Страница 131 из 134
Пошёл седьмой год, как третий Романов правил Русью. Два года назад он взял всю власть в свои руки и вот теперь добровольно её выпускал, перекладывая на плечи бояр Ивана Языкова и Василия Голицына. Казалось, всё шло нормально, до ожидаемого Фёдором Алексеевичем праздника остался всего лишь год. Романовы на престоле будут уже семьдесят лет и четыре века на Руси, и тогда Фёдор всё перевернёт и начнёт создавать новую светлую Русь, сильную, могучую и непобедимую, вернёт все исконные русские земли, утерянные ею. Однако сам Фёдор Третий уже в это не верил, он даже не верил, что доживёт до этого праздника.
Дары были великолепны: золотые чаши, блюда древней чеканки, старые иконы в богатых окладах, но и дары не радовали царя, чувствовавшего большую слабость. Из-за здоровья царя пир в честь годовщины было решено перенести на два дня, на двадцать третье число.
Эти дни лекари Кремля пичкали царя всевозможными снадобьями и притираниями. Что ему давали, осталось неизвестным, но в назначенный день утром он выглядел вполне здоровым. Новая царица встречала гостей вместе с царём, но из-за своего маленького роста рядом с ним выглядела комично, как цыплёнок, боящийся потеряться. Наконец по знаку патриарха и с его благословения все пошли усаживаться за столы. Впервые места не соблюдались, что сильно раздражало некоторых, привыкших сидеть ближе к царю. Восседая на высоком кресле резного дуба, царица была почти вровень с мужем, севшим на кресло пониже. Красивый золотой кубок венецианской работы стоял перед ней.
Патриарх Иоаким вновь благословил стол, провозгласил здравицу царю, и пир начался. Золото и серебро, редчайшие яства и вина, бархатные скатерти, расшитые золотом, — всё перемешалось в пестроте красок, традиций. Пир в нарушение всех обычаев был какой-то дикий, какими пиры стали потом, при следующем царе. Бояре, потеряв часть своих прав, пили, словно хотели опиться. Подчас за столом раздавался дикий смех, умные дворяне, сидевшие рядом с боярами, чего никогда не было ранее, спьяну говорили вольно и распущенно.
Андрей Алмазов оказался рядом с князем Григорием Ромодановским, привыкшим к старым чинным пирам. Боярин указал на развязно веселящихся, негромко, но зло спросил Андрея:
— И вот энтого ты хотел?
— Я уж сам не знаю, чего я хотел. Царь сжёг местнические книги, хде подчас говорилось больше, чем во многих летописях. Патриарх жжёт монастырские вифлиотики, выискивая в них старообрядство. Воеводы уничтожают книги на местах, по незнанию и неведению сжигая всё, и нужное и ненужное. Я понимаю, во многих из них, может, были вред и крамола, но их сжигати нельзя. Создать тюрьму для таких книг и туда их свозити. Придёт время, усё энто нам аукнетси.
— Знаешь што, Андрей, а не пошёл бы ты... Заварил кашу и меня впряг в энто дело...
Григорий Ромодановский ушёл с пира ещё засветло. А дикий пир длился до поздней ночи и кончился тем, что кто-то обрыгал всю лестницу к пиршеской палате, часть серебряной посуды была помята, вилки погнуты, а две бархатные скатерти, расшитые золотом, порваны. При отъезде окольничий Матвей Пушкин выбил зуб стольнику Семёну Лыкову. Семидесятый год правления Романовых только начинался...
Всё начало марта, пока держались морозы, царь Фёдор работал как никогда, он замыслил открыть Академию на Москве, где бы соединились славянское, греческое и латинское учения, а ученики могли познавать все науки. Академия не должна быть однобокой. Объединив три школы, три учения, достигнем большего. Встречался с теми, кто мыслил, как и он, и желал создания такой Академии, прикидывал, во сколько это будет обходиться казне, и раздумывал, можно ли с кого эти деньги взять. Монаху Тимофею Чудовскому Фёдор повелел организовать училище при Чудовом монастыре до тех пор, пока он с патриархом не решит всех дел, завязанных с открытием Академии.
Обратился Фёдор и к философу и богослову Ивану Белобродскому, после долгой беседы с ним просил помочь Тимофею в деле богоугодном.
