Федор Михайлович Достоевский

Достоевский принадлежит к тем писателям, биография которых тесно связана с творчеством, к тем писателям, которые смогли раскрыть себя в своих художественных произведениях. Вот почему ему удавалось так глубоко проникать в загадку человека. Разгадывая ее, Достоевский разгадывает тайну собственной личности, и, наоборот, свою судьбу он проецирует на судьбу своих героев. И как по романам Достоевского можно изучать их создателя, так и свою жизнь, собственный духовный опыт он вкладывает в свои романы.

Нравственная самооценка, которая всегда была неотъемлемым качеством самого Достоевского и его героев, является тем прочным фундаментом, на котором стоит духовный облик писателя, и особенность его гения как раз и заключается в том, что, сопрягая свое творчество с собственной судьбой и свою судьбу с собственным творчеством, он соотносил их с судьбами России и мира.

Но в биографических вехах Достоевского есть такие важные точки отсчета, такие события, которые сыграли решающую роль в его жизненном и творческом пути. В молодости он «страстно» принимает атеистическое мировоззрение В. Г. Белинского и вступает в тайное революционное общество наиболее активных из петрашевцев («дуровцев»), решивших завести тайную типографию.

22 декабря 1849 года, приговоренный к смертной казни, Достоевский стоит на эшафоте. В эти страшные минуты в нем начинает умирать «старый человек». Четыре года Достоевский читает на каторге одну книгу — Евангелие — единственную книгу, разрешенную в остроге. Постепенно рождается «новый человек», начинается «перерождение убеждений».

Достоевский ушел на каторгу революционером и атеистом, а вернулся монархистом и верующим человеком. Реальные противоречия между монархизмом и пореформенной русской действительностью писатель пытается снять через земское представительство и соборность как принцип нравственно-религиозной организации общества. Как показала «Легенда о Великом Инквизиторе» в «Братьях Карамазовых», Достоевский не ставил знака равенства между христианством и государственностью. В этой интерпретации монархизма самим Достоевским сказалась мечта бывшего петрашевца о «золотом веке», о земном рае, о братстве всех людей. Но эту мечту после каторги и ссылки писатель всегда связывает с христианской верой, которая была им так всесторонне выстрадана, что в конце жизни он записывает по поводу последнего романа «Братья Карамазовы»: «И в Европе такой силы атеистических выражений нет и не было, стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…»

После каторги религиозная тема является центральной в творчестве Достоевского. В 1870 году он писал своему другу, поэту А. Н. Майкову: «Главный вопрос… которым я мучился сознательно и бессознательно всю мою жизнь, — существование божие».

Но страшная каторга, ужасы «Мертвого дома» неизбежно обостряли идею бунта и мечту Достоевского о счастье людей. Бунт и мечта писателя питались и русской действительностью после отмены крепостного права.

Все великие романы Достоевского были написаны в пореформенной России. Множество фактов из окружающей жизни воспринимались Достоевским как зловещие признаки жуткой болезни, охватившей все слои общества, после того как «все в России переворотилось».

Вместе с социально-экономической основой старого феодально-крепостнического строя стали быстро разрушаться и все нравственные устои. Рушилось старое патриархальное «благообразие», капитализм принес распад, «беспорядок» (в черновых записях роман Достоевского «Подросток» назван «Беспорядком»), и в первую очередь распад вековых семейных устоев.

Все заразились «бесом национального богатства», тлетворным влиянием капиталистического мира, где «человек может быть самым обыкновенным, деньги дадут ему все, то есть власть и право презрения». «Разложение — главная мысль романа», — формулировал Достоевский свою задачу в одной из ранних записей к «Подростку».

Но Достоевский был, пожалуй, единственным писателем в 60—70-е годы XIX века, кто воспринимал страшную эпоху надвигающегося капитализма как эпоху кризиса христианской культуры, умирания христианской веры. «Я плакал, — признается герой романа «Подросток» Версилов, — за них плакал, плакал по старой идее и, может быть, плакал настоящими слезами». И эту свою личную боль, свои слезы по умирающему христианству Достоевский возводил в степень трагедии всего современного ему человечества, а эту трагедию воспринимал как свою личную боль.

