Центр

Человечество выжило и построило цивилизацию потому, что людей было немало, и они были разные. Человек был, есть и остается продуктом социальных отношений. Это вытекает из азов философии и доказано прямым экспериментом, неоднократно поставленным случайными обстоятельствами: младенец, забытый в лесу, выросший среди волков, медведей или лисиц, не владел ни мышлением, ни речью, ни памятью. Если он на десятом или на двадцатом году жизни опять оказывался среди людей и у него возникали первые проблески самосознания, вся предыдущая жизнь, независимо от ее реальной длительности, казалась ему одним мгновением. Единой, безразмерной секундой животного полусна. Промелькнувшей грезой о запахах, шорохах, ярости и страхе.

Только благодаря другим людям человек становится человеком. Благодаря кому же станет человеком, или сверхчеловеком, или уж просто мыслящим существом единый, а значит, и одинокий на планете сверхорганизм? Карданов не был участником конференции, и поэтому ему не полагалось вроде бы выступать в прениях. Но когда после обеда они отправились с Кюрленисом на вторую прогулку, Виктор рассказал ему о жанре ненаучной фантастики, в котором выступили молодые бородачи-биологи, и поинтересовался, не являются ли их безумные видения прямым следствием того стиля мышления, который исповедовал вчера сам профессор. Стиля мышления и стиля работы, при котором человек очень добросовестно интересуется тем, что есть мышь, а что такое этология, биология и прочая  л о г и я  оставляет без разбора. Как предмет, недостойный профессионала.

Кюрленис на спор по существу, то есть на отстаивание вчерашней позиции, не пошел, а по поводу выступления бородачей, которых он сам не слышал, так как принимал участие в работе другой секции, высказался так:

— О, Виктор, вы ко всему относитесь с ужасающей немецкой серьезностью. Я не знаю, во что эти ребята верят, но дело тут, кажется, не в сверхорганизме. Конечно, они плохо знают философию, и это не есть хорошо.

— И математику.

— О, с этим и вовсе понятно. Знаете, это как бывает? Поработали они с математической моделью своего объекта, допустим, с моделью некоторой популяции. Получили некоторые корреляции и… уверовали.

— Насчет волшебного ключика?

— Ну, конечно. Каждому хочется верить, что придет некто могущественный и поможет. Все проблемы разрешит, прикоснувшись волшебной палочкой. Вот им и показалось, что такая волшебная палочка — математика. О которой, я готов это допустить, у них весьма общие представления. Но дело, повторяю, не в них.

— И даже не в едином сверхорганизме? Зачем же тогда этот бред?

— О, Виктор, вы выходите за рамки протокола. В науке принято говорить о допущениях. О допустимых и недопустимых, корректных или некорректных, но… о допущениях. И между прочим, вы можете кипятиться сколько угодно, но должен вам заметить, что это хорошо. Это правильно.

— Что правильно? То, что они говорили?

— Нет, конечно. Хорошо и правильно то, что каждый может высказаться.

— Это демократия. Разумеется, кто же против этого? Но это форма. И пусть это очень хорошо, что такие формы выработаны, но… все-таки хотелось бы вернуться к существу дела.

— Виктор, вы слишком категоричны. И потом, кто вам сказал, что это надо принимать как серьезное? Иногда, может быть, и невредно выпускать молодых леваков, чтобы на их фоне вполне радикальные, но уже действительно серьезные идеи воспринимались как меньшее зло.

— Да какие они леваки? Это уж вы так, по старой памяти, всех, кто за использование математических методов в естественных и гуманитарных науках… Всех этих структуралистов, системщиков… Так ведь устарело это уже… на эпоху.

— Э, Виктор, — вдумчиво протянул Кюрленис, и выражение его лица сделалось собранным и печальным. — Это устарело в логическом плане, в плане, так сказать, реального развития науки. Но память человека — она обширнее и она устойчивее, чем память мозга. Вы, кстати, обладаете, по крайней мере по данному вопросу, только второй памятью. Памятью на даты, концепции и теории. А не на людей. Вы не признаете за людьми дополнительных прав, вытекающих из их личной судьбы. Это понятно, логика — она вне истории.

— А вы считаете так: если человека много и несправедливо били, когда он защищал истину, то в награду за это теперь его и вообще нельзя критиковать?

— Не в награду, Виктор. И дело не в одном человеке. Я вам повторяю: историческое имеет свои права. Качнувшись вправо, качели не могут, как вкопанные, застыть в вертикальном положении. Они неизбежно качнутся влево.

