Найдется добрая душа

Вот она, эта история.

Родился я в одна тысяча девятьсот двадцать пятом году в Курской области. Рядом с Валуйками. В тридцать третьем году, аккурат мне в школу идти, началась голодовка. Отец подался в Сибирь. Ну, и меня забрал, конечно. Пожили-пожили, все вроде ладно было. Но вскоре подался отец в Баку. Там у него сестра была, моя тетка.

Пятнадцати лет, в сороковом, значит, поступил я в спецшколу; брата забрали в армию, сестра вышла замуж. А старики мои прибаливать начали. Я подумал — что же сидеть на отцовской шее? И попросился на завод к дяде. Был дядя начальником цеха. А я пошел токарем и проработал до сорок второго года. Завод наш имел оборонное значение, в армию меня не брали. А нас человек одиннадцать, с одного завода ребята, такие как я, сговорились — и в военкомат. На фронт, мол, хотим!

Нас и отправили. Только не на фронт, а послали в Кзыл-Орду. Туда Серпуховская летная школа эвакуирована была. Стали меня на летчика учить. А летчика из меня не получилось: по дороге трахому подхватил. Подлечили и направили в Ташкент, в школу связи. Не по нутру пришлась мне эта школа. Воевать, думаю, если не летчиком, так уж за пулеметом, на худой конец. Говорю, учиться не буду, посылайте на фронт. Просьбу мою удовлетворили, отправили в запасной полк. Готовились мы на фронт, а угодили — куда, думаете? Аж в Иран угодили. Вот как!

Я прослужил там более двух лет, за границей. Служил сначала рядовым автоматчиком, а впоследствии радиомехаником при штабе. Там кончал курсы.

Иран — страна капиталистическая. То есть такая, что за деньги можно все купить и все продать. Хоть человека, хоть совесть. Персы в Иране живут. И басмачей тоже полно. Они нападали на мелкие гарнизоны, на обозы, на отдельные автомашины. И вышел приказ — очистить от банд территорию. А пойди разбери — мирный иранец он или басмач. Он ведь как? Днем стадо пасет, а ночью объединяется и нападает с винтовкой. Но мы проявляли военную сметку и ловили этих басмачей. Я при опергруппе радистом был. Этих, которых ловили, их не стреляли. Вразумляли, агитировали и отправляли к семьям. А главарь у них был Дурды Клыч-хан. Так его не поймали, как ни старались, сбежал куда-то. А может, свои прикончили, да нам не сказали. Не получили мы такой информации.

Ну, что вот, собственно, сама эта страна, Иран, представляет? Это в то время было отсталое государство. У них нет ничего своего. Ни железа, ни других ископаемых. У них есть только нефть. И то продавали ее как сырье, тогда не делали из нее ничего. Ни бензина, ни керосина.

Посмотрел я ихний народ, как они живут в Иране. Собственно говоря, крестьяне в деревнях — работают в батраках у баев. Своего у этих крестьян ничего нету. В общем, нищета такая, нигде я такой не видел. Если рассказать, так это жутко. Народ живет, как родился босой, так и помрет, не знает, что такое обутки. Надел рубашонку, пока не лопнет от грязи — не снимет, не во что переодеться.

А природа у них богатая, фруктов много, растительность субтропическая. Но использовать эту природу, как у нас, например, не умеют. И главное — все торгуют. Тот гвоздями, тот картошкой, тот мылом. В городе, считай, все торговцы. У каждого своя лавка. А лавки нет — на коврике перед домом разложит то-се и стоит. Часами стоит, сам голодный, оборванный, а все покупателя ждет. Какая выгода — не понимаю.

В городе, там тоже, как и в деревне, у населения нищета страшная. Женщина не имеет права нигде работать. Жена, они называют, рабыня своего мужа. И на работу ее нигде не возьмут, не имеет она гражданских прав. И вот отсюда, из этого факта, вытекает что? У них сильно развита торговля женщин своим телом.

Тут в рассказ Владимира Сухомлинова вмешалась его жена. Аня спросила:

— Ну, а если муж умер? Должны ведь ее взять? Как ей зарабатывать?

— Я же сказал как. И то возьмут, если красивая.

— А как жить? Да с ребятишками?

— Подыхай!..

