Совесть

Не только Нормурад, во всей округе не было человека, который не зачерпнул бы тюбетейкой, не отведал воды из родника. Кто не спал бы хоть раз сладчайшим сном в летний зной в прохладных зарослях под сенью арчи или джиды, под щебет и трели его птиц!

Что же это за люди! Здесь, именно здесь собрались строить свой животноводческий комплекс! Неужели не нашлось иного места, кроме этого чуда, созданного самой природой?

Дорога обогнула Минг булак и зазмеилась, поднимаясь в горы. Когда одолели первый виток подъема, Уразкул остановил ослика:

— Гляди!

Отсюда, сверху, было хорошо видно почти все урочище. Домла натянул поводья. Он посмотрел назад, куда указывал Уразкул. Широкий, покрытый гравием тракт, саблей прорезав зеленые луга Минг булака, поднимался на холм. Там сновали, как муравьи, люди, двигались десятки машин.

Домла беспокойно заерзал, будто в седло попала колючка. Этот тракт, по которому с надсадным ревом двигались груженые самосвалы, эти деревья, поваленные на землю, напоминали Нормураду о некоем пожелтевшем бумажном листе. Его передал домле в позапрошлом году Прохор, выудивший откуда-то редкий документ.

Это была телеграмма, заверенная туркестанским генерал-губернатором и адресованная белому царю. Подписали ее знаменитый андижанский богач Миркамилбай и заводчик-миллионер Морозов. Учитывая тот факт, сообщалось в телеграмме, что из-за бесконечных забастовок в шахтах империя страдает от нехватки угля, верноподданные Его Величества Миркамилбай и Морозов заготовили миллион кубических саженей угля из арчовых деревьев. Этот уголь по калорийности не уступает каменным углям и может обеспечить топливом паровозы на несколько лет вперед.

Прохор надеялся, что домла выступит со статьей, которая была бы вдвойне полезна. Еще раз открыла бы лицо купцов-хищников, безжалостно губивших природу, но главное — привлекла бы симпатии читателей и начальства к любимице Прохора — горной арче. «Надо смотреть в будущее, — говорил он, — очень боюсь нынешней техники!»

Нормурада телеграмма взволновала не меньше Прохора. Он обещал написать статью. Но вышло иначе. Роясь в архивах, он натолкнулся на новые материалы, на голову бедной арчи выпадали еще большие беды, и притом с незапамятных времен. Начало их уходило в глубь веков, когда полчища Чингисхана нагрянули в цветущие оазисы Средней Азии. Уже тогда немало горных хребтов было оголено. Зимние холода и голод не щадили пришельцев, а они не щадили лесов.

Всю жизнь бился домла над проблемой растущего дефицита воды. Дотошно изучив исторические документы, он лишний раз убедился — эта проблема в значительной степени связана с оголением горных массивов. Теперь уже пришлось писать не статью, а целую книгу. Он и начал эту книгу, но работа затянулась. Прохор конечно же спросит о статье.

— И надо же! — воскликнул Уразкул, словно отвечая мыслям домлы. — Нашли место, где строить фермы!

«Вредительство! Вражеская рука!» — подумал домла, загораясь гневом. И одернул себя: эти обвинения когда-то пришлось выслушать и ему. Какие там враги. Просто безмозглые недотепы, равнодушные к родной земле.

— А ну-ка, друг, подстегни своего аргамака, — сказал Уразкул. — Подъезжаем к Прохору.

Лесничество от Минг булака отделял всего лишь один холм. За холмом начинался небольшой сай — лощина, она переходила в миндалевую рощу, — там и располагалась «резиденция» Прохора.

Старики одолели лощину, где россыпью белели юрты, паслись стреноженные кони, и теперь подъезжали к миндалевой роще. Чуть в стороне на берегу речушки стояли два газика. У машин беседовали несколько человек— городские, со шляпами в руках. Говорили громко. Вдруг их голоса покрыл визгливо дребезжащий крик, он доносился из рощи:

— Нет! Спасибо! И на похороны мои можешь не приезжать!

— Прохор! — Уразкул удивленно покачал головой. — Что-то он разбушевался!

В группе, стоявшей у машин, был и директор института Поликарпов, сын Прохора. Он первый заметил известного профессора, восседавшего на ишаке, и на миг растерялся. Но только на миг — заулыбался приветливо, поспешил навстречу:

— Нормурад Шамурадович! Как здоровье?

— Спасибо, сынок… Что тут у вас происходит?

— Да ничего особенного, — смутился Поликарпов. — Вы же знаете своего старого друга. Попросил меня кое о чем, я сказал, ничем не могу помочь, вот ваш друг и раскричался.

— О чем речь?

— Очень кстати мы встретились, — сказал Поликарпов, будто не расслышав вопроса. — Докладная ваша пошла из министерства еще выше.

— Так-так… — заволновался домла.

— Сейчас знакомятся на самом верху. — Поликарпов блеснул глазами. — Как только будут новости, мы сразу пришлем кого-нибудь. Словом — кончайте скорее монографию.

— Я хотел бы поговорить…

— Я тоже. Но… Извините, домла, там ждет министр. — Поликарпов повернулся к машине. — Мы в степь. Я еще приеду. Обязательно.

Пришлось домле проглотить обиду. Собрался было поговорить о работе, но куда уж тут — министр!..

За миндалевой рощей, на склоне горы, там, где росли, борясь за каждый клочок каменистой почвы, горная арча, лещина, боярышник и дикие яблони, белели три домика лесного хозяйства. У ближнего под громадным вязом стоял сухопарый старик среднего роста и угрюмо смотрел на гостей. Рыжеватые волосы его были взлохмачены, совсем как у современного модника.

— Вот это да! — рассмеялся Уразкул. — Мы спешим, мы торопимся к больному, а больной ржет и роет копытом землю!

Прохор ударил по воздуху рукой, пошел навстречу гостям.

— Ты что это так раскипятился? — спросил домла.

Прохор снова резко, наотмашь рубанул воздух.

— Видели Минг булак?

— Ну?

— Если видели, должны понять. О том и разговор. Я сказал сыну — вред ведь какой! Объяснил — плохое дело здесь затевают. Ты, говорю, тоже не пешка, директор института как-никак. Замолви слово, где надо!

— И что же он? Говорит, теперь уже бесполезно?

Прохор с удивлением посмотрел на Уразкула:

— Ты-то откуда знаешь?

— А я все знаю, брат!

— Нет, не все! — В голубых глазах Прохора зажглись искры, рыжеватые усы встопорщились. — Бесполезно или нет, но я это дело так не оставлю. Писать буду! До самой Москвы дойду! Да, кстати… — Прохор вдруг уставился на домлу. — Кстати, как там со статьей?

— Статья… Статья пишется.

— Два года пишется! Признался бы: не пишется она у тебя, племянничка любимого бережешь.

— Слушай, Прохор!..

— Слушал, достаточно слушал. Нету прежнего Нормурада, умер. Наш Нормурад не сидел бы сложа руки. Что там племянника, сына не пощадил бы. А племянник твой хорош! Умный ведь, кажется, человек…

— Это ты про Атакузы? — спросил Уразкул. Он стреножил ослов и подошел к вязу. — Был, как говорится, умным, а стал умником!..

Домла вспомнил только что увиденный кишлак: прямые как стрелы улицы, празднично белые дома. Сказал горько:

— Нет у людей совести, вот что, Уразкул. Племянник мой покоя не знает — какой кишлак построил…

— Построил-благоустроил… Ну и что? Теперь можно и людей топтать?

Домла опустил голову. Все ясно. Под большой чашей скрыта маленькая. Дом!..

— Я понимаю твою обиду, Уразкул…

— Брось, не за дом я обижен, — Уразкул, тряся реденькой бородкой-клином, наскочил на домлу, как петух. — Если хочешь знать, я и невестку отругал, чтоб не устраивала скандалов из-за какого-то дома. Живи себе в нем на здоровье. Речь не о том, про Атакузы говорю. Человека он ни во что ставит. Покажется ему, что кто-то поперек дороги стоит, — вздохнуть не даст. За что, скажи, сына сослал в степь? Да не таращи, не таращи ты на меня глаза, Нормурад. Пусть Атакузы тебе хоть сто раз племянник, плевал я! — Гневно взметнув полами чапана, Уразкул зашагал к поляне, где паслись стреноженные ослы. Прохор остолбенел — очень уж неожиданно грянул скандал. Водил глазами — на растерянного Нормурада, на Уразкула, а тот уже седлал своего осла.

— Эй, Уразкул, ты что, взбесился на старости лет? — очнулся Прохор.

— Хватит с меня! Покорно благодарю!..