Страница 21 из 134
— Для венчания твово отца с девицей Нарышкиной у золотых дел мастера Крюкова заказали новые венцы, — монотонно бубнил он.
— Што мене с тово? — сонно спросил царевич, вставший до времени с постели и также рассматривающий свои детские вещи.
— А то, отец твой, государь наш Алексей Михайлович, когда венчался с матушкой твоей, покойной государыней Марией Ильиничной, то был не противу венцов, коими евонтовы родители венчались.
— Ты, дядька, языком не мели, а то батюшке поведаю. Захотел он новы венцы, на то ево царская воля.
— А я што, я ничаво. Вот токма родит Наташка крепенького мальчонку, и они вместя с Матвеевым отставят тебе от престолу, провозглася свово наследником.
— И на то воля батюшкина, — упрямо произнёс Фёдор.
Иван Хитрово прикусил губу. Сам он не хотел этого разговора, не вмешиваясь в дворцовую возню, но его отец боярин Богдан Хитрово часто решал за сына, хотя тому было уже под сорок, что тому надо делать, что говорить, а что нет. Царевич подошёл к деревянной коняшке-качалке, подаренной ему на два года, лошадиная морда радостно улыбалась хозяину. В голове Фёдора пронеслась мысль, что теперь ездил он лишь на медлительных и послушных меринах. Вдруг решимость загорелась в глазах царевича, откинув посох, с каким то злым озорством он посмотрел в глаза дядьке:
— Подай шубу.
Иван Хитрово, растолстевший до времени, бросился к сундуку и извлёк небольшую песцовую шубу с расшитыми крестами на плечах и шапку с песцовой опушкой. Облачив царевича, он поспешил за ним, видя, как спешит царевич. Двое дворян — рынд, стрелецкий сотник и четверо стрельцов, находившиеся в соседней палате, озабоченные ранним появлением царевича, также поспешили за ним. Фёдор, не обращая на них внимания, превозмогая боль в ногах, вышел на двор и направился к конюшням.
— Штой-то ты надумал, государь-царевич, — испуганно запричитал Иван Хитрово. — Надо бы батюшку-царя оповестить.
— Притихни, а то люд спящий побудишь. — Вновь озорство промелькнуло в глазах царевича.
Было ещё темно. В морозном небе звёзды светились как сапфиры, а иней на окнах отражал их свет. По мановению руки царевича стрельцы кинулись открывать ворота конюшни. Из ближайших яслей им навстречу выскочил заспанный, с факелом в руках младший конюх Данилка Меншиков.
— Какой иноходец самый резвый? — озорно-сердито спросил царевич Фёдор.
— Багалун, — испуганно ответил конюх, пятясь.
— Оседлай!
— Невозможно без веления старшего конюха, — испугавшись сам своего ответа, произнёс побелевший отрок, но рында древком секиры погнал его за попоной и седлом.
Стоявший в углу возле створок ворот дядька Иван Хитрово заметно дрожал — от холода и страха одновременно.
С помощью стрельца Данилка Меншиков быстро оседлал иноходца и вывел из яслей. Конь бешено вращал глазами, смотря на людей, бил передними ногами, пытался укусить стрельца. Рынды подняли царевича и аккуратно усадили в седло, думая, что ребёнок хочет покрасоваться на коне. Красавец иноходец даже не почувствовал седока на своей спине, а Фёдор казался воплощением показного изящества и пылкого мужества. Однако того, что произошло потом, не ожидали ни рынды, ни стрельцы. Каблуки сапог царевича впились в бока золотистого коня, тот встал на дыбы и, опустившись, стрелой метнулся стремительным галопом вперёд, проскакав вдоль большого терема, дважды обогнул Архангельский собор, и уж затем царевич направил его в открываемые стрельцами Боровицкие ворота. Стрельцы даже разинули рты от неожиданности, когда мимо них бешеным галопом пронёсся золотистый конь, и лишь затем метнулись за ним.
В Кремле поднялся переполох: почти необъезженный конь унёс наследника престола. По тревоге был поднят Полтевский конно-стрелецкий полк. Тем временем царевич Фёдор скакал по московским улицам, ветер свистел в ушах, мощные ноги коня подбирались и выпрямлялись, копыта гремели по мостовой. Ранние прохожие шарахались в сторону, а Фёдор всё гнал коня — через сугробы, вдоль новых застроек, вдоль стен Китай-города, на Званку.
