Страница 6 из 58
Эти бедные, дикие твари ни за что не примут спасение с распростертыми объятиями.
Придется их насиловать.
Остров
Мы – троглодиты, пещерные люди. Мы Древние, Прародители, работяги-монтажники. Мы прядем паутину ваших сетей и строим для вас волшебные врата, продеваем нить за нитью в игольное ушко на скорости шестьдесят тысяч километров в секунду. Мы не делаем перерывов. Не смеем даже сбавлять обороты, иначе свет явления вашего обратит нас в плазму. Все ради вас. Все для того, чтобы вы могли перешагивать со звезды на звезду, не марая ног в тех бескрайних пустых пространствах, что находятся между ними.
Неужели вам так сложно разговаривать с нами, ну хотя бы иногда?
Я в курсе насчет эволюции с инженерией. В курсе, как сильно вы изменились. Я видела, как из порталов рождаются боги, демоны и сущности, которые выше нашего понимания; сущности, в человеческое происхождение которых не верится: скорее, это инопланетные автостопщики, что катаются по проложенным нами путям. Инопланетные поработители.
Если не истребители.
Но видела я и такие врата, которые зияли пустотой и мраком, пока не истаивали в ничто. Мы рассуждаем о темных веках и упадке, о цивилизациях, выжженных дотла, и о тех, что возникают на пепелище. И случается порой, что позже нас навещают штуковины, немножко напоминающие корабли, которые могли бы построить мы сами – давным-давно. Они общаются между собой – при помощи радиоволн, лазеров, транспортных нейтрино – и подчас их голоса имеют некое сходство с нашими. Когда-то мы лелеяли надежду, что они и в самом деле похожи на нас, что круг замкнулся на существах, с которыми мы можем поговорить. Я уже сбилась со счета, сколько раз мы пытались растопить лед.
Я не помню, сколько эпох назад мы оставили эти попытки.
Столько циклов прошло за нашими спинами. Столько было гибридов, постчеловеков, бессмертных; богов и троглодитов-кататоников, узников чудесных колесниц, об устройстве которых возницы не имеют ни малейшего понятия. И ни один ни разу не навел коммуникационный лазер в нашу сторону, не сказал: «Эй, как дела?» Или: «Представляете, мы победили дамасскую болезнь!»[1] Или даже: «Спасибо, ребята, так держать!»
Мы не какой-нибудь там сраный карго-культ. Мы – хребет вашей долбаной империи. Без нас вас вообще бы здесь не было.
И еще… и еще: вы – наши дети. Во что бы вы ни превратились, когда-то вы были такими же, как мы, как я. Когда-то я верила в вас. Давным-давно я верила в эту миссию всем сердцем.
Почему вы оставили нас?
И вот начинается новая сборка.
На этот раз, открыв глаза, я обнаруживаю перед собой знакомое лицо, которого я прежде не видала: всего-то мальчишка, физиологически – лет двадцати с небольшим. Его лицо слегка перекошено, левая скула чуть площе правой. Уши великоваты. Он выглядит почти естественно.
Я не разговаривала тысячи лет. Вместо голоса шепот:
– Кто ты?
От меня ждут не того, – знаю. На «Эриофоре» после пробуждения таких вопросов не задает никто.
– Я ваш, – говорит он, и вот так запросто я становлюсь матерью.
Мне хочется привыкнуть к этой мысли, но он не дает мне такой возможности.
– По графику вас будить еще рано, но Шимпу на палубе потребовалась помощь. С ближайшей сборкой проблемы.
Значит, Шимп до сих пор у руля. Он всегда у руля. Миссия продолжается.
– Проблемы? – переспрашиваю я.
– Возможно, контактный сценарий. Интересно, а когда он родился? Подозревал ли обо мне до этого момента?
Он мне не говорит. Сообщает только:
– Прямо по курсу звезда. В половине светового года. Шимп полагает, что она вышла с нами на контакт. Короче… – Мой… сын пожимает плечами. – Никакой спешки. Времени еще куча.
Я киваю, а он все мнется – ожидает вопроса, но ответ уже читается у него на лице. Нашим резервистам полагается существовать в первозданном виде – они производятся из отборных генов, спрятанных глубоко под железобазальтовой оболочкой «Эри», надежно укрытых от мороси синего смещения. И все-таки у этого мальчишки есть дефекты. Пострадало его лицо: я так и вижу, как на микроскопическом уровне от крошечных отзеркаленных нуклеотидных пар разбегается резонанс и чуть заметно перекашивает его. Кажется, будто он вырос на какой-то планете. Будто его зачали родители, всю жизнь жарившиеся на солнечном свету.