— У Сильвестра Медведева[165] в Заиконоспасском монастыре двадцать три ученика латинской премудрости обучаются, — говорил царь, — Тимофей тридцать учеников собрати хочет. Вот учеников энтих двух училищ мы в Академию и объединим. Ты же им славянские языки преподавати будешь. И не бойтесь, содержание вам будет достойное. Завтра же с патриархом усё и решим.
Царь работал допоздна. К условленному часу на следующий день пришёл к нему патриарх. Как и положено в таких случаях, перво-наперво благословил Фёдора Алексеевича. Затем сел напротив него, молвил со вздохом:
— Я готов слушать, государь.
— Надо нам на Москве открыти свою Академию по примеру киевской.
— Я совершенно согласен с тобой, сын мой. Приспел уже час. Я считаю, мы должны усё содеять для укрепления православия на Руси, коль центр его перемещаетси к нам. Константинополь нынче в поганом поругании.
— Первым долгом, я полагаю, надоть решити вопрос о содержании блюстителя и преподавателей. Для энтого я составил список монастырей, кои будут выделяти содержание Академии. Я мыслю такие: Заиконоспасский, Иоанна Богослова, Андреевский, Даниловский, Чудовский, впрочем, вот список их, чти сам, отче.
Патриарх взял список и, сильно щуря подслеповатые глаза, стал читать.
— Я мыслю, восемь монастырей достаточно? — с любопытством вопросил царь.
— Значитси, содержати Академию будут только монастыри? — спросил Иоаким с сильным нажимом на «только». И Фёдор понял, что хотелось патриарху этим сказать: а ты, мол, государь, в стороне останешьси?
— Отчего же, святый отче, от себе выделяю вышегородскую дворцовую волость со всеми пустошпми. И в уставе, думаю, укажем, што взносы на Академию позволено вносити всем в истинного Иисуса Христа верующим.
Уничтожение местнических книг внесло некоторую путаницу. Князья Урусовы вдруг почему-то оказались родственниками князей Юсуповых, а вовсе не чингисидами. Три рода Вельяминовых, пошедших от разных родоначальников, вдруг стали считать себя единым родом. То же произошло и Жеребцовыми. Но самым неожиданным оказалось то, что князья Долгоруковы и князья Долгоруковы-Аргутинские стали считать себя роднёй и возводить к основателю Москвы князю Юрию Долгорукому, хотя ни в тех, ни в других его крови не было. О менее знатных родах и говорить не приходилось. Чтобы не возникало путаницы, государь распорядился создать «Бархатную книгу», где восстанавливались родословные знатных родов без местнических записей, для чего выделил четверых подьячих. Лишь после этого к концу марта он немного высвободился от дел. И тут его мысли вернулись к юной царице. Конечно, он выполнял все её желания, старался угодить и в то же время был далёк от неё. Он взял её в жёны в том возрасте, когда женственность лишь начала зарождаться в ней, в её теле, как и любопытство к другому полу. И она почти сразу была оставлена мужем наедине с самой собой. Тяга к мужу, желание его видеть сдерживались из боязни быть непонятой и осмеянной. Интуитивно она искала опору, не находила её. Огромная, властолюбивая царевна Софья пугала, а её влиянию были подвержены все остальные царевны, бывшие по рангу ближе всего к царице. Золотая клетка оставалась клеткой, как бы её ни украшали. Не найдя опоры среди людей, она стала обращаться к старой своей кукле как к человеку, поверяла свои тайны и обиды, свои желания. Ближние, видя это, думали, что царица просто не вышла из детского возраста.
В этот день Фёдор неожиданно решил пойти на сторону жены и, войдя в светлицу, жестом остановил сенных девок, хотевших предупредить царицу о его приходе. Он тихо прошёл между ними и, открыв двери, вошёл в покои жены. Бархатные занавеси скрывали его. Царица не услышала, как он вошёл, она всё ещё сидела в ночной рубахе на кровати и жаловалась кукле:
— Мене сказали, што я должна любити царя и родити ему сына-наследника, но он не идёт ко мене и спит в своих покоях, а рази так можно родити наследника? Если я ему не нужна, зачем он венчалси на мене, он же царь и во всема волен сам.
165
Медведев Сильвестр (Семён Агафонович) (1641-1691) — поэт, учёный, сторонник просвещения. Активно поддерживал царевну Софью. Казнён.