Стеклянный Джек

– Одиннадцать лет, – сказал Гордий. Он уже не улыбался. – Таков наш приговор. Суд так постановил. Было бы противозаконно…

– Если мы умрём, отбывая срок, – проворчал Марит, – то гонгси не несёт никакой ответственности. С юридической точки зрения. Это наша забота. Выжить.

– Они этого не сделают, – сказал Гордий, не глядя никому в глаза. – Того, что придумал Мо. Они не сделают такого.

– Я всё-таки считаю, что это лишние траты, – сказал Жак. – Даже если я неправ, остаётся риск, что их раскроют и оштрафуют. Гонгси ненавидят рисковать. Риск – это слишком дорого.

– Знаете, что я изучал в Гоби? – спросил Мо, широко разведя руками. – Экономику. Знаете, чему я научился? Вселенная держится на трёх вещах. Только трёх. Сырьё, энергия и труд. Энергия очень дорога. Да, конечно, – она сейчас дешевле, чем в химическую эпоху, но всё равно стоит недёшево. А вот сырьё вздорожало так, что держись. Его полным-полно, однако лишь в космосе, а космос – жутко дорогая среда, когда речь заходит о добыче чего-нибудь. Энергии мало, сырья мало, а когда товара мало, он растёт в цене. Чего у нас много? Труда. Люди постоянно производят людей. Чем они беднее, тем больше у них детей. Есть у природы такие законы, что противоречат всякой логике. Должно ведь быть наоборот – чем ты богаче, тем больше у тебя отпрысков. Но всё не так. Земля истощена, там нет сырья, и с энергией тоже всё плохо, потому что между планетой и Солнцем имеется блокирующая завеса под названием «атмосфера», а гравитация снижает эффективность синтез-ячеек до смехотворного уровня. Но людей там просто неимоверное количество. Вся планета – безумная фабрика по самовоспроизводству. И вот вам физика экономики: мало – значит, дорого; много – значит, дёшево. Предложение и спрос. Так устроен мир, в котором мы живём, джентльмены… и божки. В этом мире сырье стоит дорого, и энергия стоит дорого, а единственная вещь, которая ничего не стоит, – человеческая жизнь. Этот каменный ящик для нашей гонгси ценнее, чем любое количество человеческих жизней.

Это была длинная речь, и Мо охрип. Он подплыл к скрубберу и глотнул воды.

– Весьма… – начал Жак, осторожно подбирая слова, не испытывая уверенности в том, что настроение Мо опять не переменится, – нигилистический взгляд на мир, я бы сказал.

– Думаешь? – мрачно спросил Мо. – Меня воспитывали согласно доктрине Просачивания[8]. Я вырос, кстати говоря, на Земле, а не в каком-нибудь трущобном пузыре из пластика, который разлагается прямо на глазах. Нет, я вырос в городе богачей в Западной Африке. Наш божонок и не догадывается, через что пришлось пройти мне. Функционирование экономики заменяло нашему миру ньютоновскую механику. Мой отец изучал экономику и поклонялся ей. Знаете, почему?

– Потому что такие, как он, верят, что экономика объясняет весь космос, – сказал Марит тоном сведущего человека.

– И это тоже, – согласился Мо. – Разумеется. Но знаешь что, друг? Это ещё не всё. Они верили, что экономика обеспечила человечеству особое местечко в самом центре Вселенной. Мы думали, Земля находится в центре космоса, и получается, что мы особенные, пока наука не убедила нас в обратном. Потом мы думали, что Солнце располагается в центре, пока наука не пришла к выводу, что и это неправда. Мы думали, Господь создал нас по образу и подобию Своему, и это значит, что мы особенные, а потом наука сказала, что мы стали такими, чтобы получше вписаться в пейзаж. Вот этим наука и занимается, она говорит: эй, глянь-ка сюда и убедись, что ничего в тебе нет особенного. Но экономика? Экономика тоже наука. И что же она говорит? Спросите моего отца, он всё расскажет. Она говорит: есть энергия, и сырье, и космос. Но без нас энергия хаотична, а сырье инертно. Только труд делает космос живым. Только из-за нас существует экономика. Потому-то мы особенные.

– Звучит неплохо, – дипломатично заметил Луон.