Как же далеко мы забрались, если даже наши безупречные кирпичики до такой степени подпортились? Сколько времени на это ушло? Сколько я уже мертва?
«Сколько?» Вот вопрос, который все задают первым делом.
Я тут уже очень давно, мне не хочется этого знать.
Явившись на мостик, я застаю сына в одиночестве возле тактического бака. В глазах у него сплошь иконки и траектории. Кажется, я вижу в них и собственное отражение.
– Не уловила твое имя, – говорю я, хотя знаю его из судовой декларации. Нас еще толком и не представили друг другу, а я уже лгу ему.
– Дикс, – говорит он, не отрывая взгляда от бака. Ему за десять тысяч лет. Из них он жил от силы двадцать. Интересно, много ли парню известно, с кем он успел пообщаться за эти набежавшие по капле десятилетия? Знаком ли он с Измаилом, с Конни? В курсе ли насчет Санчеса – примирился ли тот с долей бессмертного?
Мне хочется знать, но вопросов я не задаю. Таковы правила.
Я озираюсь вокруг себя:
– Больше никого?
– Пока да, – кивает Дикс. – Вызовем еще, если понадобится. Хотя…
Его голос затухает.
– Да?
– Ничего.
Я встаю рядом с ним. В баке повисли прозрачные облака – словно застывший дым с цветовой маркировкой. Мы находимся на краю молекулярного пылевого облака. Оно теплое, полуорганическое, содержит множество первичных веществ – формальдегид, этиленгликоль, весь стандартный набор пребиотиков. Хорошая площадка для быстрой сборки. В центре бака тускло светится красный карлик. Шимп назвал его DHF428 – согласно принципам, до которых мне давно уже нет дела.
– Ну рассказывай, – говорю я.
Он бросает раздраженный, даже рассерженный взгляд.
– И вы туда же?
– В смысле?
– Куда и остальные. На предыдущих сборках. Шимп может просто впрыскивать информацию, но им все время надо говорить.
Черт, да у него же подключен адаптер. Он в сети. Я выдавливаю улыбку.
– Это всего лишь… культурная традиция, наверное. Чем больше мы разговариваем, тем легче нам… восстановить контакт. После такой долгой отключки.
– Но это ведь так медленно, – сетует Дикс. Он не знает. Почему он не знает?
– У нас еще половина светового года впереди, – поясняю я. – Есть причины для спешки?
У него дергается уголок рта.
– Фоны[2] высланы согласно графику. – Как по заказу, в баке вспыхивает рой фиолетовых искорок – за пять триллионов километров от нас. – Пока в основном поглощают пыль, но подвернулась и парочка крупных астероидов – фабрики начали работу с опережением. Уже экструдировали исходные компоненты. А потом Шимп зафиксировал сдвиги в излучении звезды – в основном в инфракрасной части спектра, но с заходом в видимую.
Бак подмигивает нам: теперь карлик подается в замедленной съемке.
И точно, он мерцает.
– Сигнал упорядоченный, я так понимаю.
Дикс слегка наклоняет голову вбок – даже и кивком не назовешь.
– Отобразить график временного ряда.
Я так и не изжила привычки слегка повышать голос, обращаясь к Шимпу. ИИ покорно (покорно – вот умора-то) убирает космопанораму и заменяет ее на последовательность точек.
……………………………
– Последовательность повторяется, – сообщает Дикс. – Сами импульсы не меняются, но промежутки между ними логлинейно возрастают, циклически повторяясь каждые 92,5 корсекунды[3]. Каждый цикл начинается на частоте 13,2 импульса в корсекунду, затем она постепенно снижается.
1
То есть религиозный фанатизм. По библейскому преданию, Савл из Тарса по пути в Дамаск услышал голос: «Савл! Савл! Что ты гонишь меня?» и ослеп, но через три дня был исцелен христианином Ананией. После этого Савл обратился в христианство и прославился как апостол Павел.
2
Имеются в виду т. н. машины фон Неймана – класс машин, способных к самовоспроизведению. Применительно к освоению космоса обычно говорят о «зондах фон Неймана». – Здесь и далее примеч. пер., если не указано иное.
3
Корригированная (скорректированная) секунда. Необходимость корректировки возникает из-за того, что «Эриофора» движется на скорости, составляющей примерно одну пятую от скорости света.