Страница 1 из 2
Николай Грибачев
Бронзовая безделушка
На столе у меня, во рту у пластмассовой рыбы, лежит бронзовая грушевидная безделушка с продольными разрезами, словно у нераскрывшегося бутона. Приятели мои считают ее дешевеньким и безвкусным украшением и не проявляют к ней особого интереса, чему я рад: безделушка при слишком вольном обращении может чувствительно цапнуть за пальцы. Для меня же она имеет особое значение и напоминает об одной титанической борьбе, которая в три дня развернулась и закончилась неожиданными последствиями на берегу красивой речки, где мы небольшой компанией проводили свой отпуск. Однако, прежде чем приступить к рассказу о событиях, необходимы некоторые пояснения.
Существует давнее соперничество между московскими и ленинградскими рыболовами.
Ленинградцы отличаются от москвичей и характером и снаряжением. Ленинградцы ловят по преимуществу с лодок, потому что у них большие водоемы, удочки и спиннинги у них самых последних конструкций, крючки кованые и отточенные по высшему классу, блесны у каждого пятого своей собственной конструкции и такие хитроумные, что их можно демонстрировать на технических выставках среди самой тонкой электронной аппаратуры. Небылицы они, правда, рассказывают так же, как и все другие рыбаки на свете, но делают это с таким достоинством и таким тоном, что повествования их выглядят не менее достоверными, чем справки из энциклопедических словарей. Встречаясь с москвичами у прилавков рыболовецких магазинов, они подавляют уже своей манерой обращения к продавцу:
— Нет, мне нужна леска чуть потолще этой. В прошлом году, когда у меня взялся лосось на двадцать три килограмма...
Лосось! Двадцать три килограмма! Конечно, как человек бывалый и умудренный, москвич не дает себя провести и сразу, не моргнув глазом, убавляет вес рыбы вдвое, но и при этом непременном условии добыча выглядит внушительно, а главное это же не щука, не окунь, а царственный красавец быстрых рек. О если бы лососи водились в подмосковных морях, реконструированных реках и в каналах — мы бы показали этим самым ленинградцам! Но чего нет, того нет. И москвичи ловят рыбу по-своему, с берега, раскидывая веера удочек или остроумно, с цирковой ловкостью маневрируя спиннингом среди кустов и деревьев, которыми природа пышно обсадила берега наших рек. Удилища, поплавки, спиннинги, блесна москвичей самые обыкновенные, крючки разнокалиберные, но стандартные. Правда, иногда самые фанатичные из них заглядывают на Птичий рынок, где по соседству со щеглами, снегирями и голубями в клетках торгуют из-под полы рыболовецким товаром любители, которые, кажется, больше всего ценят чисто художественную, а не практическую ценность своих изделий. Я сам однажды купил там две блесны, которые своим свечением и хитроумными обводами поражали всякого, кто их видел, но на которые нигде, никогда, даже в пору самого отчаянного клева и жора, ничего не ловилось... Наконец, чтобы довершить портрет среднего московского рыболова, следует признать, что он так же изрядно и добродушно привирает, но делает это с таким вдохновением, упоением и подъемом, что с первых же слов даже люди в таких делах неискушенные начинают относиться к его рассказам подозрительно, но зато он немедленно начинает верить себе сам. После первого же дебюта с очередной небылицей он принимается совершенно искренне сокрушаться об огромной рыбине, которая сорвалась, обломала крючок или порвала поводок и которой на самом деле не было...
Нас было трое московских и двое брянских рыболовов, и уже несколько дней мы жили на берегу реки, укрытые благодатным шатром дубового леса. Утром и вечером мы ловили рыбу, предварительно набивая карманы и сумки лесными орехами, которые растут здесь в невероятном изобилии. Щелканье орехов, как было установлено опытным путем, не принадлежало к числу занятий, предусмотренных рыболовецкими брошюрами в параграфах о шумах и стуках, пугающих лещей, и совесть наша на этот счет оставалась спокойной. Да и ловили мы лениво — просто блаженствовали у воды. На пятый день к нам на машине приехал ленинградский инженер, брат одного нашего брянского знакомого. Это был мужчина лет тридцати, сухой, жилистый, с ногами и торсом бегуна на дальние дистанции и с глазами прокурора. По крайней мере, такими они нам показались, когда он, оглядев наше нехитрое снаряжение, состоявшее только из поплавочных удочек, спросил:
— Уху варите иногда?
