Страница 24 из 50
Но чтобы изобличить недостоверного рассказчика, нужен «достоверный переводчик». Увы, перевод романа не только грешит множеством фактических ошибок и оборотами наподобие «чистосердечные глаза», но и тешит эго переводчика, указывающего автору на допущенные ошибки, а читателю — на содержание последующих романов трилогии и на ассоциации, возникшие у переводчика при чтении книги.
Гипертрофированный психологизм, присущий «современной» части книги, наличествует и в двух остальных. Но его теснят описания весьма странного и даже абсурдистского будущего, вмещающего К-рабли, наркопритоны, инопланетян-ужасников, теневых операторов и гастролирующий цирк.
По мере приближения к концу романа три линии повествования сближаются, влекомые вязким потоком образов и событий. Примечательно, что события эти зачастую необязательны для развития сюжета и не влияют на него, оставаясь лишь фоном для проекции визионерских фантазий писателя.
Словно исчерпав запас этих образов, Гаррисон подводит персонажей и читателей к финалу — скорее искусственному, чем искусному, так как решающую роль в судьбе героев играет могущественная сущность, своего рода Deus ex machina.
В завершение стоит отметить, что определенное обаяние и даже харизма у книги присутствуют, но подействуют они не на каждого читателя.
РЕЦЕНЗИИ
ЛЮБВИ ВСЕ
РОБОТЫ
ПОКОРНЫ
Сборник рассказов / Сост. Г. Панченко.
М.: ЭКСМО, 2015.— 832 с.
(Серия «Русская фантастика»)
Тираж 2500 экз.
Ключевым словом в названии книги все же является не «роботы», но — «любви». Любовь — вот квинтэссенция чувств, размышлений, поступков героев каждого из произведений, вошедших в сборник.
Любовь как переполняющее человека (клона, инопланетянина, бога, андроида) чувство, которое не позволяет быть логичным и последовательным, которое заставляет совершать глупости или творить чудеса. Любовь как дол г, исполнение которого может грозить гибелью, но иначе не получается. Любовь как свет в конце длинного тоннеля.
Казалось бы, ну кому, кроме живых и разумных, подвластно любить? Да кому угодно, заявляют авторы. И вот уже «Ромео» и «Джульетта» искусственного происхождения (роботы-андроиды, а как же!) разыгрывают свой вариант шекспировской пьесы. И пусть в данном конкретном случае обошлось без трагического финала, читатель найдет прямые отсылки к классической драме.
В другом рассказе ценой любви оказываются дети, которых «мама»-андроид, уравненная в правах с людьми, грозит разлучить с биологическим отцом, поскольку дело идет к «разводу». И она как женщина имеет на это право.
Мужчины-андроиды готовы вызвать друг друга на дуэль ради любимой женщины. Интеллигентные андроиды могут принести себя, свой писательский и редакторский талант на жертвенный алтарь, но не выдать чужакам предмет любви.
А если роботы пока еще не умеют любить они будут терпеливыми. Дадут работу людям (пусть даже никому не нужную, пустую работу), обеспечат их комфортным существованием. Главное — учиться у них. И не наукам, а чувствам. Получать от людей не знания, но умение любить.
Правда, обитают в этой книге не только роботы. Тут по мирам и историческим эпохам бродят герои и мерзавцы, шлюхи и оборотни, странные существа и сказочные персонажи. И каждому, каждому хочется хоть толики любви. Иногда они получают ее вместе с сексом (на обложке внимательный взгляд ухватит кружок с символом 18+). Иногда любовь так и остается недостижимой. Любовь…
Майкл Флинн
РЕКА ДЖИМА
Пер. с англ. В. Лотовского.
СПб.: Издательство «Фантастика Книжный Клуб», 2015 -464 с.
(Серия «Science Fiction Club»)
Тираж 1500 экз.
На первый взгляд, тетралогия «Спиральный рукав» Майкла Флинна является чистой космооперой и НФ-компонента в ней уступает фэнтезийной. Расколотое на Конфедерацию и Лигу человечество разбросано по сотням планет. Старая Земля стала символом и мечтой для рассеянных по мирам Периферии изгнанников-терран. Их государства имеют типично феодальное устройство, когда власть короля распространяется настолько далеко, насколько он может добраться за несколько дней. Однако при близком рассмотрении выясняется, что с помощью фэнтезийного антуража Флинн подчеркивает отдаленность будущего, в котором происходит действие романа. Будущего, где великие ученые — Эйнштейн, Максвелл, Ньютон — стали божествами всеобъемлющей мифологической системы. Где история обросла таким ворохом ошибок, что рассыпалась на бессвязные легенды. А наука скатилась до методов эмпирического познания, когда ученые лишь собирают и классифицируют информацию.
Если в «Танцоре Января» Флинн расставлял фигуры и знакомил читателей с преданиями, то в «Реке Джима», втором романе цикла, уже преобладает действие. Арфистка Меарана отправляется на поиски своей матери, Гончей бан Бриджит, в компании Человека со шрамами, чье сознание расщеплено на десяток субличностей, каждая из которых имеет свое предназначение. Увы, жестокий эксперимент, приведший к расщеплению, оказался не вполне удачным. И теперь Человек со шрамами вынужден все время контролировать поведение непокорных субличностей, постоянно ища компромиссные решения. По ходу поисков к арфистке присоединяются другие спутники, ведомые разными мотивами: служение, тщеславие, долг… В отличие от «Танцора Января», где погоня за древним артефактом шла очень неспешно, в «Реке Джима» герои движутся навстречу неприятностям наперегонки с агентом Конфедерации, пытаясь узнать, что искала Гончая бан Бриджит и какое преимущество это даст Лиге.
Итог: классический поиск-странствие в антураже космической научной мифопоэтики.
Станислав Лем
ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
М.: ACT, 2015 — 640 с.
Тираж 2000 экз.
Футурологи тоже выходят на пенсию. Станислав Лем отошел от художественной литературы, отдав последние годы публицистике.
Уже в 1980-х стало ясно, что мир оказался немного не таким, как рисовал Лем в 1960-е. Большой космос не состоялся, а компьютерная революция не привела к победе разума. Мы живем в мире победившего «Футурологического конгресса», где вместо фармакологии — Интернет. Стой только разницей, что инженеры имеют дело с реальностью и от хорошего специалиста требуется разогнать дурман на своем узком участке деятельности, чтобы создать нормальную продукцию. Фантоматика стала образом жизни — воплотилось общество спектакля. Лем же продолжал рассуждения, начатые в 1950-е: эволюция жизни и техники, специфика литературы вообще и фантастики в частности, — при этом оставаясь — парадокс — консерватором в вопросах человеко-машинного взаимодействия. Мир опутан Интернетом, вал информации все выше, но Лем — человек из галактики Гутенберга — привык всесторонне осмысливать явления. Оттого жуткая усталость: ему все труднее оставаться «казановой науки» и энциклопедистом. Попутно Лем замечал, как разленились немцы, но еще верил в трудолюбие японцев. В статье о Чернобыле бичевал неповоротливость советской власти, но не застал Фукусиму. Главное — его сил уже не хватало на то, чтобы создать целостную прогностическую картину вроде «Суммы технологии».