Страница 28 из 35
— Пошли, бросай работу, обед.
Конни поговорил также с его сменщиком и с мастером.
— Что я, не человек, что ли, — сказал мастер, увидев, что товарищи заботятся о Хайнце Маттеке.
А Хайнц Маттек даже не заметил, что кричали на него теперь уже не так злобно. Впервые ему пришлось просить Мони записать выпивку в счет будущей получки. Что-то словно сработало у него внутри. Он заглянул в кошелек и, к своему ужасу, обнаружил там всего одну бумажку в десять марок и немного мелочи. Это после того, как он уже выпил пять кружек пива и три рюмки водки.
— Ах вот как, — сказала Мони. — Ну-ка, дай сюда. Сколько у тебя там еще осталось?
Пришлось показать ей кошелек.
Она все еще не сказала "да".
Он высыпал содержимое кошелька на стойку.
— О’кей, — сказал он. — Ты получишь от меня еще одну марку, а десять я отдам тебе завтра.
— Оставь свои деньги при себе, — сказала Мони.
Она вернула ему кошелек.
— В самом деле, — сказала она. И улыбнулась. — Порядок. Все ясно.
Пальто из верблюжьей шерсти во время этой процедуры повернулось к ним спиной.
— Я здесь оставил не одну сотню, — сказал Хайнц.
— Успокойся, — сказала Мони.
— Все вы тут пили за мой счет, — сказал он.
— А ты за наш, — сказало верблюжье пальто, глядя на Мони.
— Не о деньгах речь, — сказал Хайнц.
— Не кипятись, — сказала Мони. — Чего тебе еще надо?
— Да мы вообще беседуем о погоде, — сказал кто-то.
— По морде, а не о погоде, — сказало верблюжье пальто.
Хайнц резко повернул его к себе:
— А ну, повтори. О чем мы беседуем?
Мони уже была возле телефона.
— Подонок, — сказал Хайнц Маттек — Бездельник. Все вы сволочи! — заорал он. — Знаете ли вы, как я зарабатываю свои деньги? Знаете ли вы, что такое работа, мозгляки поганые? Кто вас кормит и поит? Мы ведь и за вас вкалываем. Вы же за наш счет кормитесь!
— Полиция сейчас приедет, — сказала Мони кому-то из гостей.
Хайнц Маттек вышел. На улице он расхохотался.
Через четыре дня, получив жалованье, он решил устроить себе настоящий пир. В действительности же он просто робел вернуться назад к Мони. Из упрямства он зашел в одно из тех заведений, где пол устлан коврами. Не успел он осмотреться, как подошел кельнер.
— Все занято.
— Как это так, полно ведь свободных столиков?
Одежда его совсем обтрепалась, только в спецовке у него еще был приличный вид.
Как-то он встретил Мони на улице.
— Хайнц, послушай, где ты пропадаешь?
Через час он снова сидел у нее.
— Представляешь, у нас здесь чуть было не случился пожар. Из-за вентилятора. Если бы занавески были задернуты, как обычно, здесь бы сейчас ничего не осталось.
— А ты бы нагрела руки.
Она взглянула ему в глаза.
— У нас на заводе тоже недавно вентилятор задымился.
— А он еще действует? — спросила Мони.
— Электрик установил новый, но старый все еще валяется.
— Мне нужен еще один, — сказала она, внимательно разглядывая кран пивной бочки. — Я застрахована на восемьдесят тысяч. Принесешь его мне?
— О’кей, — сказал он.
— За это мы сейчас выпьем, — сказала она. Она принесла две рюмки кальвадоса. — За дружбу. Забудем старое.
Она потерлась кончиком носа об его нос.
Теперь пивнушка наполнилась людьми, но Мони время от времени поглядывала на него.
— Съешь что-нибудь. — Она пододвинула ему две котлеты с горчицей. А когда ушли последние посетители, поставила перед ним еще одну кружку пива. — Ты ведь не спешишь?
Она отнесла свою и его рюмку на столик. Заперла дверь, выключила большой свет. Воздух накатывал на него медленными, ленивыми волнами, и сквозь эти волны он видел Мони, поверхность стола тоже стала волнистой и даже контуры рюмок, голос Мони доносился откуда-то со стороны, и словно со стороны он увидел в расстегнутой блузке ее грудь, а потом словно со стороны увидел, как его подталкивают к двери.
На следующий день в обед опять зашел Конни.