— Варим, — подтвердили мы.
— А рыбу у кого покупаете?
— Что значит — покупаете? Сами ловим.
— Вот этой снастью?
— Да...
Он недоверчиво и, как нам показалось, пренебрежительно пожал плечами, принес свою плетеную корзинку и снял с нее парусину. То, что представилось нашим глазам, более всего походило на комплект зубоврачебных инструментов, по крайней мере с первого взгляда: были тут какие-то блестящие трезубцы, тонкие клещи с острыми концами, загнутыми вроде ястребиного клюва, никелированные и позолоченные яйцеобразные безделушки неизвестного назначения, металлические стерженьки с мощными пружинами и многое другое. Непривычно выглядели и лески, выкрашенные в синие, красные, желтые и даже фиолетовые цвета... Мы приуныли, потому что с первого взгляда поняли: перед нами не просто рыболов, а мастер, может быть, даже гроссмейстер своего дела, вооруженный до зубов новейшими достижениями техники. Ничьего опыта перенимать мы не хотели, наскучило, но не хотели быть битыми.
— Знатное у вас грузило! — подивился бухгалтер издательства, увидев, как ленинградец прикрепляет к спиннингу яйцеобразную безделушку. — Прекрасная обтекаемость...
— Где грузило? — спросил ленинградец.
— А вот это...
— Вот это — блесна.
— Как же вы будете ловить без крючков? Крючков-то нету... Магнитом, что ли, действует?
— Крючки есть, они спрятаны внутри... Выскакивают, когда рыба схватит блесну...
На вечернюю ловлю мы уходили с испорченным настроением; у прилавка магазина мы как-нибудь сбалансировали бы уловы, но здесь надо было выкладывать рыбу, а не словеса... Солнце клонилось к закату, выстилая воду в омутах бронзовыми блеснами. Меловая круча напротив нашей стоянки, ослепительно белевшая днем, покрывалась синей тенью, гасли белые свечки берез. Ветер затих, слышался только сухой, стеклянный звон стрекоз и тихое журчание воды под нависшими лозами. Как друзья в общей беде, мы с приятелем Семеном Семеновичем, брянским издательским работником, с которым обычно вечно соревновались и ссорились, сидели по соседству, изредка обмениваясь опытом и сомнениями. Семен Семенович, человек эмоциональный во всем, что касалось удочки, предвидел закат своей славы и потерю рыболовецкой чести. По непонятным причинам он считал себя чемпионом по меньшей мере области и страдал даже от одного сознания, что у кого-то рыба так же может клевать и попадаться на крючок. А если кто-нибудь ловил больше, чем он, обычно добродушное и кругловатое лицо его мрачнело, вытягивалось, и в таком виде он мог успешно играть злодея в кинофильмах. Прямо удивительно, что делает иногда безобидная страсть с самым покладистым человеком...
— У них там, у ленинградцев, какие турбины делают! — вздохнул он. — Для гигантских электростанций.
— Ну и что?
— А то...
— На бежицких заводах тоже делают. Для стран народной демократии.
— Нет, наши поменьше... Мощность не та!
Похоже было, что Семен Семенович, запутавшись в неисчислимых лабиринтах зависти, ставил в прямую связь мощность гигантских турбин с неопределенным и капризным искусством рыбной ловли, немудреную выделку простенькой железной или латунной блесны— с производством уникальных генераторов. Это был образчик философии поистине всеобъемлющей, но, признаться по совести, ее почему-то хотелось принять в расчет, тем более что рыба шла плохо, словно все ее симпатии принадлежали теперь ленинградцу. К вечернему костру мы вернулись с тремя килограммами плотиц и окуней на двоих, заранее приготовив сложную систему объяснений: в них входили гуси, которые гагакали на всю реку, нервируя лещей и подустов, комары, обловленность мест, дневная жара и даже песня доярок, которую те пели, переплавляясь через реку на летнее пастбище. Словом, мы укрепляли позиции как могли, но каково же было наше удивление, когда мы узнали, что ленинградец уже вернулся, и притом без единой, даже самой маленькой, рыбки. Тогда, подвластные великодушию гостеприимства, мы решили оправдать своими объяснениями его неудачу, но он сказал: