Весна в январе

Все щенята были бархатно-черные, с гладкими спинками, со светло-желтыми пятнами над глазами, с рыжими мордами и грудкой. У некоторых были белые лапки и тонкие белые отметины на лбу. Только один, самый маленький, родившийся последним, составлял исключение из общего окраса, присущего этой породе гончих. Он был коротконогий, серо-черный, шерсть у него была не такая гладкая, как у других, а голова наполовину белая. Когда щенкам исполнилось по месяцу и они стали играть во дворе, осел наступил последышу на хвост. Хвост наполовину отсох, и дед Мирю ножницами его отрезал. Так кутенок и остался с коротким неказистым хвостом, и старик окрестил его «Гуджук», что по-турецки значит бесхвостый.

Если бы щенки были Зымкины, то есть легавые, отсутствие хвоста не имело бы значения, наоборот — считалось бы даже достоинством, потому что многие охотники специально обрубают им хвосты. Но Гуджук был гончей, и ни один охотник не согласился бы взять гончую без хвоста. К тому же и наполовину белая голова, портившая собаку, никому не нравилась, и, когда дед Мирю распродал весь помет, Гуджук остался — никто не захотел его купить.

Поскольку он был самым маленьким и слабым, им помыкали и его братья и хозяин. И вырос он робкий, всегда готовый обратиться в бегство, всегда печальный и как будто в чем-то виноватый. Черные его глаза, чуть навыкате, глядели как-то жалобно, но умно. Никто не ласкал его, и, когда я начал проявлять к нему расположение, носить ему из дому разные лакомства и гладить его, Гуджук скулил от удовольствия, переворачивался на спину и на радостях пускал под себя лужицы. При мне он позволял себе некоторые смелые поступки — например, лаял на кошку, которая грелась на солнце, растянувшись у порога, или тявкал прямо в морду ослу. Постоянным его занятием было таскать по двору какую-то тряпку и разодранную заячью шкурку. Мать перестала о нем заботиться и рычала, когда он пытался поиграть с ней, а отец, Мурат, явно его презирал.

— И как это он уродился с такой головой, словно его известкой обмазали! — досадовал дед Мирю. — Возьму да подарю его кому-нибудь, отвяжусь от него. Хотя собачонка-то вроде умная.

Он спешил избавиться от Гуджука, потому что не мог кормить лишнюю собаку. И без того он держал трех.

Однажды к деду Мирю зашел пастух Танчо, — увидел Гуджука и попросил отдать ему собаку. Танчо собирался заняться охотой.

— Возьми, от всего сердца дарю. Приставь его к стаду, он сам научится гонять.

Прошла весна. Мы забыли о Гуджуке. Танчо редко бывал в городе и не заходил к старику. Да и дед Мирю был занят — в это время года он собирал целебные травы. Как-то, вернувшись из леса, он рассказал мне, что видел Гуджука. Гуджук гнал зайца, и гнал его очень настойчиво.

Через неделю сам хозяин его, Танчо, пришел похвалиться собакой.

— Гуджук, говоришь? Один турок дает мне за него двух коз, а я не хочу, не отдам его. Целыми днями гоняет зайцев по лесу. Как колокольчик заливается. Выправлю себе в этом году билет и ружье уже присмотрел. — хвастался пастух.

Прошло и лето. Наступила осень, открылась охота на косуль, и мой брат, который был намного старше меня и за год до этого кончил лесоводческий факультет, приехал домой погостить. Он привез новую двустволку, купленную в столице. Охотничьей страстью он заразился в Родопах, куда был назначен лесничим. Узнав, что группа его знакомых и друзей отправляется в горы на косуль, он захотел тоже к ним присоединиться, но у него не было собаки. Я вспомнил о Гуджуке и попросил пастуха одолжить гончую брату. На другой день Танчо привел собаку на веревке к нам домой.

Гуджуку было уже одиннадцать месяцев, но он был все такой же мелкий и страшно тощий. Танчо кормил его одной мамалыгой, а собака целыми днями гоняла дичь и теряла много сил. Увидев его, брат засмеялся.

— С такой собакой я не могу идти. Не видишь разве — одна кожа да кости. Верни-ка ее лучше своему пастуху, — сказал он.

Но я уговорил брата взять Гуджука и обещал, что сам буду заботиться о нем и сам его поведу.

Я накормил Гуджука всем, что нашлось в доме. Он наелся в свое удовольствие, так что живот у него раздулся, как барабан, потом свернулся калачиком и заснул.