– Я тоже так думал. Наверное, потому, что мне это твердили с детства. Но потом я начал учиться в Гоби. Экономике, конечно; вряд ли я мог заняться изучением чего-то другого в университете. Моей специальностью были хаотический обмен и философия денег. Но я также стал ходить на лекции по исторической экономике. Смысл этого курса заключался в том, чтобы показать, насколько неэффективны были древние экономические системы, поскольку люди в те времена не понимали физики того, с чем пытались работать. Но на меня он оказал другой эффект. Обратный. Я открыл глаза. Я потерял веру – не в экономику, потому что она неизменна, как энтропия. Но веру в ту идею, что экономика обеспечивает человечеству особое место. Я вдруг всё понял. В экономике есть особое место для стоимости, а стоимость – не то же самое, что люди. Какое-то время, на заре эволюции человечества, эти две вещи совпадали. Но больше не совпадают. Мы исчерпали обычное сырьё. Мы вышли в космос. Вы только послушайте: земные экономисты говорили, что посылать людей в космос слишком дорого и неэффективно. Вообразите себе такое! Полвека правительства Земли тратили миллиарды кредитов, посылая в космос роботов, питавшихся химическим горючим. Ага, очень экономически эффективно, да? Роботы и сейчас дороги, а в те времена они стоили уйму денег. Но вот люди дёшевы и постоянно дешевеют. Они всё время размножаются, и это значит, что их относительная стоимость падает. Мы всегда будем самым дешевым вариантом. Всегда. Мы теряем абсолютную стоимость с каждым поколением. И потому я забросил учёбу и ушел в преступность. Отец лишил меня наследства. Знаете что? По-моему, это было не очень-то справедливо. Я всего лишь следовал его заветам. Стал получать доход от единственного ресурса, что оставался в изобилии. Я вступил в банду торговцев людьми. Я работал с ними ради удовольствия и ради денег десять лет – пока Улановы меня не сцапали.

Устав от разговора, Мо повернулся к стене и уснул.

– Строит из себя великого философа, – проворчал Давиде. – Но знаменитый Бар-ле-дюк арестовал меня, а не его.

У них не осталось сил даже на то, чтобы поиздеваться над ним из-за этого смехотворного и претенциозного заявления. Наступила тишина.

Марит убивал время, бросая камни через всю пещеру целясь в выступ на пепельно-серой стене. Он попадал в яблочко девятнадцать раз из двадцати, но продолжал тренироваться. Тук, тук, тук. От звука можно было сойти с ума. Он был неумолим, словно пытка водой. Но Жак никак не мог попросить Марита остановиться, не рискуя перенаправить его гнев на себя. Он попытался отвлечься. Тук, тук, тук.

Подплыл Гордий.

– Жак, мне холодно, – сказал он. – Поделись со мной рубахой.

– Она на тебя не налезет, – сказал Жак. Это была простая констатация факта.

– Мне холодно. Лучше так, чем ничего. Я могу замёрзнуть насмерть! Человеческое тело не может вынести такого. Ты мой друг. Ну же, Жак! Давай поделим твою рубаху – я это хотел сказать. Я буду носить её, пока не согреюсь, потом отдам обратно.

– Нет, – сказал Жак.

По широкому лицу Гордия пробежала дрожь, а потом оно исказилось, как у младенца, готового разрыдаться. Но он не расплакался. Он прищурил глаза, в которых вспыхнул демонический огонь, и хлынула ненависть, копившаяся всё то время, пока о него вытирали ноги.

– Да! – завизжал он. – Да! Да! Да!

И схватил Жака за горло, так что складки его кожи заколыхались у того над плечами.

Внезапность и ярость этого поступка застали Жака врасплох. Гордий был намного тяжелее, и они оба с силой врезались в стену. Удар оказался для Жака болезненным. Но его шею стискивали куда более мучительным образом.

Он ушел глубже внутрь себя, отделился от боли, которую испытывал. Куда он ушёл? Сложно сказать. Вероятно, в ящик. Но, даже если так, ящик остался нетронутым, закрытым. Где-то – на совершенно другой орбите, далеко во тьме за Юпитером – летало его сердце, колотившееся слишком быстро. Нехорошо. Кожа на шее сминалась с неприятным скрежетом. Она может порваться, и будет кровь. Это тоже нехорошо.

8

Trickle-down theory – экономическая теория просачивания благ сверху вниз, согласно которой выгоды монополий совпадают с выгодами мелких предпринимателей и потребителей.