Страница 32 из 92
Обычно окончание войны несло в себе надежду если не для всех, то, по крайней мере, для некоторых. В этот раз надежды, может, кто-то и питал. Но для подавляющего большинства конец той войны означал в большей степени не надежды, а осознание того, что было потеряно. Для очень многих европейцев жизнь свелась к балансированию между нищетой и отчаянной нищетой, угрожавшей самой жизни. Да и забудем об империях, суверенитетах, национализме — бог с ними! Главное — колоссальная цена, заплаченная человеческими жизнями, не укладывалась в головах. Целые семьи оказались уничтоженными, имена старинных родов — вычеркнуты из будущего. Конечно, в первую очередь я имею в виду евреев, но ведь сколько немцев были живьем сожжены в огне ковровых бомбардировок, сколько русских семей «зачистили» во время эсэсовских облав на евреев и партизан? Сколько детей остались круглыми сиротами, без единого кровного родственника?
Европа находилась в состоянии грогги, из которого практически целое поколение так и не смогло выйти. Шок преследовал этих людей до самой смерти. Я знаю еврея, который, будучи совсем молодым человеком, прятался в польских лесах, а одна христианская семья пыталась как-то помочь ему и защитить его. Он был родом из Лодзи, где погибла вся его семья. После войны он уехал в Америку. Моральное опустошение, истощение и равнодушие ко всему, к самому себе подавляло его душу и волю. В какие-то моменты ужас пережитого прорывался наружу, выливался в отчетливое понимание, что надежды на выход из этого состояния нет и не будет. Безумие и горе стали его неразлучными спутниками по жизни, как один и тот же галстук, который был на нем всегда.
Я также знаком с женщиной, которая маленькой девочкой жила в Гамбурге. Британская военная стратегия предусматривала ночные бомбежки немецких городов зажигательными бомбами. Гамбург, один из крупнейших морских портов в мире, являлся целью таких налетов. Отец девочки отправился на войну, служил в СС и домой не вернулся. Точно так же, как моя сестра, она проводила дни и недели в подвалах, в то время как враг старался ее убить. Когда я с ней познакомился, она была странным образом замкнута в себе, и у нее были очень ограниченные запросы и потребности. Она имела одну большую любовь всей своей жизни, человека, которому посвятила себя всю до его последних дней. Для нее опустошение и истощение вылилось в сужение ее жизни до размеров того, что она могла отдать этому человеку, и она старалась отдать даже больше. Ее преследовало вечное одиночество.
Я говорю здесь об одном еврее и о дочери эсэсовца, которые одинаково невинны в моих глазах. Их судьбы оказались непоправимо исковерканными в результате событий того периода длиной в 31 год. Я считаю, что немцы виновны в том, что произошло, что они сделали. Я считаю, что эта женщина не виновата ни в чем. Это — парадокс национализма. Пятилетняя девочка всегда невинна и невиновна. Ее нация — виновна. Нация — это не только общество тех, кто живет в настоящий момент, нация — это также и история. Те двое моих знакомых, в моем представлении, пострадали одинаково. Они оказались одинаковыми и в другом: за все годы, что я знаю их, а я знаю их очень хорошо, я никогда не видел, чтобы кто-то из них позволял себе заплакать.
Мы, американцы, обожаем использовать медицинские термины для описания состояния души человека. Постоянное потрясение после перенесенного ужаса теперь называется посттравматическим стрессовым расстройством. Эта болезнь в неизлечимой форме присуща обоим моим знакомым. Умножьте это на миллионы, задумайтесь о миллионах загубленных возможностей — и вы, может быть, осознаете результат многолетнего европейского саморазрушения. Представьте себе мужчину, закончившего свои дни с помутившимся сознанием, женщину, которая не верит почти никому, и вы, возможно, поймете, какова была цена, которую заплатила Европа за этот 31 год. Да, империи важны для истории. Но их цена колоссальна. Самодовольство 1913 года прямым путем привело к отчаянию года 1945-го.
