Страница 6 из 10
— Постников соврет — недорого возьмет. Чего ты вообще с этим гадом разговариваешь? Мы же условились?
— Да он сам ко мне подошел, пока я тебя здесь дожидался, — потупился Санька. — Да и как бы мы без него узнали, что уроков не было?
Последнее крыть было нечем: в самом деле, хорош был бы Юрка, кабы вечером взялся живописать бабушке, как прошел очередной учебный день в новой школе.
В этой связи требовалось сочинить другую правдоподобную легенду, объясняющую, где они с Санькой пропадали первую половину дня.
— В общем, так, если мать спросит, где мы с тобой шарились с утра, скажешь, к «Достоевскому» катались.
— Ладно.
— Кстати, ты правильно говорил: надо к дяде Феде еще раз съездить.
Федор Михайлович Копылов, предсказуемо величаемый за глаза «Достоевским», служил начальником ремонтных мастерских при депо Варшавского вокзала. Это был едва ли не единственный знакомый отца по работе, не открестившийся от семейства врага народа и продолжавший, хоть и не столь часто, как раньше, захаживать в гости к Алексеевым-Кашубским.
Когда в середине лета объявили о старте общегородского движения «Пионеры — фронту» и ленинградские школьники начали собирать цветной металлолом, необходимый для изготовления патронов и снарядов, благодаря «Достоевскому» Юрка и Санька скоро выбились в передовики и даже получили одну на двоих почетную грамоту.
А секрет удачливости в данном случае заключался в том, что Федор Михайлович распорядился, чтобы приятелей пропускали на «кладбище паровозов», где он сам лично показал, какие детали могут представлять интерес для оборонной промышленности. И даже снабдил мальчишек необходимым инструментом.
Юрка и Санька быстро полюбили эти свои вылазки в депо. В том числе по причине совмещения полезного с приятным: всякий раз, после нескольких часов напряженного спиливания и откручивания, Федор Михайлович водил мальчишек в шикарную деповскую столовую. С неизменной мотивировкой: «Как полопаете, так и потопаете».
— А еще Постников сказал, — запоздало вспомнив, спохватился Санька, — с завтрашнего дня все ученики шестых и седьмых классов определяются связными при школе и домохозяйствах. Нас с тобой вроде бы к школе приписали, а Петьку…
— И чего эти связные делать должны?
— Ой! А про это я и забыл спросить.
— Эх, ты! Всякие вражеские слухи[7] собираешь, а про главное разузнать не удосужился. Ладно, давай часикам к семи подходи к нам. Бабушка сегодня поздно будет, так что составишь компанию за ужином.
Юрка открыл входную дверь своим ключом и, не разуваясь, направился через гостиную в комнату, которую занимали Ольга с бабушкой. Здесь из-за неплотно прикрытой двери до него донеслось звонкое щебетание сестры:
— Уважаемые радиослушатели! Сейчас по многочисленным заявкам прозвучит песня про овечку в исполнении заслуженной артистки республики Оли Алексеевой.
Юрка тихонечко заглянул — Ольга была в комнате одна.
Подняв крышку фортепиано, она высадила на нее всех своих мишек и зайцев, и теперь, невпопад стуча пальчиком по клавишам, исполняла для них свою любимую песенку:
— А где бабушка?
Ольга вздрогнула всем телом, испуганно обернулась.
— Фу! Напугал! — Малышка покачала головой и погрозила брату указательным пальчиком. — Не стыдно?
— Не-а.
— Очень плохо. Между прочим, у нас концерт, а ты мешаешь.
— Объявляй антракт.
— Зачем?
— Сейчас узнаешь, — таинственно отозвался Юрка и, присев на корточки, стал рыться в школьной планшетке. — Закрой глаза.
Сестра посмотрела на него с недоверием.
— Ага, закрой. А вдруг ты опять с какой-нибудь глупостью?
— Закрой, говорю!
— Хорошо. Только не пугай меня больше. А то я пугаюсь.
— А теперь протяни правую руку, но пока не смотри! — Крепко зажмурившаяся Ольга осторожно вытянула ладошку, и Юра положил в нее давешние утренние печеньки. — А теперь левую! — В левую отправилось заработанное яблоко. — Все, можешь открывать!
Ольга распахнула глазища и…
— Это… это что? Всё мне?!