— Чтобы опять качнуться вправо? А все-таки, может быть, стоит, пусть даже подставив собственные руки, перехватить их и установить в вертикальном положении?

— Это должны быть руки всезнающего и всемогущего существа. То есть наделенного чисто божественными атрибутами. Вы, например, претендуете на то, что можете отличать истину от блефа. Я не буду спорить о том, так это или не так. Вам виднее. Но даже если это так, — слушайте меня, Виктор, внимательно, я говорю сейчас с вами предельно серьезно, — даже если это так, я бы не хотел, чтобы у вас оказалась власть, позволяющая на основе ваших мнений принимать решения, допустим, в моей области науки.

— Даже если мои мнения — истина?

— Даже если они всегда бы оказывались истинными.

— Вы просто отказываете человеку в праве на истину. В возможности знать ее.

— Да. Я отказываю в этом праве отдельному человеку. И оставляю его за человечеством. То есть в конечном счете за историческим процессом.

К ним издали, через площадь, спешила Наташа. Кюрленис махал ей своей крупной ладонью. В руке у Наташи была газета.

Карданов, вежливо попрощавшись с обоими, зашел в гостиницу. Поднялся к себе в номер и, устроившись поудобнее на диване, развернул только что презентованную ему газету. Оказывается, Наташа дала материал о конференции в местную газету еще вчера, и вот сегодня он был уже напечатан. Конечно, какой там материал, типичная информашка. Вчера в нашем городе открылась всесоюзная научная конференция на тему… На открытии присутствовали… Среди основных докладов выделяется выступление… и так далее. Звучные должности, звучные научные дисциплины. Читатели газеты получили очередное бодрое подтверждение, что наука не дремлет, она — на марше. Все как и положено в информашке. Ни на что больше она и не претендовала. Но вот эта оперативность! А если через недельку подобные информации уже о закрытии конференции и о принятых на ней организационных решениях появятся, скажем, в московской и ленинградской газетах, это уже будет окончательно то самое, чего оргкомитет ожидает от прессы. Освещения, а тем самым и поддержки. Проблемная же статья Карданова, которой суждено появиться где-то через полгодика, вещь небесполезная, но… уже для самих устроителей конференции необязательная. Через шесть месяцев их поезд далеко уйдет или, наоборот, останется на том же месте, и в любом случае его статья адресуется только читателям журнала, который послал его в командировку.

Карданов сел за стол и принялся за окончание материала для Ростовцева. Слева от него лежала стопка стареньких номеров его журнала, того самого, который послал его на эту конференцию и в который он собирался поступить на штатную редакторскую должность, комплект номеров за 1967 год. Он приобрел их здесь же, недалеко от гостиницы, в букинистическом, на который набрел, выйдя в город сразу же после обеда, еще до перипатетической прогулки с профессором Кюрленисом. Он перелистал всю эту стопку, все эти номера за 1967 год, и ему стало как-то не по себе. Интересные статьи… даже слишком интересные. Как же так получается? Прошло более полутора десятка лет — срок, примерно совпадающий с этим пресловутым, на весь мир знаменитым периодом удвоения объема мировой науки. Если верить всем этим цифрам об удвоении — а как не верить цифрам? — то комплект старых журналов повествовал просто-напросто о младенческом периоде развития науки. А у перечитавшего их сейчас Карданова даже приблизительно такого ощущения не возникало. Наоборот, создавалось впечатление, что весь этот годовой комплект — конечно, за исключением некоторых конкретных фактов и открытий, имеющих точную временную привязку, — можно было бы перепечатывать в текущем или в следующем году. Очень похожие на сегодняшние статьи о вот-вот готовом осуществиться управляемом термоядерном синтезе, о минеральных и пищевых ресурсах океана, о захватывающих дух перспективах кибернетики, автоматизации и робототехники. Статьи о бионике, о грядущем расцвете биологии, о реальности и скорой достижимости создания единой теории элементарных частиц, о невозможности тепловой смерти Вселенной, о вселенных Фридмана и Гамова, о… Интересный, очень содержательный и насыщенный проблемами годовой комплект весьма уважаемого и интересного научно-популярного журнала. Но… зачем надо было писать все эти почти двадцать лет всё новые и новые статьи? Ведь они оказывались просто вариациями на пятнадцать всемирно известных тем мировой науки. Более блистательные или менее гениальные, более изящные или менее остроумные, но — вариации. И где тут период удвоения? Что с ним? Почему незаметен?