Страница 4 из 66
— Погуляй с ним, Эфра, пока мы будем трапезничать. Мы и так опаздываем. Ого! Слышите? Гонг! Это значит, что к трапезе уже все готово, и все уже там.
Миновав коридор, они вошли в большой зал Приамова дворца, разлившийся перед ними ослепительным светом и стройным пением кифар.
Глава 3
— И ты полагаешь, что выдержишь три–четыре часа в колеснице? Да тебя растрясет так, что к вечеру может снова начаться жар. Тебе этого хочется?
— Глупости! Мы поедем медленно, и не по тряской дороге, а по мощеным улицам. С чего быть жару? И я прекрасно себя чувствую!
— Вижу, что прекрасно! Потому что вчера вечером и сегодня утром я влил в тебя уйму всяких снадобий. Не воображай, что ты здоров — тебе еще лечиться и лечиться! Я прав, Ахилл?
Этот разговор происходил на одной из внутренних террас дворца. Когда закончился обед, Приам пригласил сыновей, жену и своего знаменитого гостя выпить вина на свежем воздухе. Ему хотелось, чтобы Ахилл отдохнул и пришел в себя после массы свалившихся на него впечатлений.
Действительно — и роскошь прекрасного зала, светлого, огромного, украшенного расписным сводом, опирающимся на два ряда каннелированных[5] колонн, по шестнадцать в каждом ряду, и изобилие стола — правда, не сравнимое с великолепием пиров в былое мирное время, но все же восхищающее разнообразием и тонкостью яств и вин — и множество людей, собравшихся в этот день, объявленный праздником, за трапезой… все это обрушилось на молодого базилевса, как густой сверкающий дождь. Он был до сих пор под впечатлением обеда — перед ним еще сверкали золото и серебро посуды, мелькали смуглые руки рабов и рабынь, с искусством фокусников меняющих блюда на огромном столе и разливающих вина из кувшинов с тонкими, как журавлиные шеи, горлышками. Он видел чинно восседающих на золоченых стульях мужчин и женщин — всю родню Приама, военачальников, приближенных, друзей…
Ему давно хотелось увидеть прекрасную Елену, и Ахилл увидел ее, более того: она сидела рядом с Парисом по другую сторону стола, как раз напротив его кресла. Но то ли облик Пентесилеи начисто вытеснил из его души способность восхищаться другими женщинами, то ли мучила мысль о том, что из–за сватовства к надменной спартанке погиб Патрокл, — так или иначе, но тонкая, неземная красота голубоглазой ахеянки не тронула его. Он даже подумал, что Андромаха, в своем наряде лесной нимфы, куда прекраснее златокудрой любимицы Афродиты…
Но особенно запомнились два лица: суховатое, надменное, скрытное лицо двоюродного брата Приама Анхиса и умное, тонкое, высокомерное лицо царского лекаря Кея. Он долго думал — кого ему напоминает этот перс. И к удивлению своему, сообразил, что больше всего Кей похож на… спартанского смутьяна Терсита. Даже не похож, нет… В них было что–то неуловимо общее: то ли эта скрытая за насмешливостью гордость, то ли быстрый, стремительный взгляд, который вдруг резко останавливался на чьем–то лице, своей остротой заставляя опускать глаза, то ли что–то еще… Внешнее сходство создавал, пожалуй, только шрам, как и у Терсита, косо перечертивший правую щеку.
Кей особенно заинтересовал Ахилла, и он обрадовался, когда тот, не ожидая приглашения Приама, последовал за ними на террасу и бесцеремонно уселся в одно из резных ореховых кресел. Между ним и Гектором тут же разгорелся спор, можно ли троянскому герою самому показать своему гостю дворец, а потом проехать с ним в колеснице по улицам Трои.
Когда царский лекарь неожиданно обратился к нему за поддержкой, ошарашив вопросом: «Я прав, Ахилл?», базилевс растерялся:
— Но… я же не лекарь, как ты, уважаемый Кей! — воскликнул он. — И как я могу судить о том, в чем ничего не понимаю?
— О! Это уже неоправданная скромность! — вскричал перс, хлопая в ладоши, как часто делал в порыве восторга или удивления, — Это ты–то не лекарь, богоравный? Да я бы в жизни не излечил такую рану! В жизни бы не излечил… Да–да, знаю, знаю: ты скажешь: это было не твое искусство, а действие волшебного снадобья. Но и его надо уметь применять, это первое. А второе — разве только этим ты спас Гектора? Все приемы лечения, пища, питье, которые ты ему давал, повязки, растирания, — все это проявление высокого искусства, и я горд тем, что общаюсь с тобой, учеником великого Хирона, о котором я слышал столько рассказов и преданий. Кстати, об этом снадобье мне тоже доводилось слышать — о нем ходят легенды. Скажи: у тебя не осталось ни капельки этого эликсира?
Ахилл с сожалением покачал головой:
— Увы! Я даже бутылку ополоснул, растворяя последние капли зелья, чтобы Гектор и их выпил. Я боялся, что не хватит. Гектору было еще очень плохо, и я…
— Это я тоже знаю! — тут глаза Кея вспыхнули, и лицо сразу стало другим — уже не насмешливым и не надменным. — Пожалуй, ты сам удивительнее этого снадобья, удивительнее своего учителя Хирона, удивительнее нас всех! Да не смотри на меня с таким гневом — можешь обижаться, я не боюсь твоего гнева. Именно тебя мне хотелось бы изучить — больше, чем всякие там зелья и рецепты, только вот изучать души я не умею… Это же нужно, чтобы в одном человеке соединилось одновременно столько дикости и дряни и столько совершенного, кристаллического неприятия зла! Между прочим, твои достоинства ведь одновременно и недостатки: они должны страшно мешать тебе и в конце концов могут тебя погубить.
— Не каркай, умнейший! — вмешался Гектор. — Раньше тебя погубит твой невыносимый язык.
— Пока я штопаю ваши раны, вправляю вывалившиеся кишки, заделываю проломленные черепа[6], сращиваю сломанные кости, — меня вряд ли что погубит! — усмехнулся лекарь. — Да, да, да, слышал, слышал — вы заключаете мир! Свято верю, что это случится, и великий Ахурамазда[7] будет на вашей стороне. Ну и что: через пару–другую лет вы обязательно затеете новую драку с кем–то еще… Надеюсь, не на двенадцать с лишним лет! Так или иначе, я здесь живу двадцать лет и без работы не сидел долго. Но вся наша болтовня началась с того, что я спросил великого Ахилла, можно ли, по его мнению, великому Гектору ехать с ним в колеснице по всему городу… Наш Гектор, прошу заметить, едва–едва встал на ноги!
— Гектор, а может быть, и правда, не надо? — спросил Ахилл.
— Я сам решаю! — уже почти резко ответил тот.
И, повернувшись к Кею, произнес по–персидски:
— Я позвал его в Трою, я ручался ему за своих соотечественников, и пока он здесь, я буду рядом с ним.
— Но ты уверял, что от троянцев мне нечего ждать дурного! — возразил Ахилл. — И разве не может сопровождать меня кто–то еще из царской семьи?
— О! — ахнул Кей. — Ты еще и знаешь персидский!
— Нет, — Ахилл смутился. — Не знаю. Просто пока еще понимаю что–то… Хирон учил меня персидскому языку, говоря, что это один из древнейших языков Ойкумены, и его знание может в будущем помочь мне, если я вздумаю изучать древние науки или поэзию.
— Хм! — лекарь был польщен, но сумел скрыть это. — Жаль, что мне вряд ли доведется увидеть Хирона…
— Как бы то ни было, — вновь вмешался Гектор, — я сам поеду с Ахиллом, и никто меня не остановит. По дворцу пускай с ним пройдется кто–то другой, я готов это время отдыхать. Но в город мы поедем вместе.
— Прекрасно! — вскричал лекарь. — Последствия будут, по крайней мере, не на моей совести. Я сделал все, что мог. Тогда сейчас же отправляйся в постель, шлемоблещущий, сейчас же!
— Хватит приказывать мне! — взревел, не выдержав, Гектор. — Ты что, за сорок без малого дней позабыл, кто я?!
— Да этого я и за сорок лет не забуду… — пожал плечами Кей. — Но и ты не забудь, что я — царский лекарь, и царь не простит мне, если я допущу, чтобы тебе стало хуже.
— Хватит вам! — вмешался Приам, подходя к ним с кистью винограда в одной руке и большим сердоликовым кубком в другой. — Гектор, надеюсь, что я пока еще смею тебе приказывать… Ступай отдыхать, если хочешь ехать с Ахиллом. Найдется, кому проводить по дворцу нашего великого гостя. Я сам готов сопровождать его.
5
Каннелированные — украшенные параллельными вертикальными бороздками.
6
Медицина в Древней Греции была на очень высоком уровне. Есть сведения о том, что тамошние хирурги умели делать не только трепанацию черепа, но и вживляли серебряные пластины вместо утраченных частей черепной коробки.
7
Ахурамазда — верховное божество древних персов.