Совесть

«Вылитый Джамал!» — подумала Фазилат.

— Говорила…

— Ну что она?

— Не знаю, ничего прямо не говорит…

— Не понимаю, что с ней стряслось? Может, снюхаться с кем успела?

Фазилат испуганно покосилась на дверь внутренней комнаты.

— Откуда ты взял?

— Откуда взял? Зачем она привезла сюда этого… заику?

— Он же ее учитель. Они думают…

— Вот, вот — думают! — передразнил Кадырджан, тряхнув длинными космами. — Поддерживайте ее. Где ей взять пример скромности… — не договорив, Кадырджан пошел к выходу, но у дверей остановился. — Как только Хайдар уйдет, я сам поговорю с ней!

Фазилат отвела взгляд, не смогла вынести холода серо-зеленых глаз сына. Попросила:

— Дождемся утра, сынок.

— Нет. Ни минуты больше не хочу ждать.

Фазилат вышла под звездное небо, направляясь в кухню, почувствовала — в черной тени под виноградным пологом сидел Хайдар. Прикрыла лицо платком. В кухне действовала быстро — подогрела на газовой плите плов, оставшийся с вечера, поджарила яичницу, все передала сыну и пошла к себе.

Вот и сын, которого она вскормила, вырастила, заговорил о ее прошлом, корит мать.

А насчет дочки — Фазилат и без Кадырджана трясется со страха, глядя на ее странное поведение. Да и как не трястись, ведь все это на глазах у Атакузы!

Фазилат и боялась Атакузы, и любила его. Ведь письма Джаббара носил ей Атакузы. Босоногий, с нечесаной головой, с лукаво-озорными глазами. Потом началась война. Джаббар ушел на фронт. От тех счастливых лет осталась лишь связка писем, написанных его рукой.

Был ненастный зимний вечер, была последняя встреча с Джаббаром. Похоронка оказалась ложью. «Погибший смертью храбрых» неожиданно постучал в дверь. Фазилат чуть не упала на пороге, и лучше бы ей было упасть, умереть! Но умер Джаббар. Пал смертью храбрых. А вот Джамал Бурибаев вернулся цел и невредим. К тому времени у нее родился первенец — живой такой, смышленый мальчик… Что было делать? Она сама испытала, что значит безотцовщина, и не хотела такой же нелегкой судьбы сыну. Да и не только в нем было дело, сама Фазилат стала уже не та, не прежняя, надломилось в ней что-то. Так и сошлась она с Бурибаевым. А судьба первенца оказалась печальной. Семь лет ему исполнилось, такой озорной, такой сорванец был, в первый класс пошел… И попал под машину.

Потом родились еще дети.

И вот сын, ею вскормленный родной сын, попрекает мать прошлым. По слухам судит. Сплетни злых на язык людей принимает за правду. А может, и отец что наговорил. Ловок выходить сухим из воды, не намочит даже подола рубашки. Понадобится — очернит любого. Обманом ведь взял и Фазилат. Подлым обманом, да еще и силой. А как стала Фазилат ему поперек пути — отбросил и ушел к другой. Эта уже третья по счету будет. Говорят, из семьи с большими связями, вот и ушел к ней. Пусть! Фазилат, по правде сказать, даже обрадовалась, не стала и алименты требовать — не знать бы, забыть его совсем. Одна, без помощи, выкормила, вывела в люди детей. А теперь снова замаячила его черная тень!..

В глубине души Фазилат хранила надежду — когда-нибудь выпадет такой случай, откроет она сердце сыну, все расскажет ему. Была ведь уже минута отчаяния — выплакала свое горе дочери. Но ведь то дочь, дочь всегда ближе к матери. А как заговоришь с сыном, со взрослым мужчиной? Все откладывала, душу переворачивало от одной мысли о прошлом. А теперь боится — поздно, поверит ли? Сколько воды утекло, даже подлость с годами стирается и блекнет, люди склонны все забывать. Ведь вот и Атакузы, он-то уж знает, как было дело. И не только простил Бурибаева, норовит породниться с ним…

В год, когда Атакузы стал раисом, Фазилат работала в колхозе счетоводом. Атакузы в первую же неделю перевел ее из конторы, послал в овощеводческую бригаду табельщицей. То ли припомнил старое, а может, остерегался недобрых толков — Фазилат в то время была молода и все еще хороша собой. Но так или иначе — с глаз долой! Фазилат слова не сказала, больше пятнадцати лет проработала в той бригаде. Два года назад раис неожиданно вызвал ее в правление. Это было как раз когда сын его влюбился в Латофат. Поговорил, пошутил, вспомнил про то, про се — и вдруг назначил заведующей клубом!