Война закончилась, жизнь продолжалась. Для каждого отдельного человека эта жизнь зависела от того, где он жил, кем он был, кто его завоевал. Небольшая горстка стран счастливо избежала мясорубки — например, Швеция, Португалия, наверное, еще Ирландия. Некоторые страны пострадали, но в сравнительно небольшой мере. Некоторые — стали ареной бойни. Однако в целом Европа была бедной, а судьба любого человека во многом оказалась в руках завоевателей — конкретно Америки и Советского Союза. Тридцать один год безумия повлиял на эти страны очень по-разному. Америка вступила в войну позже и не испытала на своей территории никаких разрушений. Советский народ прошел через Первую мировую и Гражданскую войны, через чистки и голод, через Вторую мировую во всем ее ужасе. Соединенные Штаты вышли из войны сильными как никогда, СССР же был одной из самых главных ее жертв. Для конкретного европейца весьма большое значение имело то, кто из этих двух победителей оккупировал его землю.
Случилось так, что под контролем Соединенных Штатов оказалась самая богатая часть Европейского полуострова, но во многом ответственность за нее сулила только трудности. Поначалу американцы хотели сделать то же самое, что и после окончания Первой мировой, — отправиться домой. Советам достались более бедные страны и территории, но нет никаких сомнений, что советские лидеры осознавали значимость своих достижений. Во-первых, они победили в войне, заплатив за это невероятную, ужасную цену, — это никем не ставилось под сомнение. Во-вторых, они продвинулись так далеко на запад, как им это никогда не удавалось сделать в прошлом.
Советские солдаты часто вели себя как жестокие оккупанты. В обстановке нищеты 1945 года советское государство начало демонтировать на оккупированных территориях целые заводы и вывозить их в Советский Союз. Самым важным трофеем для советских солдат стали часы, которые они забирали себе, а также отправляли домой. Они просто с ума сходили по часам, которые для них — по большей части так или иначе вышедших из крестьян — символизировали богатство и цивилизацию. Советские солдаты были поражены «богатой» жизнью тех, кого они завоевали. Многие впервые видели водопровод в домах и принимали вполне обычные жилища средних европейских граждан за роскошные хоромы. У них отчетливо проявлялась зависть, поэтому у граждан вроде как оккупированных стран возникало психологическое чувство своего превосходства по отношению к завоевателям: несмотря на то что их оккупировали, им завидовали. Эта зависть была вполне реальной, не придуманной, как и ощущение своей бедности и несчастья, что наложило свой отпечаток на многие годы.
Европа времен холодной войны
Совершенно по-другому обстояло дело на территориях, оккупированных американцами. Конечно, они вывезли выдающихся немецких ученых и образцы немецкой военной техники в Штаты. Но за этим исключением у Америки не было никакой нужды в европейских фабриках. Американские солдаты — как и солдаты всех победивших армий, — безусловно, занимались воровством на занятых территориях, но, в отличие от русских, для них захваченные вещи носили скорее характер сувениров, чем ценностей, которые могут существенно улучшить их материальное положение. Наверное, будет правильно сказать, что американские оккупационные силы оставили в Европе больше, нежели там украли. У американцев было больше того, что они могли отдать, чем у побежденных европейцев того, что могло бы представлять какой-либо интерес для американцев.
Советских солдат поражал уровень европейской жизни даже в то время, когда эта жизнь представляла собой бледную тень довоенной. Американские солдаты были потрясены уровнем европейской культуры даже в то время, когда эта культура выказывала меньшую уверенность в себе, чем когда бы то ни было. После Первой мировой войны целое поколение американских интеллектуалов было очаровано Парижем, городом, который манил и притягивал. Особенно ярко это описал Хемингуэй в книге «Праздник, который всегда с тобой». Американские военные, читавшие эту книгу или слышавшие рассказы своих отцов, желали сами пережить подобные чувства в тех местах. Некоторым это удавалось — в Париже, Риме, Флоренции.