Удар крыла

"А в соседней комнате спит Изабель, - подумал Керн, - спит Изанбель, в желтой пижаме, вероятно. Ей желтое идет. Испанский цвет. Если бы я поскреб ногтем по стене, она бы услышала. Ох, эти перебои..."

Он заснул в ту минуту, когда стал решать про себя, стоит ли зажечь лампу и почитать что-нибудь. На кресле валяется французский роман. Костяной нож скользит, режет страницы. Одну, вторую...

Он проснулся посреди комнаты - проснулся от чувства невыносимонго ужаса. Ужас сшиб его с постели. Приснилось, что стена, у которой стоит кровать, стала медленно на него валиться - и вот он отскочил с судорожным выдохом.

Ощупью Керн стал отыскивать изголовье и, найдя его, тотчас бы занснул опять, если бы не звук, раздавшийся за стеной. Он не сразу понял, откуда звук этот исходит, - и оттого, что он напряг слух, его сознание, которое скользнуло было по склону сна, круто прояснилось. Звук повтонрился: дзынь и густой перелив гитарных струн.

Керн вспомнил: ведь в соседнем номере Изабель. Тотчас, как бы отнкликнувшись его мысли, за стеной легко прокатился ее смех. Дважды, трижды дрогнула и рассыпалась гитара. И затем прозвучал и затих странный, отрывистый лай.

Керн, сидя на постели, изумленно вслушивался. Нелепая картина представилась ему: Изабель с гитарой и громадный дог, глядящий снизу на нее - блаженными глазами. Он приложил ухо к холодной стене. Лай лязгнул опять, гитара брякнула, как от щелчка, и волнами заходил непоннятный шорох, словно там, в соседней комнате, заклубился широкий вентер. Шорох вытянулся в тихий свист, - и ночь снова налилась тишиной. Затем стукнула рама: Изабель запирала окно.

"Неугомонная, - подумал он, - пес, гитара, морозные сквозняки".

Теперь все было тихо. Изабель, выпроводив звуки, игравшие у нее по комнате, вероятно легла - спит.

- К черту! Ничего не понимаю. Ничего нет у меня. К черту, к чернту, простонал Керн, зарываясь в подушку. Свинцовая усталость сжинмала ему виски. В ногах была тоска, невыносимые мурашки. Долго он скринпел в темноте, тяжело переваливаясь. Лучи на потолке давно потухли.

II

На следующий день Изабель появилась только за вторым завтраком. С утра небо слепило белизной, солнце походило на луну; затем поншел медленный отвесный снег. Частые хлопья, как мушки на белой вуанли, занавесили вид на горы, отяжелевшие елки, помутившуюся бирюзу катка. Крупные и мягкие снежинки шуршали по стеклам окон, падали, падали, без конца. Если долго на них смотреть, начинало казаться, что вся гостиница тихо плывет вверх.

- Я так вчера устала, - говорила Изабель, обращаясь к своему сосенду, молодому человеку с высоким оливковым лбом и стрельчатыми гланзами, - так устала, что решила понежиться в постели.

- Вид у вас сегодня оглушительный, - протянул молодой человек с экзотической любезностью.

Она насмешливо раздула ноздри. Керн, посмотрев на нее через гиацинты, сказал холодно:

- А я не знал, мисс Изабель, что у вас в комнате собака, а также и гитара.

Ему показалось, что ее пушистые глаза еще более сузились - от вентерка смущения. Затем она вспыхнула улыбкой: кармин и слоновая кость.

- Вы вчера слишком долго гуляли под музыку, мистер Керн, - отвенчала она, и оливковый юноша и человечек, признававший только библию и биллиард, засмеялись - первый сочным гоготом, второй совсем тихо и подняв брови.

Керн поглядел исподлобья и сказал:

- Я вообще попросил бы вас не играть ночью. Сон у меня не очень легкий.

Изабель полоснула его по лицу быстрым сияющим взглядом.

- Это вы уж скажите вашим сновидениям, а не мне. И заговорила с соседом о том, что завтра - лыжное состязание. Керн уже несколько минут чувствовал, что губы его растягиваются в судорожную усмешку, которую он не мог удержать. Она мучительно денргалась в уголках рта, - и захотелось ему вдруг - стянуть со стола скантерть, запустить в стену горшок с гиацинтами.

Он поднялся, стараясь скрыть нестерпимую дрожь, и, никого не видя, вышел из комнаты.

"Что это со мной делается? - спрашивал он у своей тоски. - Что это такое?"

Пинком раскрыв чемодан, он стал укладывать вещи, - сразу закрунжилась голова; он бросил и опять зашагал по комнате. Со злобой набил короткую трубку. Сел в кресло у окна, за которым с тошнотворной ровнностью падал снег.

Он приехал в эту гостиницу, в этот морозный и модный уголок Церматта, чтобы слить впечатления белой тишины с приятностью легких и пестрых знакомств - ибо полного одиночества он боялся пуще всего. А теперь он понял, что и людские лица нестерпимы ему, - что от снега гудит в голове и что нет у него той вдохновенной живости и нежного упорства, без которых страсть бессильна. А для Изабель жизнь, вероятнно, великолепный лыжный полет, стремительный смех - духи и мороз.

Кто она? Светописная ли дива, вырвавшаяся на волю? Или сбежавшая дочь чванного и желчного лорда? Или просто одна из тех женщин из Панрижа, а деньги - неведомо откуда? Пошловатая мысль...

"А собака-то у нее есть, напрасно отнекивается; гладкий дог какой-нибудь. С холодным носом и теплыми ушами. А снег все идет, беспонрядочно думал Керн. - А у меня есть в чемодане... - И словно пружинна, звякнув, раскрутилось у него в мозгу: - Парабеллум".

До вечера он опять валандался по гостинице, сухо шуршал газетами в читальне; видел из окна вестибюля, как Изабель, швед и несколько молондых людей в пиджаках, натянутых на бахромчатые свэтеры, садились в сани, по-лебединому выгнутые. Чалые лошадки звенели нарядной сбруей. Валил снег тихо и густо. Изабель, вся в белых звездинках, воскнлицала, смеялась между спутников своих, и когда санки дернулись, поннеслись - откинулась назад, всплеснув и хлопнув меховыми рукавицанми.

Керн отвернулся от окна.

- Катайся, катайся... Ничего...

Потом, во время обеда, он старался не глядеть на нее. Она была как-то празднично и взволнованно весела, - и на него не обращала вниманния. В девять часов опять заныла и заквохтала негритянская музыка. Керн, в тоскливом ознобе, стоял у косяка дверей, глядел на слипшиеся пары, на кудрявый черный веер Изабель.

Тихий голос у самого уха сказал:

- Пойдемте в бар... Хотите?

Он обернулся и увидел: меланхолические козьи глаза, уши в рыжем пуху.