Лошадиная доза

– А на хрена мне твоя повозка сдалась? – укоризненно посмотрел на него крестьянин. – Она у тебя уж дюже старая. Того и гляди рассыплется прямо на ходу.

– Это верно, – охотно согласился Василий. – Я бы на твоем месте тоже ее не взял. У меня дома другая есть. Нова совсем! Во дворе стоит, тебя дожидается. Не хошь глянуть?

– Можно, – кивнул крестьянин.

Приехали к Комарову домой.

– А где повозка-то? – удивленно оглядев двор, спросил гость.

– Да я ее намедни соседу одолжил, – соврал Комаров. – Он скоро придет. А мы, его ожидаючи, покуда закусим.

Они прошли в дом, расположились в комнате. Мария быстро собрала нехитрую закуску и ушла.

– «На сухую» и кусок в горло не полезет, – прозрачно намекнул крестьянин и прищурился. Он, верно, считал себя шибко хитрым: и конягу щас ладную прикупит недорого, с новой повозкой в придачу, выпьет еще по такому случаю да и на дармовщинку прихарчится.

– Так мы смочим, не боись, – усмехнулся Комаров. – Такую покупку и обмыть не грех…

Он встал, подошел к шкафу и достал бутылку «белоголовой».

Выпили. Закусили.

Василий разлил по второму кругу: себе поменьше, гостю побольше.

Снова выпили.

Вдруг послышался какой-то шум во дворе, и он деловито спросил крестьянина:

– Глянь-ко, друг, не сосед ли подъехал?

Мужик привстал и глянул в окошко. В это время Комаров зашел сзади и, размахнувшись, сильно ударил его молотком по темени, пробив черепную кость. Мужик сел, голова его запрокинулась назад, и Василий, памятуя прошлый случай с чернявым, подставил под нее загодя приготовленный большой цинковый таз. Когда кровь перестала течь, положил тело крестьянина на пол, раздел его (деньги, весьма большую сумму, он обнаружил в специальном кармане, пришитом к подштанникам и застегнутом на пуговичку) и принялся связывать калачом. И тут крестьянин вдруг зашевелился, открыл глаза и вполне внятно произнес:

– Ты чего это, паскуда, делаешь-то? Убить меня собрался?!

Василий аж подпрыгнул от неожиданности, и у него мгновенно вспотело под мышками. Несколько мгновений он ошалело смотрел на голого мужика с размозженным черепом, силящегося привстать, а потом рыком бросился на него и принялся истово душить.

На шум прибежала Мария, ахнула, да так и осталась стоять на пороге, не в силах отвести взгляд от ужасного зрелища.

– Чего встала, топай отседова! – зло прикрикнул на нее Комаров, но та стояла как завороженная. – Не вишь, занят! Ступай, сказал! – уже прохрипел он, поскольку крестьянин продолжал отчаянно сопротивляться, елозил ногами по полу и тоже схватил его за горло.

Мария, прикрыв лицо краем платка, выскочила из комнаты. Крестьянин оказался невероятно крепким: еще минуты три он боролся за свою жизнь, а потом тело его обмякло, и он вытянулся во весь рост. Василий неистово продолжал душить его. Убедившись наконец, что мужик мертв, отнял руки от его шеи и сел, отдуваясь, на пол. Сердце колотилось так, что, казалось, стук его слышен в соседней комнате, где находилась перепуганная Мария с детьми. Отдышавшись, связал труп так же, как до того связывал чернявого спекулянта, потом засунул тело в мешок, крепко завязал и оттащил в кладовку.

Ночью Василий свез мешок на подводе в разоренное имение графа Орлова, где и закопал в глубокой яме, а место забросал всяким мусором и хламом.

