Страница 13 из 20
Наконец, они попали в баню – так русские называли мыльню. Ганс Дитрихсен пытался сопротивляться процессу, дабы не смыть с себя «святость», к которой прикоснулся в кирхе перед морским походом (он вдруг стал необычно набожным для бывшего капера), но его никто не понимал и не слушал. Двое дюжих мужиков так отмыли и отпарили голштинцев, избивая ветками какого-то кустарника, что сильно ослабевший Карстен Роде едва не отдал Богу душу.
В мыльню капитан обычно не заглядывал подолгу. А зачем? Если в речке не искупаешься, то грязь и пот смоет с тела дождь. Что касается неприятных запахов, то они Голштинца не волновали. Он привык к вечной вони европейских городов. Улицы и задние дворы их пропахли мочой. Площади – запекшейся кровью боен и гнилью разбросанных потрохов. Лестницы – крысиным пометом, кухни – порченым углем и бараньим жиром, непроветриваемые комнаты – пылью и серой каминов, спальни – сальными простынями, сырыми матрасами и едким запахом ночных горшков. От людей разило потом и нестираной одеждой, гнилыми зубами и луковым супом.
Впрочем, не только простолюдье отличалось неопрятностью. Один из пап умер от дизентерии, другой представился от чесотки, испанского короля едва не съели вши. А герцог Норфолк отказывался мыться из религиозных убеждений, отчего тело его покрылось гнойниками. Тогда слуги дождались, когда его светлость напьется мертвецки, и еле-еле отмыли своего господина.
Считалось, что в очищенные поры может проникнуть зараженный инфекцией воздух. Поэтому общественные бани были упразднены высочайшим декретом. Большинство аристократов спасались от грязи с помощью надушенной тряпочки, которой протирали тело, мешочков с душистыми травами и ароматической пудры…
И тем не менее после русской бани Карстен Роде почувствовал себя словно из купели заново на свет народившимся. Им дали чистое исподнее, накормили – уже более плотно, чем прежде – и уложили спать. Ганса Дитрихсена пользовал русский знахарь: он обмыл рану хлебным вином, затем приложил какие-то листики, закрепил их смесью рыбьего клея и хлебного мякиша и наложил повязку.
Голштинец лежал и перебирал в уме события, произошедшие с ним и остатками команды после того, как они сбежали от каперов Ендриха Асмуса. К утру заштормило. Сильный ветер порвал паруса, потому что вдвоем с ними справиться было трудно, а штурман совсем слег. Пинк отдался на волю крутой балтийской волны. Суденышко бросало со стороны в сторону как щепку, и Клаус Тоде, стоявший за штурвалом, лишь огромным усилием удерживал его на фордевинде. Ветер гнал пинк в неизвестном направлении, и Карстен Роде клятвенно пообещал сделать богатый дар церкви в виде дорогого серебряного подсвечника, если судно не пойдет ко дну.
Шторм утих только спустя сутки. На моряков страшно было смотреть. Оборванные, побитые, с многочисленными синяками и ссадинами, они едва держались на ногах, и то больше усилием воли, нежели по своему физическому состоянию. А тут еще одна беда приключилась: на корабле не оказалось почти никаких продуктов. Наверное, каперы весь запас провианта, хранившийся в кладовке кока, забрали на когг Ендриха Асмуса, чтобы отпраздновать удачу. А то, что оставалось, или смыло за борт, или было безнадежно испорчено соленой водой.
Клаус Тоде, обладающий потрясающим нюхом на спиртное, все же нашел несколько полных бутылок с крепкой мадерой. На вине они и держались, сколько могли – в полупьяном состоянии, которое временами, особенно по ночам, становилось похожим на горячечный бред. Куда волны несли полуразрушенный пинк, понять было невозможно – над морем почти все время стоял туман. Когда их прибило к берегу, Карстен Роде услышал скрежет обшивки по камням и ощутил сильный толчок, но его затуманенное алкоголем и голодом сознание никак не отреагировало на этот факт…
– А што, немчура, живы-то? – раздался чей-то задорный голос, и Голштинец, погруженный в невеселые воспоминания, вздрогнул. – Пора вставать. Чай, вторые сутки пошли, как вы тут дрыхните. Изголодались, поди.
Он повернулся на голос и увидел там светловолосого паренька в вышитой рубахе. Тот держал в руках плетенную из лозы корзину с едой.