В прошлом году Кадырджан «нашел общий язык» с дочкой Атакузы Тахирой. Тогда раис поручил Фазилат еще и библиотеку, прибавил зарплату, и довольно заметно.

Месяца два назад Атакузы снова вызвал ее к себе. Опять начал с шуток, назвал «кудагай» — сватьей, а потом, посмеиваясь в усы, взял быка за рога:

— Ну так как же, кудагай? Играем свадьбу?

— Как хотите…

— Будь по-моему, так сегодня бы! — Атакузы упер руки в бока, по-ястребиному сверкнул взглядом, — Вот и Тахира закончила ученье, ожидаем на днях. Ну, а как наша ненаглядная невестка? Получила диплом? Когда приедет?..

Фазилат робко отвела глаза. Неделю назад пришло письмо от дочери. Ни слова о свадьбе, пишет, что преподаватели советуют ей идти в аспирантуру.

— Ну? — не отставал Атакузы.

— Не знаю, когда приедет. Хочет дальше учиться.

— Ах вот оно как? — Атакузы молча прошелся по кабинету, покашлял. — Вот что скажу, кудагай, — заговорил глухо и веско. — Вы знаете, сын мой Хайдар на днях защитит диссертацию. Станет кандидатом наук. И все-таки я хочу перетянуть его сюда. В степи начинаем большие дела. Да и в самом кишлаке, слышали, наверно, за рощей Минг булак возводим большой животноводческий комплекс. Так что и у нас есть где развернуться. Все это я собираюсь сказать и Хайдару, и Кадырджану! Пусть поработают год-два на этих стройках! А там глядишь — один уже директор комбината, другой— главный инженер! — Атакузы оскалил белые, крепкие зубы и тут же убрал улыбку. — Не в высоких должностях, конечно, дело. Хочу, чтобы поварились в большом котле! Так вот, напишите дочери: учеба не убежит. Пусть приезжает, поработает у нас год-другой. Через год, даю слово, моя невестка, ваша дочь, станет директором школы.

Нет, Атакузы не смеялся. Он стоял у окна — руки скрещены на груди. Он не шутит, давно уже взвесил каждое сказанное сейчас слово — это ясно отпечатано на его жестком, темно-смуглом лице!

— Что же я могу сказать…

— Зачем говорить. Напишите ей, и все! Да что с вами? Нелюдимая какая-то сегодня, хмурая! Улыбнитесь же, кудагай моя! Вот так! — Атакузы приветливо попрощался с Фазилат, в дверях задержал: — Да, забыл… Придется пригласить на той и этого… как его… Бурибаева.

Фазилат сжалась, будто охватило ее сквозняком.

— Я не знаю… Так ли уж это надо?

— Есть, есть такая необходимость. И большая.

— Да и дочь моя, Латофат, сторонится отца…

— Надо ей объяснить. — Атакузы заговорил чуть мягче: — Сказать по правде, и мне не очень по душе этот человек. Но жизнь сложнее, чем мы с вами думаем, кудагай.

В тот же день Фазилат написала дочери. И вот Латофат уже здесь. Но не одна, приехала с преподавателем из их института и с двумя подругами. Будут ставить какие-то опыты. Изменилась, совсем не прежняя Латофат. Все больше молчит, видно, не хочет раскрыть матери своего сердца. И Фазилат тоже не начинает разговора, боится — а вдруг с нею что стряслось. А как посмотрит на ее нынешнее положение Атакузы? Стоит лишь подумать об этом — Фазилат так и холодеет вся.

Кто-то стукнул калиткой. Наверно, Хайдар. Потом послышались четкие шаги. Дверь распахнулась, в комнату вошел Кадырджан.

2

— Подняли Латофат?

— Сынок… — взмолилась мать.

— Разбудите! Я же сказал, сам с ней поговорю.

Отец! Вылитый Джамал Бурибаев!

Заныло сердце у Фазилат, встала с места, и в этот момент дверь распахнулась. Латофат вышла сама — в длинном цветастом халате, ноги сунула в легкие тапочки, высокая прическа, похожая на гнездо, распустилась, и волосы, мягкие, волнистые, упали на грудь.

Быстрым движением руки отбросила легкую прядь со лба, недоуменно глянула на мать, на брата:

— Не спите? Что случилось?

Кадырджан сложил руки на груди — совсем как его будущий тесть.