Унтовое войско

— Ваше превосходительство, не угодно ли послушать главного тайшу Селенгинского ведомства?

— Пусть ответствует, — слабо, будто нехотя, шевельнул рукой Муравьев, и его кресло откатилось к окну. Генеральское кресло было на серебряных, колесиках. — А мы посмотрим, какие он оправдания выскажет.

Поднялся седой и толстый селенгинский начальник, зашамкал беззубым ртом. Толмач, опытный, повидавший много чего за свою жизнь, уверенно перевел, да так скоро и складно, что Муравьев в истинности перевода усомнился.

— Да, толмач говорил скорее от себя, нежели от селенгинца, но примерно то же, что хотел сказать и селенгинец:

— Ваше превосходительство, не надо забывать, что буряты испокон веков ловили зверя и рыбу, нынче еще пасут и разводят скот. Они не привыкли к тяжелому и усиленному земледельческому ремеслу, в котором они слабы, скоро устают и истощают свои силы.

Муравьев тяжело задышал, шлепнул Ладонью по столу:

— Хлеб сеять всем — и казакам, и ясачным. Приедете в свои конторы, соберите родовых шуленг и старост улусных. Инородческий отдел укажет, кому и сколько сеять, где брать семена и орудия земледельческие. Веской сам проверю. Хлеб войску нужен. Без хлеба нет войска. И не забывайте, господа, что казак воюет на копе. Войско наше конное, и ему положено иметь сено и овес. Балаганским бурятам объявить мою благодарность, а впредь весь овес от них принимать в амбары Забайкальского войска. Если кто будет пить беспросыпу и противиться моему приказу поставлять войску овес и сена, того сечь розгами со всем прилежанием. На чины и звания не глядеть! Нечего бобы разводить!

Поднялся главный балаганский тайша, одетый в вицмундир, с полубаками и черным галстуком на крахмальном воротнике. Ни дать ни взять — петербуржец.

— Ваше превосходительство, — начал он громко и четко по-русски, — балаганскис буряты будут несказанно рады и воодушевлены вашей генеральской благодарностью, и этот день навсегда останется в их памяти и памяти потомков, как… как… самый…

— Ближе к делу, — сухо, но вполне миролюбиво произнес Муравьев. — Что нужно Балаганскому ведомству для процветания хлебопашества?

— Совсем немного, ваше превосходительство.

— Что же именно?

— Указать землеустроительным начальникам на их притеснительное отношение к бурятам. Поясню… При нарезке земель они оставляют бурятам летники, а от зимников нас отводят. В наших же краях нельзя хозяйствовать порознь на летниках и зимниках. Веками так складывалось, ваше превосходительство.

— Ну, ну. Дальше.

— Ваше превосходительство, мы можем ждать своего удовлетворения только от вас.

Муравьев с интересом слушал балаганского главного тайшу.

— Ну, что же, — сказал Муравьев и опять откатился на кресле к окну, поглядел на ветки деревьев, обвисшие под тяжестью снега. — Похвально, господин. Садитесь. По землеустройству надлежит дать вам письменный доклад на рассмотрение и заключение… И помните, господа главные тайши, я не потерплю ясачных неустоек. Взыскивайте со своих родовичей к установленному сроку, не то с вас самих взыщется.

Муравьев поглядел строго на собравшихся, в глазах его вспыхнул живой свет.

— Ради чего призвал я вас сюда… Обсудим.

У Бумбы пополз по коже мышью-полевкой безотчетный, вяжущий руки и ноги страх. Едва расслышал генерал-губернатора.

— Послушаем начальника казачьего отдела подполковника… Каков у нас нынче антураж…

Из-за столика под зеленым сукном поднялся военный. Вытянулся и застыл. Седые усы торчали у него по сторонам, закрывая щеки. Голубые глаза, не мигая, смотрели поверх главных тайшей на портрет царя в дубовой резной раме.

— Мне поручено обрисовать антураж… состояние нынешнее подведомственных нам забайкальских казаков, — отчетливо и неторопливо заговорил он. — В военный департамент представлены различные проекты, авторы коих соперничают в изысканиях своих. Многие мнения касаются дальнейшей судьбы бурятских казаков.

