Унтовое войско

Дул гольцовый ветер с запахами стылой хвои и снегов, но лыжи Бадарши без труда рассекали встречные заметы, его коренастое сбитое тело не знало усталости.

К вечеру он наскочил на заимку. Лиственничная юрта, окольцованная низкой изгородью, жалась к скальному отрогу сопки. Из дымохода выскакивали то черные, то серые трепетные облачка. Клубясь на ветру, они стукались о мертвенно-белое небо, разваливались и быстро истаивали. У коновязи стояла заиндевевшая лошадь, понуро опустив голову. Сердце Бадарши радостно забилось, он глубоко вздохнул, вытер пот с лица. Из-за изгороди вымахала вислозадая белая собака с желтеющими подпалинами на брюхе и залилась злобным лаем.

Скрипнула дверь юрты. Согнувшись, на свет вылез бурят в меховой дохе, на боках ее были прорези для удобства при верховой езде. Он отогнал собаку и позвал Бадаршу в юрту.

На земляном полу Бадарша не увидел ни одной подстилки, на лежанке брошено тряпье. Очаг состоял из камней, на них стоял закопченный котелок, в котором что-то варилось. В пазах кое-где вбиты деревянные колышки, на них висели беличьи шкурки. В углу самострел на соболя, хормого[6] и колчан со стрелами.

«Зверолов, — понял Бадарша. — Может, и улус теперь близко».

Бадарша сказал хозяину, что шел в Верхнеудииск, в метель ночью потерял почтовый тракт, заблудился, подох бы с голоду, если бы не встреча с рысью. Он вытащил куски мяса, показал шкуру. Зверолов с оживлением зацокал языком:

— Цэ-цэ! Вот разбойница!

Бадарша узнал, что охотника звали Оширом, что улус его Кижа отсюда близко.

В Киже жили станичные казаки. Бадарша мало что слышал о них и подвинулся ближе к хозяину, угостил его табаком.

— Что это за станичные казаки? — спросил он. — Какую службу несете? В нужде или богатстве проживаете? Много ли вас таких? Живем мы в нужде, — почесал затылок хозяин. — Обещали землю нам отвести, да не отвели. Исправник орет, дерется кулаком и плеткой. «Обождите, — говорил, — бумаги из Иркутска». Который год ждем… Скота нет, муки нет, сена нет.

— А вы бы укочевали куда-нибудь.

— Исправник не пустит. В бумаге казенной указано, где нам быть — при какой станице. А кто откочует по своей охоте, хватают и секут розгами.

— Платите ли ясак?

— Не платим. Но и земли нет, и от казны ничего не шлют. Ходим без погон. Мундир купить не на что. Хорошо как придет черед и отрядят на почтовую гоньбу — дают полтинник.

— На одном звероловстве и держитесь?

Ошир закивал головой.

— Да и в звероловстве видим всякое утеснение. Урядник у нас такой… Три шкуры добыл — одну отдай ему, а то и в тайгу не пустит.

— Пора бы его унять от такого воровства.

Хозяин вытаращил глаза, по щекам его пошли бледные пятна.

— Что ты, что ты! — замахал он руками. — Как можно трогать урядника?

— Бросали бы казачью службу. Какой черт вас гам держит! Шли бы под ясачный платеж. Либо к монголам кочевали. У них степи широкие — скотные и звероловные. Земель всем хватит. Там ваши буряты кое-какие беглые… живут. В карты играют, по гостям ездят. Вот как живут! Туда рука белого царя тянется, да не дотянется.

Хозяин опасливо покосился на Бадаршу: «Ты наговоришь тут всяких страстей да соблазнов, а сам уйдешь. Вызнает про тебя урядник, мне же первому уши обрежет и язык вырвет».

Бадарша выспросил у охотника, где улус Кижа, где верховья Хилка, где горы, глубоки ли снега.

— В город на лыжах пойдешь?

— На чем же еще…

— Ой-е-е! — покрутит головой хозяин. — А лыжи у тебя богатые, не наши. Где покупал! Сам делал?

— Покупал. В Кяхте у китайца.

— Цэ-цэ! — восхищался Ошир, беря лыжу и разглядывая узоры на красном дереве и серебряные бляшки на кожаных застежках.

После ужина хозяин постелил Бадарше на лежанке, сам сходил в тайгу, нарубил сосновых веток, свалил их в углу и там прилег.

— До света в сопки уйду. Спать совсем мало буду. Капканы, самострелы смотреть самое время. Ветер уже спит и метель спит, морозы в небо откочевали, а зверь по тайге пошел кормиться. Вдруг соболишко на мой самострел выскочит.