После убийства крестьянина Комаров убивал уже по строго выработанному плану: приходил на Конную площадь якобы для продажи лошади, быстро и не торгуясь сговаривался с подходящим покупателем о цене и под разными предлогами заманивал его к себе домой. Щедро выставлял выпивку и закуску, а потом, улучив подходящий момент, когда покупатель захмелеет или чем-либо отвлечется, сильно бил тяжелым сапожным молотком несчастного по темечку, не забывая всякий раз подставлять под текущую кровь рогожку или цинковый тазик. Помня случай с ожившим крестьянином, набрасывал на шею жертвы веревочную удавку, которой еще минуты две душил уже бездыханное тело «для верности». Убедившись, что человек мертв, неспешно раздевал его догола, подсчитывал добычу, потом запихивал тело в мешок, который прятал до ночи в кладовку. А ночью вывозил труп куда-нибудь на пустырь, где и закапывал, либо запрятывал его в развалинах разрушенных домов, а то попросту сваливал в Москву-реку. Начиная с временно ожившего крестьянина и заканчивая однополчанином Семеном, осечек более не случалось…

Глава 3. Единственная версия

– Ну вот, опять пошла эта канитель, – глухо произнес старший инспектор уголовного розыска Бахматов, осматривая вместе с опытным Саушкиным очередной труп, найденный в мешке на берегу Москвы-реки возле Нескучной набережной. Тело неизвестного было связано таким образом, что ноги и размозженная голова были стянуты к животу, а связанные руки заведены назад. На шее явственно проявлялись следы удушения. Зрелище, к слову сказать, было весьма неприглядным: язык вылез наружу, глаза выпучены… – Мешок еще сними, – повернулся он к муровскому фотографу Юрию Петровичу Еремину, фотографировавшему труп крупным планом.

– Сделаю, – охотно ответил фотограф. – Вот только еще пару фотографий общим планом.

– А ведь казалось, что он сгинул! – вздохнул Бахматов.

Жора Стрельцов, агент уголовного розыска третьей категории (ниже этого чина могут быть разве что младшие милиционеры), месяц назад принятый в МУР после окончания трехмесячных курсов уголовного розыска, удивленно посмотрел на инспектора. Потом перевел взгляд на Колю Осипова, мол, поясни хотя бы, о чем речь…

Осипов понимающе кивнул и сказал, обращаясь к Жоре:

– Леонид Лаврентьевич хочет сказать, что это уже… – Коля задумался и спросил: – Какой это по счету «жмурик» в мешке, Владимир Матвеевич?

Вопрос был адресован Саушкину, который чаще всего выезжал «на труп», то есть на место преступления именно с первой бригадой Бахматова, занимающейся исключительно убийствами и вооруженными ограблениями.

Надо сказать, что в прямые обязанности Владимира Матвеевича Саушкина, опознавателя и хранителя справочного регистрационно-дактилоскопического бюро Московского управления уголовного розыска, где хранились уцелевшие после пожара досье на преступников различных мастей, не входил выезд на место преступления. Но его часто либо приглашал Леонид Лаврентьевич Бахматов, либо он выезжал «на труп» по собственной инициативе. Ведь Саушкин мог узнать почерк преступника, его руку и тем самым указать его след. Так случилось в восемнадцатом году, когда был убит и ограблен известный всей Москве купец Игнат Селиверстов, владелец крупнейшей шелкоткацкой фабрики и прогрессист, одним из первых установивший на фабрике турбинные двигатели. По характерным многочисленным колото-резаным ранам, нанесенным в область груди и желудка, Владимир Матвеевич сделал предположение, что убийство купца Селиверстова – это дело рук уголовника-рецидивиста Анания Похлебкина по прозвищу Февраль. Крестьянин одного из подмосковных сел, Ананий приехал в Москву на заработки в девятьсот седьмом году, а уже через год попал в арестантские роты за нанесение ножевых ран московскому мещанину Колывану Панину. В девятьсот десятом, через три недели после выхода на волю, московская сыскная полиция задержала Анания прямо на месте преступления, когда Похлебкин, имеющий к тому времени кличку Февраль, с блаженным видом наносил уже бездыханному телу очередной удар ножом из четвертого десятка. Разумеется, преступник был подвергнут судебно-психиатрическому осмотру, поскольку вряд ли психически здоровый человек стал бы тыкать в уже остывающий труп ножиком, получая при этом несказанное удовольствие. Осмотр проводил весьма дельный врач-психиатр Евгений Краснушкин. Он признал Анания психически нездоровым, написав в истории болезни, занимавшей пару дюжин страниц, диагноз: «Маниакальный синдром». Маниака поместили в специальное крепко охраняемое отделение Преображенской психиатрической клиники, из которой Ананий сбежал во время октябрьских событий девятьсот семнадцатого года. В последующие два года Похлебкина в Москве было не видно и не слышно. И вот, похоже, Февраль вернулся… В родные края потянуло.