— Всё. Тебе.
— Юрочка! Миленький! Как же я тебя люблю-прелюблю!
Сестренка бросилась к нему на шею, крепко обхватила, прижавшись всем своим тщедушным тельцем, и клюнула в щеку. Заставив Юрку смущенно покраснеть и одновременно сомлеть от проявления столь непосредственной, исключительно детской искренности…
— Закемарил, Зосипатыч? — неверно истолковал закрытые глаза погрузившегося в воспоминания Барона Борис. — Извиняй, что долго. Забыл, когда в последний раз на настоящем унитазе большую нужду справлял. О, водка-то у нас того? Щас, исправим.
Он достал чекушку и, игнорируя бдительных буфетчиков, не таясь, перелил остатки в пустой графинчик. Бдительные маневр углядели, но вмешиваться не стали. Распознав в банкующем пассажире потенциальные хлопоты из разряда «себе дороже».
— Во! Другое дело. Скока на твоих золотых?
Барон помотал головой, возвращаясь в реальность, и бросил взгляд на запястье:
— Без четверти двенадцать.
— Эге ж! Выходит, мне до Семибратово меньше часу езды осталось?
— Так ты у нас ярославский?
— Ага. От Семибратово до нашей деревни еще верст тридцать с гаком будет. Колхоз «Красный маяк», слыхал?
— Не доводилось.
— Не много потерял, — успокоил Борис и, скалясь щербатым ртом, затянул:
Докончив куплет, Борис с не меньшей, чем на борщ, жадностью набросился на остывшие сосиски.
Предварительно поинтересовавшись:
— Сам-то из каких мест родом?
— Из Ленинграда.
— Из колыбели? То-то, гляжу, на москвича не шибко тянешь. Столичные того, поборзее будут.
— А ты, значит, всего на пару дней домой? — соскочил с географических нюансов Барон. — А потом куда?
— Не знаю, не решил еще. Может, в Ростов Великий. А может, в Ярославль. В Москву-то дорога теперь заказана. Вон давеча всего полсуток на вокзале проваландался, так мусора мою шпаргалку[8], мало не с лупой, в три подхода изучали.
— То бишь на зону из столицы уходил?
— Вторую ходку — да.
— И на чем погорел?
— Тю. Даже вспоминать не хочется.
— Что так?
— Стыдно. Даже не за то, что приняли, а КАК приняли. Тьфу, придурок.
— Поделись мемуарами.
— А тебе, стесняюсь спросить, какой интерес?
— Допустим, этнографический.
— Не скажу, что разжевал, но надеюсь, интерес уважительный. Ладно, раз ты есть мой благодетель, исповедаюсь. Как на духу. Короче, поступил мне заказ на холодильник, что в кабинете директора продмага стоял. На Остоженке. Не бывал?
— Увы.
— Знатный лабаз, в Ярославле таких нет.
— А от кого заказ?
— Так, от одного хмыря. Сыскался общий знакомый по первой ходке. Вот он, ежа ему в дышло, и свел нас. А я не то чтобы такими делами в полный рост баловался, просто к тому времени уж очень долго на мели сидел. Знакома такая поза?
— Само собой.
— Значит, оценить сумеешь весь ужас энтой драмы. Так вот, этот, который наш общий, как назло, еще и аванец неслабый наперед предложил. Ну, думаю, была не была, придется уважить. Вот на следующий день, на зорьке, холодильник через окно и умыкнул. Тяжелый, зараза, пуда полтора. А куда деваться, коли впрягся? Потащил на горбу, еле в троллейбус втиснулся. Какой-то работяга сердобольный помог на остановке выгрузить, а дальше — обратно сам, три квартала пешкодралом. Дохожу до подъезда барыги, а там черный ворон стоит-дожидается. Веришь-нет, мало не разрыдался от унижения! Когда понял, что мусора меня нарочно у магазина принимать не стали. Всю дорогу следом катили, наблюдали, как человек мучается. Во зверье? Ну че ты ржешь? Я тут перед ним душу в клочья рву, а он ржет!
7
К сожалению, то были не слухи: тем же вечером, 5 сентября, артобстрел Ленинграда повторился. Несколько снарядов попало в больницу завода «Большевик». Итог: 50 человек ранены, 5 убиты.
8
Шпаргалка — справка об освобождении (угол. жарг.).