. Каждая публикация была для нас праздником.
Самонадеянно так говорить, но в ряде случаев мы перенаправили общественное мнение Америки (с учетом, что Интернет и ТВ еще не задвинули на задний план печатные СМИ). Предугадав и предсказав приход к власти Андропова (хотя он давно уже был всесильным регентом при немощном и невменяемом Брежневе), когда это на самом деле произошло, мы стали разоблачать его мифологический образ, создаваемый на Западе его эмиссарами – проплаченными и добровольными. Нет нужды пересказывать здесь тогдашние наши кремлевские статьи – концептуально и даже текстово они вошли в наши кремлевские книги, а те, пусть и с опозданием, изданы и в России. Жаль, конечно, что жанрово эти эссе утратили форму отточенных политических миниатюр; были среди них и настоящие шедевры этого малого жанра журналистики – «Географический империализм» в «Вашингтон пост» и «Чикаго трибюн», «Кубинский треугольник» в «Нью-Йорк таймс» или «Кудос генералу Ярузельскому» сразу же в нескольких газетах, включая «Уолл-стрит джорнал». При регулярной журналистской работе трудно было удержаться на таком уровне. Хоть мы и старались, были и проходные статьи, но не было заурядных, лишенных оригинального сюжетного или концептуального поворота – ручаюсь! Что касается самомифологизации Андропова, то глава на этот сюжет называлась в нашей книге о нем «Двойной портрет – для дома и заграницы».
В этой книге было несколько «зарубежных глав» – о Венгрии, где состоялся политический дебют будущего советского лидера в качестве посла и провокатора, об Афганистане, решение о военном вмешательстве в чьи дела было принято лично нашим героем, и о борьбе с Польшей – от покушения на польского Папу до нажима на генерала Ярузельского, который напряг этот выдержал и политически и интеллектуально переиграл Андропова, предотвратив повторение венгерского и чехословацкого вариантов и избежав советского вторжения и неизбежного кровопролития: Польша – не Чехословакия, это и ежу понятно. В оценке генерала Ярузельского мы круто разошлись с американской прессой, которая представляла его «русским солдатом в польской униформе», а для нас он был польским патриотом, спасшим свое отечество. Во всех главных газетах Америки мы публиковали о нем панегирик за панегириком (здесь это называется kudos, а панегирик никому не понятное иностранное слово) и в конце концов сдвинули в положительную сторону отношение к нему американской общественности. В первых наших кремлевских книгах было по польской главе: название в «андроповской» кончалось словами «…поражение в Польше», а название в следующей – «Гамлетов комплекс Кремля: как быть с Польшей?» Эпиграфом мы взяли запись в дневнике князя Петра Вяземского во время антирусского восстания в Польше 14 сентября 1831 года: «Польшу нельзя расстрелять, нельзя повесить ее, следовательно, силою ничего прочного, ничего окончательного сделать нельзя. При первой войне, при первом движении в России Польша восстанет на нас. Или должно будет иметь русского часового при каждом поляке».
Совместно, хотя и не сговариваясь друг с другом, наши американские редакторы создали у нас ощущение нужности, востребованности нашей журналистской деятельности, что было особенно важно для недавних иммигрантов из СССР, сменивших не просто одну страну на другую, но автократию на демократию, русский на английский, один материк на другой, а главное – культуры. Не раз в своих книгах и статьях употреблял я это английское словцо применительно к нам в России – maverick: в прямом смысле, «теленок без клейма». Русский сленговый эквивалент – отморозок. Такими вот независимыми, нестадными, неадекватными людьми, сами по себе, были мы с Леной в России и остались таковыми в Америке, что обеспечило интерес к нам американских СМИ, а потом и издательств. У нас был неортодоксальный взгляд на мировые события, писали, что думали, без оглядок, – не вписываясь, вписались. Теперь я уже не совсем понимаю, как нам это удалось. С нами спорили, называли возмутителями спокойствия и скандалистами. Тем не менее печатались мы не в таблоидах, а в солидных, престижных изданиях. Мы были востребованы и получили признание в мире американской журналистики именно благодаря нашей независимости и одиночеству. Старейшина (dean) здешних журналистов Макс Лернер писал в «Нью-Йорк пост»: