Совесть

— Гости… возил на охоту. Да… Подстрелили архара. И тут, как его… корноухий сторож лесхоза… Прохор, что ли, зовут. Увидел, погнался на мотоцикле. Я уже оторвался… И тут у Минг булака налетел на того, будь он проклят! На Кудратходжу. Анашист, пьянь проклятая! Что ему нужно в Минг булаке? Сидел бы дома…

Фазилат попыталась встать, но не смогла. Опираясь на руки, поползла к сыну:

— Какой Кудратходжа? Что ты говоришь?

— Тот самый. Кулацкий прихвостень! Из-за него, из-за подонка меня… Нет! Не хочу! Почему я, жизни еще не повидав, должен погибать из-за этого раскулаченного. Он же враг, враг! Нет, Атакузы-ака поймет. Может уладить, замять все! Анашист проклятый! Сам был пьяный как свинья! Мама! — Кадырджан вскочил на ноги, тряхнул, будто конь, лохматой гривой. — Мама! Бегите к Атакузы-ака! Сейчас же бегите. Объясните все! Не даст он засудить меня, не оставит Тахиру на всю жизнь несчастной.

Фазилат приподнялась, упала на грудь дочери, запричитала:

— Ой, сыночек, да что ты наделал! Что натворил, сыночек ты мой!

— Сыночек, сыночек! — передразнил Кадырджан. По-бычьи нагнув голову, со сжатыми кулаками пошел на мать, на полдороге опомнился, перевел безумные глаза на сестру: — Латиф! Сестрица! Иди позови Тахиру. Пусть сама поговорит с отцом. Беги! Я ей все сам скажу.

4

Джамал Бурибаев и Вахид Мирабидов, запыхавшись, ворвались во двор. Через несколько минут Атакузы уже знал все. Кудратходжу привез в кишлачную больницу егерь лесного хозяйства Прохор Поликарпов. Однако было уже поздно. Еще по дороге в больницу ходжа отдал богу душу, Атакузы тут же связался по телефону с главврачом.

— Где Прохор? У вас еще?

— Нет, он ушел.

— Куда?

— Не знаю. Сказал, если понадобится, найдем его у домлы Шамурадова.

«Понятно, Прохор поехал докладывать своему приятелю. Нашлась у старого хрыча новая тема для разговора!»

— Что будем делать, раис-ака? — спросил главврач. — Полагается немедленно сообщить в милицию.

— Вот что, — Атакузы овладел собой. — Кудратходжа, я слыхал, был вдрызг пьян. Вы сделали экспертизу?

— Нет…

— Сделайте! Исследуйте как надо и запротоколируйте!

— Если был пьян, то конечно…

— Я же говорю вам — он в стельку был! Ясно?

— Да, но… насчет милиции как? А вот и, сам участковый. Дать ему трубку, раис-ака?

— Нет-нет! Скажите ему сами, пускай не спешит. Не к чему шумиху устраивать. И вы тоже не очень… Не паникуйте. Я еще позвоню.

— Простите, не совсем понял вас, раис-ака. Вы сообщите в район?..

Атакузы не ответил, бросил трубку на рычаг.

Пока на айване шел телефонный разговор, Бури-баев, заложив руки за спину, нервно прохаживался вокруг колодца. Вахид Мирабидов как упал в плетеное кресло, так и сидел, обхватив голову подрагивающими пальцами. Когда трубка стукнула о рычаг, Бурибаев замер на полпути. Вахид Мирабидов поднял голову. В глазах у обоих вспыхнули искорки надежды.

— Ну что нового, раис? Говорите! — Бурибаев, слабея, ухватился за сруб колодца.

Атакузы с яростью смотрел на его жалко увядшее лицо. Ведь вот как сник, обмяк. Трус несчастный!

— Новость отличная! — отрубил беспощадно. — Сшибли насмерть старого человека и бросили на дороге. Не оказали даже помощи!

Вахид Мирабидов слезно промычал что-то и снова обхватил голову руками. Бурибаев пошатнулся, будто его ударили в грудь.

— О, молодежь, молодежь! Я предупреждал Кадырджана…

— Кадырджан мальчишка. А вы, где вы были? Какого черта вас туда понесло? Разве время сейчас охотиться на архара?

— Виноваты! Виноваты! — стонал Джамал Бурибаев. — Но, раис! Вы должны что-нибудь придумать! Найдите выход! Вы можете утрясти дело. Вам все под силу! Подумайте, если мы попадем под следствие… Нет, нет, что-нибудь придумайте, дорогой!

Джамал Бурибаев шагнул из-под темного лиственного навеса. Что за вид! Голову покорно склонил, просительно смотрит на Атакузы. Куда осанка девалась! Где гордо-холодная мина на лице, от которой робели и тряслись посетители, — ничего не осталось. Старик, суетливый старикашка! Дутый пузырь, нытик!

А он, Атакузы, совсем ослеп, дядю своего не щадил, столько боли причинил старому человеку. Из-за кого! Ну, натворил дел, нарушил закон — так тебе же не шестнадцать, хоть держись достойно. Да и не впервой творить грех. Однако, видать, фронт тебя не очистил, нет, не очистил… И второй дрожит, как пойманный заяц. Домла! Ученый муж!

Атакузы брезгливо поморщился.

— Хотите, чтобы я придумал что-нибудь? Вы творили беду, а я расхлебывай! — Атакузы задыхался. — А что же вы третьего дня ничего не придумали, когда надо было помочь мне? Не только не придумали, а, наоборот, постарались свалить со своей головы на мою. Весной, когда распорядились выдать удобрения и запчасти, держались так, будто вынули из собственного кармана. Не беспокойся, мол, Атакузы, бери, даю из особого фонда! Это в глаза. А за глаза — взяли и записали на счет района. Из-за вас я вчера краснел в обкоме, не сегодня завтра придется краснеть и на бюро райкома…

— Дорогой мой! — кинулся к нему Бурибаев, попытался схватить за руку. — С удобрением утрясем как-нибудь, все устроим, дорогой. Только этот вопрос уладьте. Вы же умный человек, понимаете: если попадет в милицию, плохо будет и вам, и нам. Вы тут хозяин, у вас авторитет. И товарищ Шукуров вас ценит…

«Товарищ Шукуров»! Вахид Мирабидов будто проснулся — поднял голову:

— Да, да. Конечно, Шукуров. Я тоже поговорю с Абрарджаном. Машину мне! Сейчас же поеду…

Кто-то с треском распахнул ворота, громко протопал по двору, хлопнула дверь кухни. В окнах зажегся свет, кто-то отчаянно зарыдал. Ну денек!

Атакузы проглотил душившие его слова, кинулся в дом.

— Что еще стряслось? Кто там вопит?

— Дочь ваша… — Алия заступила дорогу.

И без того взвинченный Атакузы взорвался:

— Чего она так убивается, твоя дочь? Не найдет себе мужа? Цепляется за подонка. Ничтожный сын ничтожного отца!

Алия отвела взгляд от страшных, налитых кровью глаз мужа.

— Вы не знаете, ничего не знаете…

— Что там еще?

— Дочь ваша… дочь…

— Да не тяни ты резину!

— Беременна она…

— Подлец! — Атакузы прижался лбом к косяку двери. — Где он, сам поговорю с ним. Не он ли пробежал сейчас по двору? — Атакузы сверкнул глазами, сжал зубы. — Где этот мерзавец? Я хочу…

Он не кончил. Дверь робко отворилась, вошла Тахира.

Густые черные волосы, обычно падавшие на плечи, были растрепаны, глаза опухли от слез. Тахира тихо, беззвучно подошла к отцу, опустилась на колени и мокрым от слез лицом прижалась к его сапогам.

— Дададжан, папочка мой милый, любимый….

5

Потом, когда все кончилось, Атакузы не раз вспоминал последний свой разговор с дядей. Но почему-то путь до школы начисто стерся из памяти. Не помнил, как вышел из своего дома, как очутился у дяди… Одно лишь каждый раз вставало в глазах — дочь, Тахира. Тихо, беззвучно приближается к нему, молча опускается на колени, прижимает лицо к его сапогам…

У Нормурада-ата он застал Прохора и Хайдара. Домла сидел за большим письменным столом, подперев руками тяжелую голову. Прохор ходил взад-вперед по узкому проходу между книжными шкафами. Он был в больших кирзовых сапогах, в старой потертой гимнастерке, с потускневшей бурой каской мотоциклиста на голове. У окна, прислонившись к стене, стоял Хайдар.

Все трое, как по команде, повернулись к Атакузы, едва тот вошел. Нормурад-ата настороженно поднял на него глубоко ввалившиеся глаза.

Атакузы набрал полную грудь воздуха.

— Дядя! Я виноват перед вами…

Домла все глядел на него усталыми глазами. Хайдар опустил голову, Прохор стал одергивать гимнастерку, расправив складки под широким кожаным ремнем.

— Я сильно виноват перед вами! — повторил Атакузы и, стараясь унять волнение, глухо кашлянул. — Но сейчас я пришел не для того, чтобы просить прощения. За этим я еще приду. На коленях буду просить…