Религиозный кризис в сознании Достоевского ассоциировался с грядущими грандиозными общественными и социальными потрясениями. Но, пройдя эшафот и каторгу, то есть круги человеческого ада, которые Данте и не снились даже, Достоевский всегда верил в то, что «и свет во тьме светит, и тьма не объяла его». 16 апреля 1864 года, на следующий день после смерти своей первой жены, Достоевский делает поразительное признание: «Высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, — это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастье».

Достоевского не поняли при жизни, мучившие его проблемы и вопросы оказались недоступны современникам, а его глобальные пророчества казались плодом болезненного воображения. И в этом смысле Достоевский, действительно, прожил как непонятый и одинокий гений. Он мог бы повторить вслед за Раскольниковым, что «истинно великие люди должны ощущать на свете великую грусть».

Но одиночество гения Достоевский преодолевал в творческом акте. Его биография и художественные произведения составляют единое целое. Он всегда «жил в литературе», без литературы он никогда не мыслил своего существования, художественное творчество было главным смыслом его существования, а само существование мыслилось им всегда как творческий акт. Поэтому подлинная биография Достоевского это и есть духовное единство его жизни и творчества, их взаимное сопряжение. И предлагаемая сейчас вниманию читателей книга — это духовная биография.

Глава первая

Детство и юность

Достоевские происходили из старинного дворянского рода, представители которого с XVI века упоминаются в различных документах юго-западной Руси. В 1506 году им была пожалована грамота на село Достоево в Пинском повете между реками Пиной и Яцольдой, после чего эти служилые люди стали именоваться по своей земельной вотчине Достоевскими. Представители этого рода считали даже, что он восходил к Золотой Орде (от Аслана Челеби-мурзы, выехавшего около 1389 года из Золотой Орды на службу к великому князю московскому), однако ни знатностью, ни богатством они похвастаться не могли, хотя в XVI веке служебным шляхтичем при знаменитом русском князе-эмигранте Андрее Курбском, который из Литвы посылал свои послания Ивану Грозному, был Федор Достоевский (отсюда семейная традиция давать имя Андрей в честь Андрея Курбского).

Дед писателя Андрей Достоевский занимал довольно скромную должность протоиерея в маленьком провинциальном городке Подольской губернии Брацлаве, так как к XVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, был вытеснен из рядов западного дворянства и, переселившись на Украину, постепенно захудал и обеднел.

Из многочисленных детей деда Достоевского лишь один младший сын Михаил (отец писателя) решился порвать с традиционным семейным укладом и образованием и построить свою биографию как типичный разночинец. В 1809 году двадцатилетний Михаил Андреевич Достоевский бросает учебу в Подольской семинарии и уходит из родительского дома в Москву, где поступает в Медико-хирургическую академию. Во время Отечественной войны 1812 года он принимал участие в военных действиях, в мирное время служил врачом в Бородинском пехотном полку и в Московском военном госпитале, а в 1821 году, выйдя в отставку, был определен «на вакансию лекаря» в Мариинскую больницу для бедных Московского воспитательного дома.

В 1819 году М. А. Достоевский женился на девятнадцатилетней дочери московского купца Федора Тимофеевича Нечаева, Марии Федоровне (мать писателя). На Машу Нечаеву большое культурное влияние оказывала разночинная интеллигентная среда ее матери Варвары Михайловны Котельницкой, отец которой служил корректором в Московской духовной типографии еще во времена знаменитого Новикова. Во всяком случае Мария Федоровна была не чужда поэзии, любила музыку, да и сама была достаточно музыкальна, зачитывалась романами. Она была умна и энергична, любила своего мужа настоящей, горячей и глубокой любовью. Ее письма к нему дышат и наивной преданностью, и большим поэтическим настроением и отличаются тем литературным даром, который потом перешел к детям. Мягкая, добрая и нежная, Мария Федоровна в то же время отличалась практичностью и сметливостью, в ведении хозяйства Михаил Андреевич мог всегда на нее положиться.