— Много ли тут в пади соболей? — сонно спросил Бадарша.

— По следам шесть насчитал. Не убил пока ни одного.

— В сопки пешей ногой ходишь или на лошади?

Спросил и замер, вслушиваясь: не выдал ли свою потаенную мысль?

— Снег в тайге заледенел — беда прямо. Коню ноги сечет. На лыжах бы… лучше, да лыж у меня нет.

— Возьми мои, — дрогнувшим голосом предложил Бадарша. — Пусть кобыла твоя отдохнет. Я долго спать буду, ту ночь глаз не сомкнул из-за людоедки-рыси. Однако до полудня не встану. Обед тебе сготовлю, — зевая изо всех сил, как можно равнодушнее продолжал гость. — Чай сварю, дров нарублю.

— Можно и так, — охотно согласился хозяин. — На лыжах я быстро обернусь.

За стеной юрты слышно пофыркивание лошади, хруст снега от копыт, а сама зимняя ночь помалкивала — ни дерево не стрельнуло с мороза, ни поземка не помела по бычьему пузырю оконца, ни метель не взбормотнула, не вспела…

Заговорил Ошир:

— У меня брат в городовых казаках служит при тюрьме. Ищи в Заудинской станице, третья изба от переправы. Спроси кого хочешь — покажут. Зачем тебе ночевать на постоялом дворе?

Бадарша подумал и спросил:

— Доволен ли брат службой?

— Служить где-то надо, — вздохнул хозяин. — А довольным ему быть не отчего.

— Что-нибудь случилось?

— Несправедливости много.

— А что-такое?

— Обо всем не упомнишь. Да вот нынче осенью… Казаки привели в Кижу колодничью партию. В нашем улусе должна им смена быть. А тут покос… сено не убрано. Ну, смена-то, сговорившись, и ушла в самовольную отлучку. Партионный начальник выпивши-был. Родоначальнику нашему ни слова не сказал. А самовольников отыскал и потребовал с каждого по пятнадцать копеек за уход с караула.

— А много ли их с караула ушло?

— Да душ до тридцати. Деньги партионный собирал и оголенной шашкой поранил руку казаку нашему, а иным уши побил и щеки. А после того сотенному командиру сознания вины своей не сделал.

— Городовые казаки притесняют бурят?

Ошир пожал плечами, промолчал.

— Слухом я пользуюсь… Будто главный тайша недоволен грабежами тех казаков.

— А что за грабежи?

— Хоринская инородческая управа донесла рапортом в Иркутское губернское управление, что казак с Петровского завода заехал к тамошнему зайсану, назвавшись сборщиком подати. От зайсана поехал на заимки к бурятам. Зашел в юрту. Хозяйка была одна, она подала ему чай, мясо. А он заметил в чаше медные деньги и давай те деньги собирать. Набрал более трех рублей и уехал. Пришел хозяин. Жена ему жаловаться на вора. Побежал хозяин искать казака. Видит, у соседней юрты сани с лошадью стоят чужие. Выхватил он из саней сыромятные сумы, заглянул туда — полно медных монет. Понял, что тут его три рубля. Опасаясь побоев, он схватил те сумы и поехал. Казак же выскочил из юрты и погнался за ним, да не догнал. И что ты думаешь? Этот казак обвинил пострадавшего, что тот взял у него из сум двадцать рублей ассигнациями, хотя в сумах, помимо медных денег, были берестяная табакерка и кусок ветхой китайки.

Ошир повздыхал, покряхтел, стал готовиться ко сну — зашептал молитву.

…Хозяин поднялся чуть свет, разогрел похлебку, собаку покормил. Взял из угла хормого, вынул из него лук, осмотрел. Береста малость поободралась, зато жилы держались прочно. «Гибкий лук, хороший», — улыбнулся Ошир. Он подумал и выбрал колчан, где хранились стрелы с конусообразными круглыми наконечниками. Они делали небольшие раны, но били издалека маленького зверя и птицу.

«Козушку добуду, угощу гостя. Он давно в пути, устал, проголодался».

Охотник встал на лыжи, позвал собаку и ушел в сопки.

Едва оранжевый шар солнца клюнул лучом бычин пузырь оконца, Бадарша поднялся с лежанки. Поев на скорую руку, он прихватил седло и вышел из юрты. Лошадь паслась в загородке, Бадарша огляделся. Лыжня уходила по мелколесью в узкую падь. Сбоку тянулся собачий след. «Вернется… Я уже буду далеко, — ворохнулась радостная мысль. — Не сыщет, не догонит».

6

Футляр для лука.