Подполковник передохнул, поднес к губам платок:

— Забайкальские казаки выведены из состава вооруженных сил России, поскольку они несут всего лишь полицейскую и пограничную службу.

— Мы найдем для них скоро и военные занятия, — резко вставил Муравьев и нетерпеливо заерзал в кресле.

Подполковник прикрыл глаза. Бумбе показалось, что подполковник, словно бы захотел увидеть что-то свое, ему близкое и желанное, и это свое он не намеревался показать кому-либо, даже генералу. Но это длилось недолго. Начальник казачьего отдела склонил голову перед генерал-губернатором и продолжил все тем же четким и скрипучим голосом:

— Бурятские казаки плохо вооружены и многие без коней. Они получают скудное содержание от казны или совсем ничего не получают.

Главные тайши, как по команде, закивали головами: так это, мол, и есть, сущая правда!

— Ясачная комиссия сочла бурятских казаков войском бесполезным. Она писала государю, что существование бурятских полков есть пережиток старины. Антик… антик с гвоздикой, — подполковник невинно улыбался. — Комиссия нашла, что сформированные случайно и по тогдашней необходимости эти полки остались неустроенными. И надобности в них нет. Ясачная комиссия как вы знаете, господа, подсчитывала выгоду от замены инородческих полков русскими частями. На содержание дополнительного набора русских казаков казна, по выводам комиссии, отчисляла не более пятнадцати тысяч рублей, тогда как бурятские казаки, обратившись в ясачное состояние, дали бы казне до шестидесяти тысяч рублей.

— Априорные суждения… эти суммы, — заметил Муравьев, все более раздражаясь и морщась. — Не вызывают они сколько-нибудь серьезного доверия.

Подполковник по привычке прикрыл глаза и поклонился. Его скрипучий и монотонный голос снова заполнил весь просторный кабинет генерал-губернатора.

Бумба устал слушать, его глаза с любопытством ощупывали все, что было в резиденции Муравьева — портрет царя от пола до потолка, на который боязно глядеть подолгу, столы и стулья неведомо из чего, похоже, что из камня, а может быть, из заморского дерева. С потолка свисали серебряные нити для свечей, повсюду красовались китайские фарфоровые вазы.

Скрипучий голос начальника казачьего отдела лез в уши:

— Статский советник… после обследования китайской линии нашел, что бурятские и тунгусские казаки в массе своей против возвращения в ясачные, что гордость их уязвлена…

— Во-во! — встрепенулся Муравьев, горящими глазами оглядывая главных тайшей. — Слышали все? Я вас спрашиваю?

По кабинету прокатился шум. Генерал уловил что-то неугодное ему. Он вскочил и захлопал ладонью по столу, некрасивое лицо его покраснело и сморщилось и оттого стало еще более некрасивым. По щекам шли пятна, криво дергались губы.

— Слышали? «В массе своей против возвращения в ясачные…» Повторите, подполковник! Да чтобы все расслышали!

Пронзительные глаза Муравьева бегали по лицам главных тайшей.

— Он, статский советник, нашел так же, — бесстрастно уведомлял подполковник, — что инородческие пограничники являются отличными стрелками и наездниками и весьма пригодны для караула.

— Кто сомневается? Есть такие? — прервал подполковника Муравьев. — «Антик с гвоздикой…»— передразнил он не то чиновников из ясачной комиссии, не то подполковника.

— Статский советник обнаружил, что старые крепости на границе пришли в запустение и «ничем не отличаются от обычных поселений. Это его встревожило, и он настаивал на восстановлении крепостей и увеличении войска.

Подполковник передохнул. Внимательно посмотрел на главных тайшей. Кое-кто из них, позевывая, отрешенно таращил глаза на окна, на портрет царя, на генерал-губернатора.

— Есть еще проект сенатора… Два года истекло, как он приезжал к нам в губернию. Как и статский советник, он нашел пограничную линию в жалком виде От прежних редутов и острогов не осталось и помина, лишь кое-где следы рвов и валов. Караулы не имели военного вида. Сенатор предлагал оставить казаков-бурят при границе, оспаривая сумму ожидаемого от них ясака, высчитанную ясачной комиссией.