На следующий день мы отправились в горы.

Охота на косуль была настоящим праздником для охотников нашего городка. Человек десять, ремесленники и чиновники, отправились пешком в горы, ведя с собой двух-трех ослов, нагруженных съестными припасами и увешанных оплетенными бутылями с вином. Компания выходила на шоссе, и вслед ей неслись пожелания и шутки. Впереди трусили подгоняемые тычками в зад ослы, дробно постукивая копытами и помахивая своими длинными ушами. За ними шагали охотники в старых, ношеных-переношеных брюках, в обтрепанных куртках, кто в кепке, кто в шляпе, кто в меховой шапке. С ружьями за плечом, опоясанные патронташами, обвешанные рогами, ягдташами, сумками, они болтали не умолкая, подчиняясь общему возбуждению, подшучивали друг над другом и громко смеялись.

Незаметно убегают километры, город остается далеко позади и уже не виден. Шоссе идет мимо хуторов с чисто выбеленными домиками, мимо дубовых рощ, в которых ребятишки пасут волов и кричат сойки, мимо одинокого постоялого двора, перед которым стоит телега, груженная хворостом. Лошади дремлют, свесив головы, ждут хозяина, а тот, не выпуская из рук кнута и попивая мутное, точно сусло, вино, только что привезенное из Фракии, ведет бесконечную беседу со стариком хозяином, у которого усы давно седы, но глаза еще блестят, как у кота. Постепенно все выше и стройней становится лес по обе стороны шоссе, все свежее луга, взбегающие по крутым склонам оврагов, все величественнее пейзаж вокруг. Это еще не горы — лишь синеватый их хребет вырисовывается на мягком октябрьском небе, но ты уже улавливаешь их дыхание, и грудь ширится, и ты глубже вдыхаешь чистый горный воздух. Осенняя засуха не властна над горами. Вот там, где бежит прозрачный ручей, еще растет зеленая, яркая трава и лес еще хранит летнюю свежесть. Далеко разносится топор горца. Он обрубает дубовые ветки, торопясь запастись лиственным кормом. Телега его, распряженная, стоит на полянке, рядом пасутся, помахивая хвостами, два низкорослых вола. Куда ни обернешься, налево или направо, смотришь и не можешь насмотреться на широкую панораму лесов, ложбин, холмов и пригорков, взгорий и таких вершин, которые напоминают крепости, оставшиеся с далеких времен. Все это освещено косыми лучами солнца, овеяно прохладой, напоено покоем. Постепенно шоссе взбирается на высокое плато, и оттуда вдруг открывается весь Балканский хребет, окутанный тенью, словно синеватым сиянием. Могучая грудь его смята исполинской рукой, рассечена ущельями, прорезана поперечными складками, которые сползают вниз, как огромные гусеницы. Хочется снять шапку и подкинуть ее в восторге высоко вверх. Для какого болгарина Балканы — не живое существо?

Я совсем забыл про Гуджука, который бежал за мной, поджав хвост и опасливо поглядывая на других собак. Он никогда еще не гонял дичь вместе с другими собаками и держался диковато и робко, словно сознавая, как он слаб и неказист. Некоторые охотники смеялись надо мной, что я взял с собой такую тощую собачонку, и, поглядывая не без гордости на своих крупных гончих, пророчили, что Гуджук так и будет бежать, как пришитый, за моей сумкой.

— Лучше всего привязать его к хвосту моего Арапа, чтоб Арап его за собой тащил, — говорил один из шутников, парень с длинными русыми усами и румяным, как у девушки, лицом. — На него и волки не позарятся, до того он тощ.

— Ему только жестянку на хвост привязывать, народ пугать, — добавлял другой, — да и то не годится: хвост куцый!

Я молча краснел, глядя, как Гуджук смешно перебирает своими короткими, кривоватыми лапами, и, чем больше насмехались над ним охотники, тем большую испытывал к нему нежность.

Вечером мы подошли к подножию гор и расположились лагерем под громадным дубом, широко раскинувшим ветви, точно огромный зонт. Рядом бил прекрасный источник, в лесу было полно сухого валежника. Мы развели костры, на которых можно было бы зажарить вола, поужинали и легли на мешки, набитые папоротником. До слуха доносился рев потоков и шелест легкого ветра, над головой мерцали маленькие, затерявшиеся между верхушками деревьев звезды. Заунывно перекликались совы, точно пастухи по ущельям. В горах было тепло, как всегда в октябре, наши костры бросали дрожащие блики на белые стволы старых буков.