В Кремль он вернулся, остановив коня перед царским крыльцом, когда солнце уже взошло. Гнев государя, в отсутствие Фёдора кричавшего на бояр, обломавшего посох об Ивана Хитрово, сразу спал, когда увидел лицо сына. Впервые оно светилось полной чистой радостью. Умилённый Алексей Михайлович сам поспешил к сыну помочь слезть с коня, но двое ближних бояр уже поставили царевича на землю. Улыбающийся Фёдор обратился к отцу:
— Батюшка-государь, я хочу имети свою конюшню.
— Фёдор, сын, я так рад улыбке на твоём лике, почитай, што у тебе уже ести конюшня.
С радости Иван Хитрово был пожалован царской шубой, и Алексей Михайлович пригласил всех ближних бояр и патриарха к царскому столу в честь решительного поступка своего сына. Патриарх Иосафат Второй благословил пищу, садясь рядом с царевичем:
— Благодать Божья нынча посетила тебе, Фёдор, верю, со временем из тебе выйдит благоверный государь, защита отечества, опора православия. Тока с благословения Божьего можно сесть на лютейшее необъезженное животноя и остаться живу, — произнёс он, гладя Фёдора по голове.
— Да, еветейший отец. — Фёдору хотелось сменить разговор, поэтому он спросил: — А почему апостолов пишут на арках и сводах?
Патриарх важно расправил бороду:
— Арки похожи на мосты — апостолы также являются мостами между нами и Христом — Богом нашим. Это им Он сказал: «Идите и проповедуйте Евангелие всему миру». На стенах же обычно изукрашивают события из жизни Христа, Богородицы, святых, евангелийские притча. Ты ведь любишь читать книги? Так вот, храм — это тоже книга, Библия для не ведающих книжную мудрость, то есть для тех, кито не умеет читати.
Патриарх, раскрасневшись, продолжал рассказ, радуясь возможности показаться царевичу велеречивым и мудрым. К ним подсел окольничий князь Приимков-Ростовский, глава Ростовских князей, ярый почитатель старины, и отвлёк разговор на себя, заведя речь с патриархом на церковнославянском языке, чем обрадовал царевича, который незаметно подвинулся ближе к боярину князю Воротынскому.
— Князюшка, можеть, уйдём отседа? — прошептал он на ухо.
— Как укажешь, государь-царевич, токма блюдо грудиночки постненькой с собою возьмём. Да и царь новый указ объявить хотел, надо бы послушать.
— Я ево тебе и так поведаю. Татарских мурз и мордовских панков, кои приняли православие, велено писать князьями и приравнивать к исконным русским князьям.
Большой кусок грудинки выпал из-за рта князя.
— Мордовских панков приравнять к исконным русским князьям — бесчестье всему боярству.
— А што ты желал посля набора мово двора из одних удельнокняжих родов. Я предрекал, батюшка не забудет тябе ентова.
Царевич встал и постарался незаметно уйти из трапезной. Воротынский, понурившись, поплёлся за ним, оставляя последний холостяцкий пир царя Алексея Михайловича в самом начале. В полдень сильно упившиеся бояре вместе с царём отъехали в Коломенское. По дороге царь раскидывал обильную милостыню. А приехав в Коломенское, велел прорубить в Москве-реке проруби и искупал в ледяной воде семерых ближних дворян и бояр, коим потом за поругание чести были жалованы богатые дары. Боярин князь Троекуров, получивший песцовую шубу и золотой кубок, пожелал вторично искупаться сам, чем сильно развеселил царя.
Лишь на второй день двор вернулся в Кремль и приступил к подготовке царёвой свадьбы.
Двадцать второго января царь проснулся рано. В ногах сладко спал постельничий — полковник Полтев Фёдор Алексеевич, сильно постаревший за последний год. В красном углу опочивальни лениво потрескивал огонёк в лампаде перед образом чудотворца Николы Мирликийского. Алексей нехотя присел на кровати.
— К заутрене бы, что ли, ударили, — подумал он вслух, раздирая рот в судорожной зевоте и в то же время крестя его.
Через запотевшие окна скупо сочился в опочивальню рассвет.