Проклятые

Я это знал, потому что был в том доме и пытался спасти ее.

Раньше это был роскошный особняк. Тогда этот район города еще не превратился в развалины, а кирпич и стекло не заросли травой. Величественный дом какого–нибудь доктора или городского подрядчика, теперь стоявший в запустении и смотревший на мир широкими черными провалами окон. Из них клубами валил дым, когда я подогнал автомобиль нашей матери к бордюру и бросился в открытую дверь.

Я побежал внутрь. Потому что сестра была там, сражаясь за жизнь. И ждала меня.

Я не видел ее в густом дымном мраке. Не слышал ее голоса. Я просто знал, что она там, потому что мы были близнецами, а близнецы знают такие вещи. Они чувствуют друг друга, даже если не хотят этого, без слов и резко, как болевой шок.

Я обнаружил Эшли у подножия лестницы, которая вела в подвал. Только самой лестницы там больше не было, в клубящейся черноте я увидел только ее лицо и ее протянутые ко мне руки. Девочка на дне колодца.

— Дэнни!

Она еще держалась на ногах. А волосы обуглились.

— ДЭННИ! Не оставляй меня здесь!

Она говорила не о пожаре и не о доме. Она имела в виду смерть. Она умоляла меня не бросать ее наедине с тем, что должно было наступить после всего…

И я сделал так, как она просила.

Даже зная, что она вытворяла, зная, какой она была, я не мог оставить ее. Я лег на уже занимавшийся огнем пол и протянул ей руку, чтобы вытащить. Но Эш была слишком далеко внизу. Я крикнул ей, чтобы она подпрыгнула, вернее, хотел крикнуть, попытался, но от горячего дыма перехватило горло.

Я потянулся к сестре, и она потянулась ко мне. Но наши руки хватали только огонь.

Она не хотела умирать. Языки пламени все же захлестнули ее.

И меня тоже…

Глава 5

Когда вы мертвы, то прекрасно это осознаете.

Вы постоянно слышите о других людях, оказавшихся в том же положении, о душах, нуждающихся в помощи при «переходе», о растерявшихся близких, бесплотные образы которых, как это показывают в телешоу, толпятся у изножья кровати и ждут, когда им скажут, что пора уходить. Но в моем случае невозможно было ошибиться и спутать это состояние с жизнью, так как нечто, куда я направился после огня, было лучше, чем быть живым. Следовало бы назвать это «раем». Воспроизведение в несколько видоизмененном виде самого счастливого дня в моей жизни.

Мне тогда было тринадцать лет. Отец сидел за рулем своего «Бьюика Ривьеры», и мы с ним направлялись по Вудворд–авеню прямо к круглым черным башням центра «Ренессанс», где он в ту пору работал. Стоял яркий солнечный день, и мы мчались по городу, а за тонированными стеклами автомобиля пролетали магазинчики, пустые мотели, городские кварталы.

Это был тот самый день, когда мы отвезли Эш в Крэнбрук. День, когда я позволил себе вообразить, что она может остаться в прошлом.

О чем мы разговаривали? Ну, все я вряд ли могу вспомнить. Мы много смеялись. Папа рассказывал о своем детстве в Сагинау. Оказывается, его жизнь до нашего появления представляла собой серию волнующих, а иногда глупых, но, в конечном счете, невинных проделок. Он сбил булыжниками осиное гнездо, а потом злые осы залезли ему в шорты и искусали всю задницу. Однажды он в мороз провалился под лед, и ему пришлось идти домой без штанов, потому что те замерзли и стали твердыми как камень. В другой раз он на малолитражке проехался по школьному коридору, а на другом конце его ждал коп, который дружески хлопнул его по плечу и посоветовал больше даже не пытаться так делать.

Такой день когда–то действительно случился в моей жизни, а память о нем оказалась отчетливее, чем любое воспоминание или сон. Более того, в моих посмертных видениях день этот воспринимался более реально, чем в первый раз, когда я его прожил. Восприятие обострялось от осознания того, как по–особенному звучит спокойный голос отца. Однако происходящее окрашивалось пониманием, что все это не продлится долго.

