Песни

Вечерние картинки

В детской комнате сейчас покой и сон. Снова маленьким хотел бы стать я сам. Целый вечер что-то рисовал мой сын. На полу листки белеют здесь и там. Я беру листочек в руки просто так. Дело к битве, но пока еще не бой — нарисован краснозвездный грозный танк с очень длинной паровозною трубой. Пятилетнему конструктору все впрок: Папа, могут танки ездить под водой? Ну не рыбой плавать, а ползти, как рак? Могут, только нужен воздух для людей. Вот еще листок, и тоже наугад. Сердце стукнуло и покатилось вниз. Повторяется мой сорок третий год: наши немцев бьют и дымом пахнет лист. И кругом победа, и погибших нет. Эй, сдавайся, кто пока еще живой! Нет, не надо больше нам таких побед — до сих пор не умолкает бабий вой. Десять наших полегло, а их — один. Вся история качнулась — вот так счет! Не хочу, чтобы когда-нибудь мой сын стал бы фишкою в игре с названьем «щит». В этих играх развлекаются вожди, генералы могут маршалами стать. Сыновья уходят в землю, как дожди. Но зато мы наблюдаем результат. Побежденный едет к нам поесть икры, занимает в «Интуристе» номер «люкс». Победитель знает правила игры, и ему по поведенью ставят плюс. На скамеечке вокзальной по три дня, но зато готов с оружием в руках защищать такую жизнь, а про меня говорить, что я на службе у врага. Где же враг — пора понять уже давно. Что за щит и от кого — спроси в упор. Нет, сынок, им нравится крутить кино, где все роли им разметил режиссер. Русокудрый мой, но жизнь у нас одна. На кино ее потратить — просто жаль. Ну а тот из них, кому нужна война, пусть играет в танки и иную шваль. А война нужна, чтоб нас держать в узде, чтобы каждому, кто разумом не слеп, по закону, принародно и везде можно было в рот вогнать свинцовый кляп. Оглянись, мой мальчик, здесь ты родился. Постарайся все запомнить хорошо, чтобы, повзрослев, ты мог ответить сам, почему отсюда папа твой ушел. Есть, конечно, у меня отцовский долг, и его я понимаю только так: нарисуем вместе, но не танк, а дом. А войны не будет, раз мы стерли танк. 31 мая — 3 июня 1989

В Израиле дождь

От хамсина[9] до хамсина небо в серой паутине — ах, знакомая картина! — в точности мой Ленинград. Апельсиновые рощи дождь безжалостно полощет — нам бы что-нибудь попроще — я осинке был бы рад. «Мчатся тучи, вьются тучи» — до чего же стих летучий! И никто не скажет лучше, будто здесь и жил поэт. Впрочем, так оно и было: ведь судьба нам подарила край мечты, для сердца милый, а другой прописки нет. И хрустят ли под ногами листья яркие, как пламя, или шелест пальм над нами, или жалит мерзлота, — всюду чудится другое — хуже, лучше — не такое! Всюду под твоей ногою лишь земля, но не мечта. Может быть, и слава Богу, что не ляжет на дорогу, а останется для многих слабой звездочкой вдали. Лишь обман летит ответом, голубым небесным светом, но далек от нас при этом, словно небо от земли. 13–14 декабря 1991

Возвращение

Осенний город погрузился в дым, и горожан как будто размело. Здесь не о чем и незачем двоим — мне одному и пусто, и светло. Вот, кажется, знакомый поворот — зачем я оказался за углом? Скрипит калитка крашеных ворот, и вот передо мною отчий дом. Я сквозь асфальт булыжник узнаю и дровяные склады над травой, я поднимаюсь в комнату мою — твое лицо мерцает надо мной… Ах, ради Бога — просьба не вставать, не прерывать из-за меня дела… Скрипучая железная кровать — я точно помню, где она была. Ну здравствуй, мама. Что там наш буфет? Отец на фронте — в доме тишина. И печь, как лед, и хлеба тоже нет. Да-да, конечно, — это все война. Ты плачешь, мама, — младший сын седой. Ну что же плакать — внучке в институт. Лишь ты одна осталась молодой, ну а для нас, живых, года идут. Я помню год и месяц, даже день, твое лицо, сухое, как пустырь. Из нас двоих остаться мог один, и этот выбор совершила ты. Я должен знать, свой провожая век и черпая из твоего огня, что прожил эту жизнь, как человек, и что тебе не стыдно за меня. Вы говорите — длинный разговор. Я понимаю — вам пора ко сну. Да-да, конечно, выходя во двор, я непременно эту дверь замкну. Вечерний город зажигает свет. Блокадный мальчик смотрит из окна. В моей руке любительский портрет и год на нем, когда была война. 20–21 октября 1974 вернуться

9

Хамсин — суховей, горячий ветер (иврит).