— Послушай, у меня есть для тебя квартира. Теща переезжает в дом для престарелых. Это в Эппендорфе. Кегельхофштрассе.
Хайнц воспринял это равнодушно, но Конни был полон решимости.
— Собирайся, съездим туда не откладывая, — сказал он после смены. Ключи от квартиры были у него с собой. Это были две маленькие комнатки с кухней, туалетом и душем. Сто восемьдесят марок. Конни потащил его к старому брюзге домовладельцу, который жил рядом, Конни знал его еще с юности. Тот дал согласие.
— Ну вот, а сейчас мы заберем твои вещи.
— Это надо же, — сказал он, стоя в комнате Хайнца Маттека и озираясь по сторонам. Он помог упаковать вещи, расплатился за две недели, подтолкнул его в коридор. — Где у тебя машина? Я ее перегоню.
Он доставил его в Эппендорф на Кегельхофштрассе, проводил до самой квартиры.
Уличные фонари светили в первую комнату. Продавленную кушетку хозяйка оставила. В шкафу Хайнц Маттек обнаружил старое стеганое одеяло. Он улегся на кушетку прямо в одежде, снял только ботинки, натянул на себя одеяло и заснул.
В его машине, завернутый в старую спецовку, лежал негодный мотор от вентилятора. Через две недели после того, как он выехал из своей бармбекской комнатушки, пивная Мони сгорела, а еще через день Мони арестовали вместе с верблюжьим пальто.
Когда Марион обнаружила на вешалке конверт с запиской, она поначалу вела себя так, будто ничего не произошло. Сняла пальто, повесила его на плечики (чего прежде никогда не делала), прошла на кухню, убрала в холодильник продукты, почистила овощи, приготовила ужин. И лишь за ужином сообщила новость детям.
— Кстати, отец от нас уехал. — Она рассмеялась. — Да, просто так. Забрал вещи и уехал. Куда — он не сообщил.
Она снова рассмеялась.
Но потом вдруг перешла на крик:
— Ну что вы на меня уставились? Чем я виновата? Что он делал для вас как отец? А для меня?
Карстен быстро скрылся в своей комнате, потом Рита медленно поднялась и тоже вышла.
Надо было сказать им об этом после ужина, подумала она, сидя за кухонным столом. А теперь получилось, что я зря готовила.
Когда на следующее утро она рассказывала об этом Ирене (найдя конверт, она не кинулась тут же к телефону), ее опять одолел этот судорожный смех. Не нужны ей никакие утешения. Если она и смеялась, то вовсе не от огорчения — ведь этот нелепый отъезд просто смешон. Даже не верится. Быть такого не может.
— Он пишет, что позвонит, — сказала она детям. — Значит, подождем.
Но однажды вечером, когда она вернулась домой и не застала ни Карстена, ни Риты, у нее вдруг возникло ощущение, что кто-то побывал в квартире.
Она не подумала, что здесь был Хайнц (ключи ведь были только у него), она подумала: кто-то побывал в квартире.
Впрочем, горстка пепла в блестящей пепельнице с таким же успехом могла быть и от ее сигареты, и сдвинуть стул могла тоже она сама. Она была, правда, уверена, что вчера вечером убрала журналы на место, но, конечно же, могла и ошибаться.
Она стояла посреди квартиры и озиралась по сторонам. Кто-то здесь побывал, думала она, и ей вдруг почудилось, что этот неведомый кто-то все еще тут. Она прошлась по комнатам. Осмотрела всю мебель, каждую вещь. Выдвигала ящики, открывала шкафы и комоды. Но ничего не трогала. Как будто осматривала чужую квартиру. Ей хотелось, чтоб дети скорее вернулись. И внезапно ни с того ни с сего ей представилось, что она снова сидит в совершенно темном чулане, куда ее заперла мать. Ей было тогда тринадцать лет.
Наконец пришел Карстен.
Если к моменту ее возвращения дети были дома, ей бывало спокойно. По крайней мере в первый момент. Потом, глядя на них, она думала: если б вы только знали.
— Что это с тобой? — спросил ее однажды Карстен.
Кривая улыбка прочно застыла у нее на лице. Когда детей не было дома, она старалась не заходить в комнаты, сидела только на кухне. Сначала она подыскивала себе занятия, устраивала стирку, готовила впрок, но потом уже просто сидела, прислушиваясь к домашним звукам. В конце концов она вообще перестала подниматься в квартиру, пока в окнах не зажигался свет: бродила по улицам или просиживала в молочном баре на углу.