Совесть

Хайдар глядел на дядю и поражался: как необычен был сейчас его вид, как красив стал вдруг старик — сгорбленные плечи распрямились, лобастая голова откинута назад, глаза горят, как у юноши. Удивительно! Почему раньше Хайдар не замечал в нем эту незаурядную мощь, особую, вдохновенную красоту?

— Ладно! — сказал домла неожиданно, — Бог с ней, с книгой. Допустим, она безупречна с научной точки зрения, даже достойна награды. Но вот беготня автора вокруг этой премии… Как ты сам смотришь на суету твоего учителя?

Хайдар рассмеялся:

— Во всяком случае, это все очень странно.

— Гмм… — Нормурад-ата сел на диван. — Я не решался говорить с тобой об этом человеке. Слава аллаху, вижу, ты сам начинаешь понимать! Но твой отец!.. Вот уже несколько ночей не сплю, все думаю о нем. Страдаю, жалею его. Боюсь, что и он страдает, а может, и стыдится своих поступков. Но почему же по-прежнему гнет свое? Неужели так ничего и не уразумел? Передай отцу… Нет, лучше сам поразмысли, подумай.

3

Как непонятно устроена жизнь! Светлое так часто соединяется в ней с темным. Счастье шагает бок о бок с несчастьем. Атакузы на себе испытал это в последние дни.

Позвонил Шукуров. Сообщил — совещание руководителей колхозов и совхозов района по вопросам благоустройства решено провести в «Ленин юлы». Часа через два и сам прикатил. И не один, с высоким гостем — профессором Вахидом Мирабидовым. Тестя оставил в колхозном саду, а сам даже за дастархан не сел, Атакузы повез его смотреть детсад и ясли. Оттуда проехали по бригадам, раис показал полевые станы. Секретарь шутил, смеялся — похоже, остался доволен. Атакузы уже собирался открыть рот: мол, там, в саду, остывает плов, но гость вдруг предложил поехать на Минг бу-лак. И покой сменился тревогой.

Шукуров молча долго стоял в лощине среди высокой травы, пил пригоршнями холодную воду — из родников Минг булака, любовался джидой, плакучими ивами, бродил в зарослях горной арчи. Не спеша, поглядывая вокруг, поднялся на косогор — отсюда видней был котлован, который рыли под здания животноводческого комплекса.

Уже с самого начала, с того момента, как Шукуров спустился в лощину, Атакузы понял, чью сторону примет первый секретарь. Это было заметно по сосредоточенной грусти, с которой обходил он рощи Минг булака, по тому, как задумчиво останавливался у прозрачных, окруженных арчой родников, с каким наслаждением пил воду. Да, он примет сторону жалобщиков. Это ясно. Правда, Шукуров и здесь, на месте, внимательно слушал расчеты и доводы Атакузы в пользу гигантской стройки. Возражать не стал. Но когда покидали лощину, в последний раз окинул задумчивым взглядом сочные зеленые луга, окруженные сплетенными меж собой деревьями, чистые родники, зеркальными-осколками блестевшие меж зарослей высокого камыша, и сказал:

— Надо подумать. Пришлите, пожалуйста, проект стройки. Посоветуемся со специалистами. Если что-то можно еще сделать, надо это сделать обязательно!

Больше он ничего не сказал, да и говорил мягко, как бы и сам еще не уверенный в своей правоте. Но душа уже была растревожена, — слишком многого ждал Атакузы от этого начинания.

После Минг булака тучи несколько развеялись. Шукуров с тестем навестили старика, а потом хорошо посидели в саду у Атакузы. Вахид Мирабидов сначала был несколько мрачноват, но это у него долго не держится. Забыв неприятную встречу с домлой, развеселил застолье, выложив целую дюжину новейших, «девственных», как он выразился, анекдотов. Опрокинул рюмку, другую и вошел окончательно в свою «струю»: с вдохновением читал Омара Хайяма, газели, воспевающие красавиц и вино. Словом, как всегда, украсил беседу. Потом Шукуров с Атакузы ходили в контору. Секретарь райкома пожелал увидеть Наимджана с женой. Атакузы был спокоен: вчера после звонка Шукурова он восстановил Наимджана на работе, успел и поговорить с ним. Шукуров хотел побеседовать с обиженной четой наедине. Когда, основательно потолковав с секретарем, оба ушли и Атакузы опять зашел в контору, Шукуров сказал удовлетворенно:

Вот это — поступок мужчины, достойно и справедливо!