Я испытывал блаженство, находясь с отцом на Вудворд, и создавалось впечатление, что теперь мы похожи на остальных отцов с их сыновьями. Семья, в которой нет Эш.

Мы припарковались на площадке рядом с черными башнями. Немного задержались, чтобы полюбоваться рекой — вода Детройта была похожа на чай с молоком.

— Посередине проходит граница, — сказал мне отец, совсем как тогда, в настоящей жизни. — Невидимая линия…

В тот момент, когда мы проходили через вращающиеся двери в широкий атриум центра, в моем мозгу отпечатались эти два понятия: «невидимая граница». Прямо перед нами стояли сверкающие легковушки и грузовики, все «воплощение респектабельности и надежности продукции «Дженерал Моторс». Так их неизменно называл отец. Пара самых современных моделей — «Корвет» и «Фиеро» — медленно вращались в воздухе на платформах, подвешенных на стальных канатах.

Мы прошли к стеклянным лифтам, которые должны были доставить нас наверх, где располагался офис отца. Он шагнул в лифт и, положив руку мне на плечо, увлек за собой. Я помню, как тепло его ладони разлилось по всему телу.

Двери закрылись. Начался подъем.

Лифт поднимался мимо открытых просторных помещений атриума, затем оставил их внизу и двинулся дальше по внешней стороне стены главного здания. Нам открылся бесконечный простор, и этот вид становился тем прекраснее, чем выше мы забирались. Внизу катила свои воды река, на противоположном ее берегу щетинились кварталы Уиндзора, а за его окраинами угадывалась остальная Канада. Огромная широкая равнина исчезала из вида, не достигая горизонта, словно пейзаж на картине художника, которому не хватило красок.

— Это вечность, Тигренок, — сказал отец и вложил мне что–то в правую ладонь. А потом сжал мои пальцы, чтобы я не мог посмотреть, что это.

Достигнув двадцать четвертого этажа, лифт начал замедляться. Мне не хотелось, чтобы он останавливался. Я не боялся того, что ожидало меня там, за его створками, просто мне хотелось, чтобы папа остался со мной, но я знал, что он не может это сделать.

А еще я знал, что не могу обернуться и посмотреть на него, потому что он уже ушел…

БО–О–ОМ!

Створки лифта открылись.

Я вышел наружу. Кровь бешено заколотилась в висках, словно тысячи бабочек попытались вырваться из моего черепа. Отчаянно закружилось в голове, но я постарался сдержать слезы.

Это сработало.

«Он очнулся», — послышался женский голос. Женщина была чем–то довольна. А еще я подумал: кто такой этот «он»?

Несмотря на то что в помещении ярко сияли лампы, комната показалась более тусклой, чем утро в Детройте, из которого я только что вернулся. И тут же пришло осознание действительности. Незнакомые люди в халатах, окружившие меня, пропитанный лекарствами воздух и первая волна боли, накрывшая меня, — все говорило о том, что это уже не самый счастливый день в моей жизни.

— Да, действительно очнулся, — произнес какой–то мужчина; в его голосе слышалось скорее удивление, нежели радость.

Вниз и вверх. Туда и обратно.

Всякий раз, проваливаясь «туда», я спрашивал одно и то же: «Где моя сестра?» И каждый раз, независимо от того, кому я задавал этот вопрос, мне говорили:

— Давай я позову папу, хорошо, Дэнни?

Что, собственно, и было ответом.

А потом я увидел, что рядом стоит отец.

На его лице читалось облегчение и благодарность. Но выглядел он обескураженным.

— Дэнни? Как дела, Тигренок?

Тигренок? Он не называл меня так с тех пор, когда я был совсем маленьким. С того дня, когда мы пошли на старый стадион «Тайгер» и я увидел единственный раз в своей жизни настоящий футбольный матч команд профессиональной лиги.

Он называл меня так, когда я умер. В тот вновь прожитый блаженный день.

— Эш умерла, да? — сказал я.

— Да.

Отец немного помолчал. Потом вытащил что–то из своего кармана и поднес к моим глазам.

— Дэнни, ты знаешь, что это?

Я прищурился от яркого света и узнал предмет.

— Часы. Мамины часы. Ей дедушка подарил.