– Повезло ить вам… – Парень сноровисто накрыл на стол и расставил миски. – Это я вас выглядел-то. Вот и выходит, что вы мои крестники… – Он рассмеялся. – Милости просим трапезничать, господа хорошие!
– Нихт ферштеен… Нэ по-ни-майт.. – наконец вспомнил Карстен Роде русскую речь.
В Копенгагене (или Копногове, как русские называли столицу Дании) ему приходилось общаться с новгородскими купцами, но это было давно, и его скудный запас здешних слов успел выветриться из головы.
– А чего ж тут непонятно? – удивился парень. – Меня зовут Ондрюшка… запомнил? Он-дрю-шка! – Он похлопал себя по груди. – Смекай. А как тебя кличут? Какое твое имя?
Голштинец наконец понял, чего хотят от него, приязненно улыбнулся и ответил:
– Карстен. Ихь хайсэ Карстен.
– Вот и ладушки. Познакомились, значит. Кар-стен… – Ондрюшка попробовал на звук имя Голштинца, чтобы не забыть. – Поднимайся, будем кушать. Ам-ам… понятно?
– Я, я! – радостно закивал головой Карстен Роде, вдруг почувствовавший зверский аппетит.
– Нет, не только ты… – Ондрюшка не знал, что в немецком языке «я» означает «да». – Зови и остальных. Порато скусной хлебот[47] получился. С пылу с жару. Для поправки здоровья само то. Ужо Февронья постаралась. С ряпушкой и семужкой, на курином наваре. Царская еда.
Карстен растолкал Клауса Тоде, который и здоровый-то любил поспать, а уж в болезненном состоянии – тем более. Ганс Дитрихсен поднялся быстро и без посторонней помощи. На удивление, рана уже почти не болела, только ныла, и он пожирал глазами яства, расставленные на столе. Кроме наваристой ухи им подали добрый кусок запеченной на вертеле свинины, целую миску жареных гольцов, свежий ржаной хлеб и кувшин сбитня[48].
Голштинец слышал об этом напитке, но отведать еще не приходилось. Горячий медовый вкус очень ему понравился, а теплая хмельная волна, мягко прокатившаяся по всему телу, мигом вымыла из головы черные мысли, и он с воодушевлением набросился на еду. Остальные тоже не отставали: воспоминание о голодных днях на пинке, которое все еще было очень живо, помимо воли заставляло набивать желудки под завязку.
Ондрюшка скромно сидел в сторонке на низеньком табурете и с интересом присматривался к иноземцам. Несмотря на незавидное состояние, от моряков веяло мужественной силой и жесткостью, не присущей балтийским поморам с их покладистым, спокойным характером. А шрамы от сабельных ударов на телах потерпевших кораблекрушение (Ондрюшка помогал в раздевании, когда те мылись в бане) подсказали ему, что найденыши – народ бывалый, военный, много повидавший и испытавший.
«Вот бы с ними потолковать! – думал Ондрюшка с жадностью естествоиспытателя, открывшего новый, неизвестный доселе вид живых существ. – Хоть с этим Карстеном. Он, похоже, у них за главного. Атаман. Да вот беда – языкам-то я не обучен…»
В это время скрипнула входная дверь, и в комнату, где трапезничали голштинцы, ворвался Фетка Зубака. Он был расхристан, и чувствовалось, что сильно потрясен.
Хитрый Фетка не стал распихивать немчин по избам поморов. Он забрал их к себе, благо только недавно отстроил новую избу, просторную, так что разместиться в ней было где. Артельный атаман все еще надеялся на благополучный исход задуманного им предприятия. Он, как и Ондрюшка, тоже видел шрамы, пометившие тела потерпевших, и это лишь утвердило его в мысли, что те – не просто купцы немецкие, а пираты. Или каперы, что едино. Значит, у него все еще оставался шанс получить от какого-нибудь прибалтийского государя или от Ганзы премию за поимку опасных преступников.
Фетка составил письмо к ганзейским купцам с описанием и именами спасенных немцев (Карстен Роде не стал скрываться за прозвищем) и послал в Ругодив-Нарву, где была одна из контор Ганзы, гонца с наказом лететь под всеми парусами и обернуться как можно быстрее. Атаман ждал его, как начала путины, – места себе не находил – и наконец дождался.
47
Порато скусной хлебот – очень вкусное хлебово (помор.)
48
Сбитень – старинный русский горячий напиток из воды, меда и пряностей, в состав которых нередко входили лечебные травяные сборы. Впервые упомянут в славянских летописях в 1128 г. Обладал согревающим и противовоспалительным действием.