Так хорошо сказал, что Атакузы даже растрогался. И надо же: в этот самый момент — всегда так бывает в жизни! — будто нарочно, в комнату как снег на голову ввалился ташкентский дервиш — Сакиджан Абидов!

В. одной руке раскладушка, в другой набитая чем-то хозяйственная сумка, за плечами вещевой мешок. Волосы растрепаны. Ввалился без спроса, стуча громче чем надо большими кирзовыми сапогами.

За ним вбежала Халидахон:

— Погодите! Послушайте меня! — Халидахон пыталась удержать Абидова. Но такого разве удержишь. С грохотом кинул на пол раскладушку.

— Да не хочу я вас больше слушать, распрекрасная ханум! И вообще, разве нельзя нашему брату попрощаться с высокочтимым раисом? Или не положено? — Абидов, должно быть, только тут заметил стоявшего в стороне Шукурова и пошел паясничать пуще прежнего: — Вот это повезло! И наш высокоуважаемый секретарь, оказывается, здесь! Счастлив видеть ваш светлый лик!

Шукуров с недоумением посмотрел на Халидухон и Абидова и, переменившись в лице, спросил:

— Что это за кривлянье? Не теряйте достоинства, домла, объясните по-человечески, что случилось?

— Об этом у раиса-ака спросите. И у этой вот ханум! — Абидов уселся на вещевой мешок и пятерней еще больше растрепал волосы. — Весь наш труд, на который мы потратили не один год, — все пошло прахом, товарищ Шукуров! А помучились мы основательно, пока размножили этих, как говорит почтенный Али-Муйлов, букашек-мукашек, которых он отправил на тот свет (да пребудет их душа в раю!). И сам ваш покорный слуга чуть не вознесся в сады эдема!

— Простите, домла. До меня плохо доходит ваш эзопов язык. Обработали ядохимикатами ваш участок, так я понял?

— Сейчас все объясню, Абрар Шукурович… — Это Халидахон, чтобы восстановить истину, вышла вперед. — Произошло недоразумение. Наш бригадир допустил ошибку. Атакузы-ака уже принял…

Шукуров, не слушая дальше, обернулся к Атакузы:

— Как же так случилось, раис-ака?

Атакузы смущенно поскреб затылок.

— Правду говорит Халидахон, недоразумение…

— Недоразумение? А может, все было заранее продумано?

Атакузы потом не мог всп-омнить, что больше всего обидело его, суровый ли тон Шукурова или несправедливость его слов. Он тоже вдруг переменился в лице и сказал не менее резко:

— Прошу прощения, товарищ секретарь! Но я хочу спросить: осенью райком будет требовать от нас выполнения плана? Или, может, изменилось что?

— Потребует! Но это не значит…

— А если потребует, — невежливо перебил Атакузы, — то хочу вас спросить: представляете вы себе, что такое хлопковая совка?

— Наверно, не представляю!

— Напрасно иронизируете, Абрар Шукурович…

— И вы не менее напрасно иронизируете насчет плана! Я знаю, что такое совка. Но что раис «Ленин юлы» может уйти в кусты, когда жизнь призовет к ответу, — этого я не знал. Домла Абидов работал у вас по договору. Спрашивается, зачем вы этот договор заключили? К чему понадобилось морочить людям голову? Вы же должны понимать, с какой важной проблемой связана была эта работа, такая нужная для будущего всего хлопководства, для всех нас! — Шукуров сказал все с непонятной для Атакузы обидой и решительно повернулся к Абидову: — Пойдемте, домла!

Сколько ни упрашивал Атакузы, Шукуров не остался. Посадил с собой в машину Абидова и тут же уехал.

Атакузы не понимал первого секретаря. Али-Муйлов поступил неправильно. Атакузы действительно вызывал его перед приездом Шукурова, отхлестал словами, как только он умел, хуже, чем камчой. Но что поделать? Разбитый кувшин не склеишь. Бывают ошибки. И все же почему так взвился Шукуров? Может, и важны опыты этого дервиша, может, труд его и необходим потомкам. Атакузы тоже кой-чему учился в своем институте. Однако, как бы там ни было, сейчас речь идет не о будущем. Хорошо секретарю гневаться. А если Атакузы не выполнит план по хлопку? Этот же самый Шукуров и поставит его по стойке «смирно» на бюро райкома.