Он помолчал, собираясь с мыслями, и продолжал:

— В сорок втором году был у них сильный голод. Конечно, это бедный класс голодал. Я был тогда в городе Мешхеде. Все видел своими глазами. Люди ходить не могли, опухшие дети на улицах лежали. Мы им помогали, конечно. Были такие лавки общественные, там лепешки им выдавали. Грамм по пятьсот лепешка. И наши кухни военные супом, кашей их кормили. И, конечно, они большую роль сыграли. Многим не дали с голоду умереть.

В сорок седьмом году, когда уходили наши, весь Иран провожал нас. Конечно, бедный народ. А которые богатые, цветами провожали. Вместе с горшками, случалось, кидали в нас. Не по душе было им наше отношение к бедному классу. Но нельзя было нам силой оружия вмешиваться в их дела. Они государство самостоятельное. И мы соблюдали интересы политики.

Посмотрел я и американцев. Там была союзная комендатура. Ну, что, собственно на мой взгляд, мне так казалось, американцы сильно симпатизируют нашим. Рус Иван, кричат. По плечам хлопают, всегда сигаретами угощают. А вот англичане, те нет. Относились очень сдержанно. Даже заносчиво, не приветствуют.

Был в Тегеране такой случай. Наши солдаты встретились с ихними. Слово за слово, почему, мол, второй фронт не открываете? Нам, отвечают, за ваши интересы умирать нет расчета. Ах, вам расчета нет? Наши обозлились и ребра им посчитали. Правда, и нашим тоже попало. Боксом врезали. И разошлись по своим направлениям, чтобы не забрали в комендатуру.

Американцы — те гостеприимные. Держатся запросто, как наши. Ну, что, собственно, простой солдат? Он часто вольнонаемный, за деньги служит. А мы не за рупь двадцать, мы Родину защищаем. Поэтому и дисциплина у них не та, что у нас. Можно сказать, никакой дисциплины, как я понимаю. Отслужил, как в конторе, восемь часов, и все. И в казарме его не найдешь. Разве это порядок? Или такой пример. Солдат не моет даже свой котелок после приема пищи. Нанимает иранца. Вот бары какие! Офицеры у них многие в военном городке не жили. Лучшие дома в центре города снимали, они ведь из буржуазии.

А на учения как собираются? У нас боевая тревога всегда внезапно. В ночь-полночь вскакиваем, бежим к боевой технике, заводим, в считанные минуты выезжаем, готовы к выполнению приказа. А у них за три дня по всей округе известно: что будет, куда поедут, зачем поедут. У них, поверите, иранцы в расположении части, как по своей квартире ходят. Такое отсутствие бдительности. А у нас как? У нас даже своих не впустят, если гражданские, конечно. И отсюда какой вывод? Военная тайна у нас всегда в строгом секрете.

После Ирана побыл я в отпуске. В Баку приехал. Ну, что там? Отец, мать живут. Постарели сильно за войну. Причины были. Брат погиб в сорок первом году. Иваном звали его. Двадцатого года рождения. Посылали в розыск. Ответ пришел — пропал без вести.

Я двенадцать дней пробыл в отпуске и уехал в Ставропольский край. У меня было предписание — явиться туда для прохождении службы. И я прослужил там до марта сорок восьмого года. В чинах был не слишком больших. Четыре раза мне присваивали одно и то же звание. Ефрейтора. Так, ефрейтором, я и демобилизовался.

Отец мой и мать, оба сильно болели. Затрепала малярия. Какой же выход? Направились опять в Сибирь. Подались к дочке, к сестре моей, в Черемхово. Когда я приехал к ним из армии, у меня под шапкой волосы дыбом встали. Зашел, в комнате стоит один топчан, старым-престарым одеялом покрыт, вышорканным. И даже матраса под ним нету. Дожились до чего!.. Что мог отец заработать, старик? Он дворником был на шахте. Триста шестьдесят рублей. А что на них купишь по тем временам? Ничего, кроме хлеба и картошки.

Вместо того чтобы отдохнуть, пошел я работать. Предложили мне начальником радиостанции в горно-спасательном отряде. Оклад шестьсот рублей. Я решил: надо поработать там, где хоть денег чуток побольше платят. Старикам помочь да самому одеться мало-мало надо, ведь я молодой. И пошел токарем на шахту номер три. Работал токарем и еще слесарил, старался изо всех сил. Старикам помог, из нужды стали выбиваться. Но медленно дело подвигалось. Чего ни возьми — всего нехватка.